«За сотый километр, скривившись, напомнил он себе и полез за сигаретами. Всех шлюх за сотый километр. И спонсоров их. И этих, которые, как тараканы, заполнили город. И вообще всех. А еще лучше свалить куда-нибудь подальше. В Майами, например. Пляжи, много денег, горячие кубинские красотки и ураганы». Размышление об ураганах вернуло его в реальность вечерней Москвы, стоящей в сплошной многокилометровой пятничной пробке. Ураганы, с легкостью телепорта перемещающие коров, машины и целые дома, без спроса врывались в жизни людей на далеком побережье, а ему никак не удавалось вырваться из пробки, чтобы сказать соседке, что он пришел в ее дом не ради любовных утех, доступных за деньги респектабельным господам. Что он сыт по горло этими играми и хочет поставить точку. Окончательную. Необсуждаемую. Прямо сегодня.
Возле дома он вывалился из машины, нисколько не протрезвев за время в пути, и по привычке поднял голову к ее безмолвным окнам. За тяжелыми шторами не было жизни, как на далеком Марсе. Зато у подъезда, от которого его отгораживала незнакомая машина, какой-то тип держал ее руку в своей и, склонившись над собственным обширным брюхом, светился улыбкой чеширского кота. Не будь того альбома с фотографиями, он бы никогда не узнал свою соседку в стройной женщине, благосклонно протянувшей руку для поцелуя и не ведающей, как забрать ее обратно у пылкого поклонника. Поклонник, не останавливаясь на достигнутом, свободной рукой примеривался к ее талии. Она что-то сказала и мягко отклонилась назад.
Сосед, наблюдавший этот альковный танец, почти протрезвел и хищником замер у нее за плечом, в упор разглядывая соперника. Под его взглядом, отягощенным ревностью, улыбка ее спутника превратилась в кляксу и расплылась неопределенным пятном, а рука соскользнула с ее талии, как ослабивший смертельную петлю питон. Соседка опасливо повернула голову в направлении изменившегося взгляда мужчины и побледнела.
Я тебя прошу
Но так ни о чем и не попросила. Он качнул головой, отметая мирный путь. Она высвободила пальцы из мигом вспотевшей ладони ухажера и отступила на безопасное расстояние с предусмотрительностью дамы на рыцарском турнире.
За сотый километр вас, сволочей! Сосед встряхнул тяжелый куль в дорогом костюме за лацканы. Всех до единого. И чтобы пахали и пользу приносили! Слышишь меня? Не чужие поля вспахивали, а народные, колхозные! Ты понял?
Ты пьян, заключила она за его спиной. Иди домой.
Он на мгновение отвлекся на ее осуждающий голос, чтобы сказать, кому куда следует идти, и в следующую минуту оказался на земле с фейерверком искр перед глазами и гудением в ухе.
Что это было?
На ладони, которую он отнял от звенящей головы, темнела кровь. Так много крови он увидеть не ожидал и для уверенности потрогал себя другой рукой. Результат был предсказуемым.
Зачем ты полез? Как маленький! Она вытащила из мягкого клатча бумажный платок и приложила к его разбитому лицу. Вставай, на нас смотрят. Давай я вызову такси и отвезу тебя к врачу.
Что это было? повторил он, прижимая пропитавшийся кровью платок к рассеченной брови. Этот тюлень не мог
Нет, конечно. Это его шофер. Их так учат шофер и телохранитель в одном лице. Слава Богу, что он не стал стрелять.
Это он меня пистолетом или кулаком?
Я не заметила. Тебе надо к врачу.
Обойдусь! Он рывком поднялся на ноги, обнаружив, что снова может владеть своим телом, и оттолкнул протянутую руку. Я не настолько пьян.
Уже нет, согласилась она и как ни в чем не бывало пошла к подъезду, как будто только что не была главным призом в противостоянии двух самцов.
