Борис ВерхоустинскийОпустошенные садыПовесть и рассказы
Опустошенные сады
1
Рогнеда сидит у окна и смотрит, как плывут по вечернему небу волнистые тучитут тигр с отверстою пастью, тамчудовище, похожее на слона, а воти белые овечки, испуганно убегающие от них. Но не одни только звери на вечернем небе, есть и замки с башнями, и розовеющие моря, и лучезарные скалы.
Память Рогнеды встревожена. Воскресают светлые поля, поднимаются зеленые холмы, и на холмах вырастают белые стены рыцарского замка Все это было давно-давно, в милом детстве Тогда Рогнеда жила в иной стране, в красном домике, покрытом черепицей, у прекрасного озера, расстилавшегося перед замком. И на этом озере жили лебеди, черные, как агат Никогда больше Рогнеда не встречала таких птиц, в них была царственная величавость; когда им с берега кидали куски булки, они подплывали медленно и спокойно, и в этом были так не похожи на шумных и алчных белых лебедей, живших на том же озере, у стен того же старинного замка.
Черная коса Рогнеды распущена и спадает на спинку венского стула, на подоконнике перед девушкой лежит гребень, которым она расчесывала волосы, обе руки тоже покоятся на подоконнике.
Тучи алеют, алость темнеет
За окном садмалина, яблони, груши, но плоды уже сняты, а листья помертвели; подует ветер, зашепчутся они, застонути желто-оранжевым покровом устелют остывающую землю.
В комнату кто-то тихо стучит:
Рогнеда Владиславовна, можно к вам?
Войдите! отвечает она, не оборачиваясь.
Она знает, кто пришел, пришел Алексей.
Вы мечтаете? Я вам не помешал?
Нет.
Алексей садится в темном углу комнаты на диван и молчит, в тишине слышно лишь его тяжелое дыхание. Онвысокий, широкоплечий, голубые глаза и русая бородка; ходит в черной рубахе, а брюки всегда засунуты в скрипучие сапоги. С тех пор, как его выгнали из университета, он заделался статистиком в родимом городишке и усиленно пьет. Вот и сейчас на Рогнеду пахнуло острым запахом водки; она брезгливо поморщилась и недружелюбно взглянула в его сторону.
А вы все околачиваетесь по кабакам?
Из темного угла доносится глухой голос:
Исполняю свое жизненное назначение.
Оставьте, Алексей, не говорите так
Он замолкает, его дыхание переходит почти в сопение.
Тучи темнеют, в саду мрачно и нелюдимо. И вспоминается из времен далекого детства, как на озере перед замком однажды дрались черный лебедь и белый. Они налетали один на другого так яростно, так дики и пронзительны были их возгласы, что маленькой Рогнеде сделалось страшно, но все же она дождалась конца драки, она увидала, как черный лебедь бил по воде крыльями, как он умирал, истекая кровью
Рогнеда Владиславовна, я пришел к вам поговорить Вы меня слушаете?
Рогнеда закрывает окно, потому что уже прохладно, и, завивая косу в жгут, говорит Алексею:
Слушаю.
Алексей сопит и стучит каблуками сапогов о пол.
Вот что, Рогнеда Владиславовна, скучно мне. Все вылетело к чертямидеалы, вера в себя, одним словом, копчу небо. Статистика? Столько-то дворов, столько-то лошадей, итогостолько-то? Да кому нужно все это, а если бы и было кому нужно, так мне-то какое дело до всего этого Чуете?
Да! тихо и печально отвечает Рогнеда.
Вы, вот, классная дама, вас ваши гимназистки любят Конечно, из года в год слышать: le père, la mèreтоже порядочный идиотизм, вы уж меня простите, но все-таки, вас хоть любят. Чуете?
Рогнеда отвечает еще тише, еще печальнее:
Да.
И хочется мне умереть, потому что жить тяжело и стыдно. Как вы на этот счет?
Из рук Рогнеды гребень выпадает на пол, она наклоняется и поднимает его.
Умереть?.. Что ж, это хорошо, только трудно.
Алексей встает с дивана, подходит к окну, заглядывает в темноту опадающего сада.
Рогнеда Владиславовна!
Что?
А я пришел к вам еще сказать, что люблю вас.
Она зажигает лампу; от этого сад совсем темнеет, но комната оживает и веселится. Блестит черным лаком и бронзовыми подсвечниками пианино, хохочет гипсовый Мефистофель с маленького столика, где лежит альбом с фотографическими карточками.
