Где у вас умывальник? вдруг спросила она и направилась к умывальнику, где стала тщательно намыливать себе руки.
Уходите спросила женщина.
Я как будто в грязной яме побывала! не церемонясь, сказала Иза и прибавила в сторону женщины:
Я сейчас ухожу
У каждого барона свои фантазии, ответила женщина, а только и ста рублей мало за такие посещения Один срам.
Мы вышли на улицу. Иза вплотную приблизилась ко мне. Я молча шел подле. Мы проходили мимо какого-то длинного черного забора по совершенно пустой улице.
Обдавая меня своих горячим дыханием, Иза приблизила ко мне лицо, повела губами по моим и куснула за ухо.
Удивительно я остроумно придумала. Сегодня я в роли Мефистофеля и веду тебя, Фауста, из твоего подземелья в мир. Чтобы дать тебе весь материал размышления о мире Ну, вперед, вперед, как говорил Мефистофель, когда они мчались на вороных конях мимо площади, где качались на виселицах казненные Вперед.
Она увлекала меня по этой пустынной улице. Стоявшего на углу извозчика, дремавшего на козлах, мы разбудили и направили его в клуб.
В Коммерческий? переспросил он. Все господа туда ездят. Там хоть до утра
ГЛАВА 4-я
I
Но в клуб нас не пустили. Мы стояли перед столиком, где заседал господин «эконом» клуба в засаленном фраке, требовавший, чтобы мы назвали имя какого-либо старшины, который мог бы нас рекомендовать.
У нас теперь строго, прибавил эконом, полиция придирается
Ни у меня, ни у Изы не было в этом городишке никого знакомых, к тому же странный костюм Изы не позволял раскрывать тайн ее маскарада. Мы постояли перед широкой лестницей, поднимавшейся в игорные и буфетные залы, откуда несся слитный шум голосов.
В этот храм пока входа нет, сказала Иза. Ну, потерпим, дружок, завтра мы устроимся. А сегодня доверимся чутью возницы.
Мы вышли снова на улицу.
Куда ты возишь ночью молодых и старых? спросила Иза извозчика.
Известно куда, к Опалихе.
Ну, вези и нас.
Извозчик тронул.
О чем ты думаешь? коснулась моего рукава Иза.
О том, что я сейчас спрыгну с дрожек и предоставлю тебе одной опускаться в ямы этого города.
Одну ночь, одну ночь, мой милый. Ну, будь тверд. Подумай сам, какой материал я даю тебе для твоих окончательных решений. Если уж отрясать прах от мог твоих, как ты хочешь, то надо изведать все. Пусть уж накопится в душе отвращение ко всему полное
Пожалуй. Я сам так думаю
Ну, вот. Извозчик, поскорей.
Мы мчались вдоль длинной темной улицы, по которой шли кирпичные амбары, глухие, с запертыми железным болтом дверями, подле которых выли на цепях и веревках псы. Потом вынырнули из темных углов и закоулков на площадь, и в этот миг из-за обрывков туч выскользнул лунный серп и поплыл к дальним громадам туч, серебрясь и отсвечиваясь по их краям. На краю площади подымался дом с закрытыми окнами и большим тусклым фонарем у подъезда.
Вот она, Опалиха, ткнул кнутовищем извозчик.
Подъезжай.
Мы поднялись по ступеням крылечка, вошли в полутемную переднюю, тускло освещенную маленькой керосиновой лампочкой, и остановились перед дверью, обитой войлоком. Я взялся за ручку двери и тронул ее. Звонка не было.
В стекле маленького окошечка я заметил какое-то движение. Кто-то взглянул на нас. Потом изнутри загремели болтом и дверь открылась.
Седенький маленький старичок, очень приличный, в траурном галстуке, черном с белым кантом, во фраке, ввел нас, приветливо здороваясь и показывая рукой на освещенную лестницу, по которой мы должны были подняться.
Платье верхнее можете оставить здесь, а кроме того, по рублю за вход прошу у кассира заплатить.
Здесь же за решеточкой сидел другой старичок, дрожащие, узловатые коричневые руки которого протянули нам сдачу и какие-то два красные билетика, на которых карандашом были сделаны таинственные знаки. С этими билетиками мы двинулись по лестнице наверх.