Он прищурился одним глазом на огни отъезжающей с поля боя машины, потом на окна своей квартиры, льющие во двор мягкий приглушенный свет, и потащился следом за женщиной, провожаемый понимающими взглядами случайных свидетелей инцидента.
Где ты была? Забыв об испачканных руках, он развернул ее в лифте лицом к себе и придвинулся вплотную. Почему ты не дома в такой час?
У меня была встреча, папочка.
Ее глаза светились насмешкой и сопереживанием, и он не мог понять, чего в них больше. Его дыхание стало громким и прерывистым, и он прижал ее к стенке лифта, отбросив промокший насквозь платок. В ее взгляде промелькнул испуг, когда она увидела открытую рану, но он прочитал эту эмоцию как унизительную жалость и грубо стиснул ее в руках.
Такой я тебе не нравлюсь? Тебе нравится дразнить меня?
Такой не нравишься, неожиданно холодно согласилась она и не ответила на воинственный поцелуй, которым он запечатал надменно сжавшиеся губы.
Лифт остановился на пятом этаже и распахнул двери, приглашая жильцов разойтись по домам, но мужчина шарил руками по узкому платью, пристрастно ощупывая свою спутницу, как будто боялся, что за пределами квартиры она растеряла свои округлые прелести. Лифт терпеливо ждал в отличие от соседей, которые двумя этажами выше в негодовании стучали по металлическим дверям и витиевато ругались.
Кровь все еще идет. Нужно обработать, увещевала его она, уклоняясь от поцелуев. Дома есть перекись и пластырь?
Дома есть все, сквозь стиснутые зубы сказал он и, не выпуская ее из рук, вышел из лифта. Все, кроме тебя.
Тебе лучше пойти к жене. Соседка перешла на шепот и покосилась в сторону итальянской двери с темнеющим посередине глазком. Если она видела в окно
Мы пойдем к тебе, тоном, не терпящим возражений, процедил он. Даже если она видела.
Из зеркала в прихожей на них глянула странная парочка. Женщина в изящном кремовом платье, на котором причудливым узором сходились и расходились бурые отпечатки ладоней, и мужчина с залитой кровью половиной лица, как из старого американского триллера о маньяках.
Хороши же мы с тобой, усмехнулась соседка их отражениям и ушла искать в аптечке необходимые медикаменты.
Он наклонился к зеркальной поверхности, рассматривая рассеченную бровь, с легким головокружением то ли от остатков выпитого, то ли от удара, свалившего его на асфальт. «Это уже вообще ни в какие ворота, согласился со своим двойником он и свирепо прищурился. Драться из-за бабы. Из-за шлюхи. Да если бы кто-нибудь раньше мне такое сказал»
Он лапал тебя при всех! Перекись шипела и пенилась в ране, и он морщился и норовил отвернуться, но женщина настойчиво возвращала его голову в исходное положение и продолжала медицинские процедуры. Ты поощряла его.
Я устала и хотела домой. А он все никак меня не отпускал.
Она оправдывалась с таким безразличием, будто находилась мыслями где-то далеко.
Ты обслужила его в машине?
Он хотел ударить побольнее, но его слова не достигли цели. Вместо того, чтобы обидеться, она наклонилась и примирительно поцеловала его в уголок рта.
Нет.
Если ты лжешь
Хочешь проверить?
Она бережно соединила расходящиеся края раны, прикрыла ее марлевой салфеткой и водрузила ему на лоб полоску пластыря.
И проверю! решительно заявил он, поднимаясь с табуретки.
Лучше бы тебе съездить к врачу, там зашьют.
Соседка намыливала руки, пока он с садистской неторопливостью расстегивал бесконечную молнию на ее платье и наблюдал за ее лицом, отраженным в большом зеркале.
Я куплю тебе другое платье, пообещал трезвеющий сосед, трогая губами обнажившийся овал плеча. Много платьев. Украшения, какие захочешь. Все, что пожелаешь.
Она откинула голову назад, подставляя шею под его поцелуи, и закрыла глаза, отдаваясь во власть его рук и его голоса, не слушая слова, не желая вникать в смысл сказанного.