Рогнеда садится на винтовой табурет, открывает крышку пианино, берет несколько аккордов.
Ах, Алексей!.. Пойдемте лучше гулять.
И опять опускает крышку пианино.
Потом закалывает косу шпильками, надевает шляпу и проходит в столовую, где у освещенного висячею лампой стола сидит остроносенькая старушка в белом накрахмаленном чепчике и что-то вяжет.
Я, мамочка, ухожу.
Старая пани, мать Рогнеды, кивает ей головой, беззвучно шевеля бескровными губамисчитает петли и боится сбиться со счета. Глаза у нее тусклые, а руки дрожат.
До свидания! говорит ей Алексей. Она и ему кивает головой.
Так она сидит целыми днями, считая про себя:
Раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять. Раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять. Раздватричетырепять
2
Городок утопает в зелени, весною он кажется сплошным садом, он тогда бел, как стоящая под венцом невеста. За цветами, за нарядными яблонями не видно скромных домиков-особняков.
Весною и летом Рогнеда ходит в голубых кисейных платьях и с красным шелковым зонтиком, им она защищается от знойного солнца, ведь самое красивое в нейбелизна кожи, и жутко, и странно видеть среди молочной белизны ее лица черные, подернутые дымкою глаза. А нос у нее стройный, с горбинкою, а черные брови сурово сошлись у переносицы.
Осенью городок опустошается. Желтый вихрьосенние дни, черный вихрьосенние ночи проносятся над садами, срывают с деревьев листву, взметают с дорог тучи желтой пыли, хлопают калитками, скрипят флюгерами и жалобно воют. Тогда обнаженные ветви бьются и качаются над окнами особняков, стараются стукнуть по стеклу
Осенью Рогнеда наряжается в платья каштанового цвета; в широкополой желтой шляпе ампир, она похожа на девушку прошлых поколений, поры усадеб, липовых парков, Венер, смотрящих в сонные воды зарастающих прудов, разбитых клавесин и чувствительных мадригалов.
Будем говорить по совести, Рогнеда Владиславовна, что вам не нравится во мне? Я, может, переделаюсь Ей-Богу!.. Или вам не нравится, что я ношу длинные сапоги и лакаю сивуху? Честное слово, исправлюсь
Тонкие губы Рогнеды досадливо вздрагивают.
Алексей, не говорите так Я вас понимаю, вам хочется оскорбить меня и сделать себе больно, но не надо, милый Алексей, это нехорошо, от этого и вам, и мне будет только тяжелее.
Алексей замолкает.
Ага! вдруг раздражается он. Ну, так я знаю, ей-Богу, знаю
Что знаете?
А вот знаю
Он хохочет:
Ха-ха! Теперь все смазливенькие девушки преклоняются перед силой. Насильник, халуй стал идеалом. Конечно, конечно, мне конкурировать трудно с этим меднолобым поручиком А тольковедь он хам, Рогнеда Владиславовна, поверьте; он даже бьет своего денщика.
Рогнеда с состраданьем заглядывает в глаза Алексею:
Милый Алексей, как мне вас жалко.
Он вспыхивает:
А вот же черт с вами со всеми! Пойду сейчас в кабак, напьюсь вдребезги и попорчу блистательную физиономию вашего фон-Книппена, излупцую его, стервеца, суковатою палкой.
Вы этого не сделаете, Алексей.
Не сделаю? Дико? А мне наплевать Впрочем, голос Алексея слабеет, ну, конечно, я ему ничего не сделаю. Это я сейчас так только. Вы не сердитесь, Рогнеда Владиславовна.
Они выходят на бульвар. Вековые развесистые липы разрослись двумя величавыми шеренгами по обеим сторонам бульвара, их вершины над головами гуляющих нависли сквозным сводом.
Алексей и Рогнеда садятся на чугунную скамью и молча вглядываются в проходящих мимо. Лица различаются с трудом, на всем лежат густые тени.
Помните, Рогнеда Владиславовна, весною здесь было людно, весело, а теперь вместо людей, черт знает, одни силуэты Любо было смотреть на молоденькие парочки, какого-нибудь гимназиста и гимназисточку, как они рады солнцу, весне, шороху листвы, собственной юности, смеются, улыбаются, мелют вздор и, словно невзначай, оглядываются по сторонам, дескать: а? что? вот ведь и мы играем в любовь А теперьтьфу! одни силуэты Гимназист похудел за латынью и тригонометрией, а гимназистка за три с плюсом готова выйти замуж за плешивого историка. Остались мы с вами, да и то дело не клеится.