В первой зале, обитой красными обоями, со стульями по стенам и плохими репродукциями Фрагонара, было почти пусто. В углу у механического пианино возился бледный и вялый молодой человек, подле него какой-то, по-видимому, музыкант, с профессиональной солидностью во взоре, перелистывал страницы иллюстрированного журнала, ожидая момента исполнения своих обязанностей и ни на кого не обращая внимания.
Иза, молча шедшая со мной, внезапно остановилась у стены и, улыбаясь, остановила меня подле огромной гравюры с картины Фрагонара.
Посмотри, право же, здесь есть что-то щекочущее и дразнящее. Несмотря на все
Картина изображала лежащую навзничь огромную женщину, пышные формы которой были обнажены перед карающей рукой младенца-Амура, розга которого оставляла следы на бедрах лежащей дамы; она улыбалась, принимая наказание от руки бога любви, карающего, вероятно, за излишнюю строгость и недоступность внушениям страсти.
Иза вздохнула перед этой картиной, висящей на стене учреждены я, содержимого некоей Опалихой.
Ах, сказала она, я думаю о том, какой, в сущности, жизнь могла бы быть легкой, вкусной, именно вкусной, если бы люди вот вроде тебя, тяжелые, ищущие какого-то непонятного смысла, какого-то оправдания, не налагали тяжкого груза на легкие весы жизни и теряли в ней всякий баланс.
Не хочешь ли ты здесь продолжать философские споры?
Здесь именно подобающее место для глубокомысленных дискуссий. Неужели ты не чувствуешь этого? Сядем вот здесь немного, перед этой картиной, и пусть Фрагонар вдохновит меня объяснить тебе, какой легкой, нежной, ароматной и вкусной могла бы быть жизнь, если бы мы, чувственники, эпикурейцы, победили вас, тяжелодумов, изнывающих от огня насилуемой и сдерживаемой чувственности Не обращай внимания, прибавила Иза, видя, что пришедший недавно седоватый высокий мужчина с острым носом и закрученными усами прислушивается к нашему разговору.
Я извиняюсь, сказал мужчина с мефистофельскими бровями и седой головой, но мне очень понравилось ваше слово«вкусная жизнь». Это, право, хорошо сказано. Смело. Если позволите, мужчина развел руками, здесь все знакомы Я бы принял участие в вашей пре
Пожалуйста Кстати, поведите нас по этому дому, в котором мы в первый раз, и будьте нашим чичероне.
Великолепно. А потом, когда я проведу вас через голубой и розовый залы и вы на часок заглянете в уединенные гроты наслаждений, мы соберемся в угловой гостиной за столом и там в обществе дам и мужчин продолжим наш философский спор. Это будет восхитительно. Такую программу я имею в виду здесь впервые Это все благодаря вам, юноша И седоусый мужчина тронул слегка мускулистой рукой локоть Изы.
Галерейкой, обтянутой красным сукном, мы прошли в большой зал, где у круглых тяжелых столов суетились лакеи, приготовляя колоды карт и футляры для них. Вокруг столов уже фланировали люди, отравленные ядом игры, нетерпеливо ждущие момента смены острых ощущений игры. Бритый испитой молодой человек; какой-то старик с профессорской внешностью, с почтенными сединами и в очках устремлял сквозь стекла острый неподвижный взгляд на стол и столбики запечатанных пока колод. Высокая дама, жирная, унизанная камнями, нагнувшись к уху лысого спутника, шептала ему что-то, потом стала рыться в своем черном бархатном мешке, где перемешаны былиплаточек, сторублевки, коробочка с рисовой пудрой и много других мелких вещиц.
Это храм игры и случайного счастья Здесь пока еще не наступил вожделенный момент. Пойдемте дальше. Вот сюда. О, Опалихаэто талант. Она верно рассчитала, что именно здесь, где толстые мозолистые пальцы лесопромышленников и судовладельцев ворочают миллионы, именно здесь нужен такой храм забвения Она угождает всем вкусам.