Ты слышишь, я куплю тебе все! А взамен
Взамен? Она удивилась, впустив это словечко из их давнего спора в свое сознание, и распахнула глаза. Ты покупаешь меня?
Сейчас было самое время сказать о квартире и о том, что эта история не может дольше тянуться, что его ревность стала постоянно зудящим струпом, а ее приходящие любовники отравили ему каждый час жизни. Следовало сказать и о том, что мучиться вдали от нее и рядом с ней выше его сил, что нельзя забывать обо всем в ее объятиях и помнить ее объятия на работе, в компании друзей, в супружеской спальне, везде. Заявить, что нет смысла отказываться от привычной жизни, от пятничного перебора телефонов старых подружек, от новых знакомств, от пустующего гостиничного номера, проплаченного на много месяцев вперед. Невозможно вспоминать о ее квартире не как о будущей гардеробной, а как о пристанище, куда стремишься поскорее вернуться из офиса, из отпуска, из-за стены, из понятного мира, когда-то обустроенного с любовью и со вкусом. Нельзя думать вообще ни о чем подобном, потому что это всего лишь крохотная квартирка и чужая женщина в ней, которая сводит его с ума своей почти рабской покорностью и необъяснимой непокорностью, своими теплыми улыбками и ледяной холодностью, своими редкими объятиями и каждодневным предательством.
И если прямо сейчас все это взять и сказать Не будет больше ни женщины, ни этих поцелуев, ни душного безумия в сигаретном дыму. Останется только обнажившаяся правда: куда бы он ее ни выслал ни в отдаленный московский район, ни за сто километров от Москвы или даже на другой материк ему нигде отныне не будет покоя.
Боюсь, ты мне не по карману! насупился он. Ни ты, ни твоя квартира.
Ты решил возобновить разговор о покупке?
А ты продашь? огрызнулся он и потрогал пропитавшуюся кровью салфетку под пластырем.
Соседка пожала плечами, ввергнув его в следующую волну сомнений, завернулась в шелковый халат и отправилась готовить традиционный кофе. Он поплелся следом, как побитый пес.
Болит? Может, таблетку?
Коньяк поможет.
Едва ли. Она покачала головой, осуждая его упрямство. Он даже душевные раны не лечит.
Смотрю, ты и в душевных ранах разбираешься.
Это плохое место. Соседка отказалась попадаться на удочку его ехидства. Но до свадьбы заживет.
Никаких свадеб больше. Надеюсь, я сдохну раньше.
Останется шрам. Что ты скажешь жене?
Чтобы не забыла сдать в чистку костюм.
Она фыркнула, не в силах удержаться от смеха, но тут же посерьезнела, опасаясь, что он обидится.
Зато юные девушки будут находить твой шрам весьма сексуальным.
Тебе нравится моя разбитая морда?
Я знаю историю с начала. Но им ты можешь рассказывать, что спасал принцессу от разбойников.
Он поморщился то ли от боли, то ли от пустой беседы, которую приходилось поддерживать.
Давай обойдемся без банальностей.
О чем ты хочешь поговорить?
О погоде пойдет? Или расскажешь мне, откуда взялся этот?
Она покачала головой, осуждая его грубость и бесцеремонность, и забралась с ногами на кровать, отодвинувшись в самый угол. Ее рассеянный взгляд бродил по книжным полкам и лишь изредка пробегал по нему отчужденно и устало, словно вопрошал «Когда же закончится этот вечер!» Сосед делал вид, что не замечает напряжения между ними, трогал ноющий лоб и регулярно прикладывался к бокалу, пока бутылка коньяка не опустела.
У тебя есть еще? Он с сожалением взболтал последние капли на дне. Сегодня твой коньяк меня берет.
Ты уже был пьян, когда приехал.
А сейчас трезв. Есть еще?
Тебе надо домой.
Я сам знаю, что мне надо!
Боюсь, что не знаешь.