Холодно, Алексей, тихо говорит Рогнеда, напрасно я не надела накидку. Пожалуй, придется вернуться домой.
Ну, ладно, не буду
Вдалеке показывается фон-Книппен, соборный регент Долбня, и с ними Тихий Ужас.
Тихий Ужасмаленькая женщина-врач, стриженная, разочарованная, неаккуратно одетая, с плохо вымытым веснушчатым лицом и с обкусанными ногтями на руках. Тихий Ужас читает толстые журналы, заводит политические, разговоры, следит за газетами, ходит на все лекции и концерты, была несколько раз за границей и обо всем рассказывает так подробно и умно, что один ее взгляд заставляет Алексея мрачнеть.
Я уйду Ну ее к бесу, опять примется расписывать про Женевское озеро и Невшательских часовщиков.
Рогнеда удерживает его:
Подождите, Алексей, я не хочу, чтобы вы уходили.
Он со вздохом опускается обратно на скамью.
Б-ба! б-ба! б-ба! гудит Долбня, здоровенный детина, рыкающий, как лев в пустыне. Мое почтение.
Он до боли пожимает руку Алексея, а Рогнеде отвешивает глубокий поклон. У этого кротчайшего человека облик нескладный и звероподобныйрыжая кудлатая грива до плеч, огромный беззубый рот, широкие желтые глаза и окладистая рыжая борода. Говорит афоризмами:
В природе все окисляется, вот и мы с вами окислились.
Женщиныэто мозговые предрассудки.
Любовь, подобно гуммиарабику, склеивает, засыхая.
Фон-Книппен не таков. Лицом суховат, лошадиная челюсть, взглядом надменен, очень следит за своею наружностью, черные усики закручены кверху, всегда тщательно выбрит и сильно надушен. Любит рассказывать анекдоты и балагурить.
Гутэн абэнд, фрейлин Рогнеда!.. Алексей Ильич!
Здравствуйте!
А я, господа, новенький анекдот раздобыл. Чудесия! Рассказать? Сейчас вот им рассказывал.
Не выношу! хмурится Алексей.
Фон-Книппен брякает шпорами.
Да его, Алексей Ильич, выносить и не надо, ибо он не окурок, а я не пепельница. Япоручик фон-Книппен Что это вас нигде не видать, Рогнеда Владиславовна, я уж было подумывал, что вы втихомолочку изобрели аэроплан, да и улетели из прекрасных здешних мест.
Долбня гудит:
Женщина, как и человек, бескрылое насекомое.
Тихий Ужас негодует:
Напрасно вы думаете, Долбня, что выражаетесь остроумно, все эти ваши шуточки о женщине и человеке очень плоски. Теперь, когда на Западе с суфражистками считаются, как с реальной силой, подобные остроты являются профанацией, выношенной в веках идеи.
Долбня гневается:
А п-позвольте мне, Елена Семеновна, сморкаться и смеяться тогда, когда мне захочется.
И повертывается спиной к Тихому Ужасу.
Господа, говорит фон-Книппен, а цирк-то уже приехал, завтра открытие, надо будет сходить. Столичные борцы
Я не люблю, тихо отвечает Рогнеда, очень много зверства в борьбе, неприятно видеть человека в роли прислужника своих мускулов, а все борцы именно такие прислужники. Из года в год, изо дня в день, тренировка, гимнастика, борьба Нет, не люблю!
И борьба есть только видоизменение мозговых предрассудков! мрачно гудит Долбня, еще не позабывший столкновения с Тихим Ужасом. Идемте куда-нибудь, чего тут кристаллизоваться.
Идемте! соглашается Алексей, поднимаясь со скамьи. Знаете, закатимтесь-ка к Ковалевым, у них много вишневого варенья наварено, а чай с вишневым вареньем
Опасен, как философия! прерывает его Долбня. Вишневая косточка может попасть в слепую кишку и вызвать воспаление.
Все, кроме Алексея, смеются.
Алексей, шепчет ему Рогнеда, отставая от компании, ну, не мрачнейте, голубчик; ну, возьмите же меня под руку.