Наш спутник открыл, нажав незаметную кнопку в стене, дверь и впустил нас в большую круглую комнату, залитую светом розовых фонарей. Розовый дым застилал все в ней смутным флером. Посредине комнаты бил маленький фонтанчик. Комната напоминала плохие олеографии, в которых изображается восточный кейф
Вы не смущайтесь, говорил наш спутник, входя в комнату и кланяясь сидевшим там, здесь все знакомы. И вообще у нас царит, как видите, соборное начало
Мы подошли к круглому столу посредине комнаты. Сидевшие на диване не обращали на нас после первых взаимных приветствий никакого внимания. Один из них, старичок, посадил к себе на колени самую молодую, блондинку с распущенными светлыми волосами, закрывшую его сюртук и колени своими пушистыми прядями. Она ежилась и, смеясь, говорила:
Ну, посмотрим, что у вас здесь и совала руку в его боковой карман, вытаскивая оттуда бумажник. Старик молча смотрел, как она вытащила оттуда сложенную вдвое новенькую сторублевку, вертя ее в руках и наслаждаясь хрустом кредитной бумажки.
Она потом будет твоя, сказал старик, аккуратно вынул из ее рук бумажку и снова вложил в бумажник, исчезнувший в его боковом кармане.
Вот, не угодно ли взглянуть, сказал спутник наш, указывая на груды фотографий и гравюр, лежавших на столе, здесь все сделано для обострения тонких чувств. Рассчитано и на людей с художественным вкусом. А вы, кажется, любите все это
Иза взялась за фотографии и выронила из рук первую же Чудовищные сочетания тел и человеческих членов были запечатлены на пластинках, лишенных именно той стихии сладострастия, ради которой совершались эти снимки. Лица персонажей, инсценировавших эти сцены страсти, были так сухи, угрюмы, профессионально скучны, что, кроме отвращения, эти снимки ничего не внушали.
Зато альбомы японской эротики и собрание редких воспроизведений с рисунков Гаварни и Бердслея заставили Изу заняться этой грудой картона и долго не отрываться от нее.
Нет, кто мог ожидать этого в такой купеческой дыре говорила она, подымая ко мне возбужденное и порозовевшее лицо.
Седой господин ответил:
Вы еще не знаете нашей купеческой дыры. Вы у нас найдете таких гурманов и эстетов, каких, может быть, и в столице нет. Право. Я даже вам одного поэта могу показать. Он сегодня, наверное, будет. Мы собираемся иногда и такие, знаете ли, поэмы осуществляем, что и автору «Сатирикона» не снилось
Иза оглянулась на нашего спутника. Тот снисходительно улыбался.
Удивлены, что я упомянул автора «Сатирикона»?.. Да мы тут еще недавно пир Тримальхиона изображали. Право. И все, что только у Петрония нашли в этом смысле, то есть в смысле игры эротической фантазии, все и изобразили.
Ну, надо все-таки вам остальное показать. Здесь неинтересно. Пойдемте дальше.
Мы оставили четырех дам и четырех кавалеров, продолжавших молча ощущать друг друга в этом розовом дыму, и двинулись дальше. Мы попали в длинный коридор, устланный густой пушистой дорожкой, в которой утопала нога. По стенам горели лампы. Ряды дверей белели по обе стороны.
Вы видите эти двери? Это комнаты для эротических инсценировок. Это стоит очень дорого. Здесь целые труппы, персонажи которых разных возрастов. Войти можно в любую, но только с условием не нарушать стройного хода представлений, вызывающих экстаз у зрителя. При входе надо оставить в автомате кредитную бумажку.
Иза пожала плечами:
Нет, куда мы попали!.. Это какой-то эротический храм. Что же, здесь есть и режиссеры и авторы этих инсценировок?
Нет. Авторами являются те, кто жаждет тех или иных удовлетворений. Их фантазия и жажда подсказывает им те положения и сцены, в которых они найдут источник для своих чувств. Ну, а как разместить персонажей и внушить им их действияэто опять-таки в руках авторов
Мы вошли в первую из комнат.
II
Иза впустила по указанию безмолвного жеста нашего спутника две пятирублевых бумажки в отверстие автомата. Мы стояли у дверей, скрытые тяжелой занавесью, глядя в круглые черные отверстия.
Я смотрел на стоявшего посредине комнаты невысокого, худого человека, как бы застывшего на месте в глубоком и болезненном созерцании. На нем был широкий большой плащ, ниспадавший до пола. Бледное лицо, обрамленное черной бородой, казалось строгим и мертвенным. Подле него стояли ряды белоснежных кроваток. В каждой лежала девушка. На подушках виднелись русые и черные головки.Инсценировка изображала человека, попавшего в приют юных девушек и получившего власть над их юностью.