Зато у тебя есть ответы на все мои вопросы! Про меня, про мои проблемы! вдруг взревел он, превратившись из мирного гостя в захватчика. Ты влезла в мою жизнь
Он осекся, не зная, чем окончить неожиданный монолог. Она не дождалась финала и в молчании ушла в ванную, оставив его в компании остывшего кофе и тлеющей сигареты.
Через полчаса он обнаружил ее примостившейся на краю ванны. В раковине с ровным конспиративным шумом плескалась вода, а соседка с высохшими слезами на отрешенном лице смотрела в стену.
Что на этот раз? проворчал он и взял ее за плечо, опасаясь услышать поток обвинений в свой адрес и испытывая неловкость от того, что, наверняка, часть из них будет вполне заслуженной.
Ты считаешь, что моя жизнь лишена смысла?
Приехали, с облегчением вздохнул он и покосился на свое разбитое лицо, во всей красе отраженное в зеркале. Только санитарно-гигиенической метафизики нам недоставало.
Но она не оценила шутку, и с минуту они слушали льющуюся воду, словно та была полноценным собеседником в разговоре.
Значит, чтобы состояться, надо выйти замуж, нарожать ребятишек, обустроить семейное гнездо?
Он инстинктивно отдернул руку, словно под пальцами шевельнулась не живая человеческая плоть, а чешуйчатое тело ядовитой рептилии.
Ты же не думаешь, что один из этих предложит тебе замужество, даже если услышит благую весть о твоей оплодотворенной яйцеклетке? Брезгливость и ревность снова взяли его в осаду. Максимум, на что такие, как ты, могут уповать, это пойти четвертой женой в гарем какого-нибудь захудалого эмира.
Такие, как я? почти по слогам повторила она.
Скорее, наложницей, развил свою мысль он. Ни один приличный араб не женится на тебе.
Я лишь спросила тебя о роли женщины в обществе.
О роли женщины ты все прекрасно знаешь. Но у тебя другое амплуа.
Тебе лучше уйти.
Она опустила голову, скрывая лицо за прядями распущенных волос.
Ты выставляешь меня за правду?
Она ответила ледяным молчанием, и он громче обычного хлопнул входной дверью, уже за порогом окончательно осознав, что сказанная им правда мало чем отличается от пощечины.
Никогда прежде соседка не сердилась дольше пятнадцати минут, а тут вдруг выяснилось, что у нее вдоволь ослиного упрямства и вместо тонких нервных окончаний стальные пружины, позволяющие не отвечать на настойчивые звонки, которыми он мучил оба ее телефона. Тишина за дверью почти зримо наполнялась ее затаенным дыханием.
Это глупо, еле сдерживая раскаты командного голоса, увещевал он невидимую собеседницу и, как затаившийся в засаде хищник, ловил шорохи из ее прихожей и звуки в подъезде. Не упрямься! Давай поговорим, как взрослые люди.
Но «как взрослые люди» она не соглашалась, и ему оставалось только ждать, когда она оттает и спустится к нему с неприступной скалы своей обиды.
Я уезжаю, наконец прозвучал ее неуверенный голос в разверзшейся щели между косяком и дверью. Сколько ты дашь за все?
За что? растерялся он.
За мою квартиру со всей обстановкой.
Так ты все уже решила?
Он толкнул дверь плечом и ввалился в знакомое зазеркалье, из которого на него глянуло его собственное искаженное недоумением лицо. В углу рамки с его отражением шелохнулась неясная тень.
Черт! выдохнул он, заблокировав выход в коридор, и поймал почти бесплотную темную тень в кольцо рук. Так и спятить недолго. Голос есть, а тебя нет.
Меня нет, с горечью согласилась соседка. Меня и раньше не было. Я твоя фантазия.
И не пожалеешь об этом.
Откуда тебе знать, о чем я жалею.
Без разницы! Если я здесь, значит, мы оба этого хотим.
Или ты хочешь мою квартиру.