Перед нами разыгрывалась одна из тех, в человеческом быту только лишь возможных сцен, которые возникают в бессильном воображении, умирая там невоплощенными. Это было наглядное изображение вечного рабства плоти.
Перед взглядами этого маньяка, быть может, стоявшего только на грани безумия, а может быть, уже окончательно впавшего в водоворот навязчивых эротических представлений, одна за другой приподымались эти тщательно убранные для спектакля девушки. На их лицах, как это ни странно, изображалось какое-то сознание исполняемого дела, обязанностей, службы Эта черточка деловитости, какой-то служебности, должна была бы страшно расхолаживать бедного маньяка. Но он, по-видимому, ничего не замечал.
Его поглощало созерцание девической наготы, которой он предавался с глубоким поглощающим вниманием. Потом, разбитый, он сел в кресло.
Человек в халате в одной части комнаты теперь предается мирному кейфу; перед ним письменный стол, его тело утопает в кресле; он задумчиво курит сигару. Вслед за тем в дыму сигары, вероятно, перед ним проносятся видения, возбуждающие жажду. Человек улыбается. Его лицо, с острой черной бородкой и длинным носом, как бы еще вытягивается. Откуда-то из-за угла подымается видение, неизвестно кого изображающее. Может быть, это сам демон наготы или эротического воображения. Он появляется в виде молоденькой девушки, почти ребенка. Она одета до половины в сиреневую ткань с цветами. Ее вид невинен и бесстыден. В ее руке жезл. Она машет им. И потрясенный человек встает.
Как сомнамбула, он протягивает руки и делает несколько шагов по комнате. И когда он доходит до места, где рядами стоят белоснежные кроватки, вдруг меняется освещение и сверху на кровати льется яркий желтый свет и золотыми бликами ложится на подушки, на одеяла, на волосы девушек. Из-под одеял показываются обнаженные тонкие девические руки и лица. С потолка сыпятся розы. Раздается тихая музыка. Человек в экстазе застывает.
Затем начинается его оргия власти над этими нежными телами. Он инсценирует воспитание девушек, школу их. На сцене появляются книги и тетрадки. Человек длит свое наслаждение. Нам становится немного скучно. Может быть, образ Абеляра и Элоизы в первый период их знакомства, когда он был ее строгим учителем, а она его робкой ученицей, носится перед этим героем эротической фантазии, которая перед нами разыгрывалась. Но он следует за Абеляром. Вот одна из этих юных воспитанниц раскрывает книгу. Она смущена. Она потупляет длинные ресницы в смущении. Она не знает своего урока.
Воспитанница встает...Мне плохо видно дальнейшее. Среди приподымающихся со своих кроваток девушек исчезает героиня этой инсценировки, очаровательная маленькая Гретхен, на тонком лице которой такое редкое сочетание совершенно прозрачной ясной наивности и нежного лукавства, как бы дрожавшего в мягком коралле ее слегка припухлых губ.
Что с ней?.. На мгновенье мелькает ее нагота И чудится что-то непоправимое и преступное, убивающее все милое в жизни..И самое низкое из всего, что здесь совершалось, было, быть может, то, что мы здесь стояли и смотрели, а подле нас, вытянувшись в струнку, стоял лакей, нанятый для этого за деньги.
Рой девушек вокруг бледного героя этой эротической мистерии танцевал какой-то фантастический танец.
Я делаю шаг вперед. Я хочу рассмотреть этого человека, одного из нас, «насекомых сладострастия», раздавленных слепой силой своих влечений и безумств. Здесь, в этом доме, воздух которого насыщен грубым принципом продажности, где торгуют интимизмом, страстью, всем, что в человечестве пугливо прячут и скрывают, мне хочется перед лицом продаваемого тела и купленной страсти на минуту заставить себя вникнуть в тайный смысл наших страстей и нашего рабства. Мне хочется постигнуть философию чувственности, разум инстинктов, направление наших влечений, ввергающих наше «я» в яму непонятных, знойных и мощных влечений.
Я начинаю понимать в этот момент, что весь обман сладострастия и страсти именно в том, что представляемый момент удовлетворения кажется каким-то абсолютным, вечным, что длительность его нельзя даже представить прервавшейся. Жажда удовлетворения делает страсть абсолютной, между тем как она относительна и мгновенна. И один и тот же конец в глубине своей таит вечный дьявольский смех над человеческим безумием, которое слишком кратко.