А вы его очень любите? сквозь зубы цедит Алексей.
Кого?
Да Книппена
С чего вы взяли? Кто вам сказал?
3
Компания с шумом вваливается в дверь.
Жорж! Жорж! звенит женский голос. К нам кто-то пришел.
Навстречу гостям выплывает сама домоправительница, Пелагея Евтихиевна Ковалева, женщина дородная, с правильными чертами лица, изрытого мелкими морщинками. Она в красном бумазейном пеньюаре, с пустою тарелкой в левой руке.
Ах, вот обрадовали Давненько вас не видать, господа. Здравствуйте! здравствуйте! Жорж, вылезай скорее, гости пришли.
Раздеваются, проходят в столовую. Долбня с шумом сморкается в грязный носовой платок; он всегда сморкается, входя в комнату, словно настраивает себя, как музыкант свой инструмент, дескать, не отсырел ли в пути.
Фон-Книппен звенит шпорами, устраиваясь на огромном диване рядом с Тихим Ужасом. Рогнеда и Алексей располагаются в креслах, Алексей у занавешенного белою гардиною окна, Рогнеда под старыми, дребезжащими во время боя стенными часами.
В доме Ковалевых деревянные стены выкрашены масляною краскойстоловая голубая, с синею панелью, кабинет Ковалева белый с голубой панелью, а комнаты женщин окрашены в серый и розовый цвет. Розовый любимый цвет жены Ковалева, Серафимы.
С перевальцем, как утка, Серафима выходит к гостям. Сильная, румяная За нею показывается сам Ковалевширокие лучистые глаза, черная бородка клином, бледное подвижное лицо, длинные волосы до плеч и синяя рембрандтовская рубаха. В городе только один он носит такую рубаху, ему можно, он художник, его кабинет полон недоконченными этюдами, а на письменном столе валяются мелко исписанные листки бумаги, оннемного и философ, чуть было не прочел в дворянском собрании лекцию на тему: эволюция софистического антропоцентризма в наших днях. Ему можно носить длинные волосы и рембрандтовскую рубаху, ведь он нигде не служит, Ковалевы живут на доходы с маленького имения.
Господи! Сколько народищу!.. Ну, ну, что новенького?.. А я ее мазал, кивает он головой на Серафиму, немножко акварельничали, страшно устал. Очень мило, что вы заглянули. Как поживаете, генерал?
Он всегда с фон-Книппеном слегка заигрывает, при этом щурится на его шашку.
Новый анекдот раздобыл, хотел, придя к вам, рассказать, да вот, Алексей Ильич по дороге разобидел, говорит: я их не выношу, а я его и не просил выносить, ибо анекдот не окурок, я же не пепельница. Ха-ха!
Человек несчастнее пепельницы, гудит Долбня, он пустеет лишь тогда, когда разбивается.
Начинаются длинные разговоры. Тихий Ужас ссорится с Долбней
А знаете, улыбается Ковалев, чем я теперь занимаюсь?
Он оглядывает все общество и останавливает ласковый взор на Рогнеде.
Я заинтересовался вопросом, что такое мысль, и, так сказать, опытным путем анализирую ее Удивительно интересно! Однажды, это было года четыре тому назад, со мною произошла душевная катастрофа, и тогда в короткий, как молния, момент, я почувствовал, что малейший толчок, тихое дуновениеи я сорвусь Было такое чувство, словно бы стоишь на острие грани, по одну сторону которой здравый разум, по другуюбезумие Да И тогда мысль от меня ускользала.
Горничная вносит самовар и ставит его на стол. Пелагея Евтихиевна и Серафима хлопочут, выкладывая из банки варенье и нарезая рассыпчатый каравай, которыми Пелагей Евтихиевна славится.
Рогнеда удивленно смотрит на Ковалева.
Мысль, мысль Но что же такое мысль, ведь, ее можно познавать только по проявлениям, а не в самом процессе зарождения. Вы что-то странное говорите, Георгий Глебович. Я вас не понимаю.
Ну да! волнуется Ковалев. Это очень трудно определить словами Но на днях я почти реально ощутил мысль. В период полного оскудения, полного упадка, я лежал у себя в кабинете на диване и собирался заснуть, вдруг в голове что-то стремительно пронеслось, и я с ужасом почувствовал, что теряю мысль, что она выходит из подчинения мне и принимает уродливые, недисциплинированные моею волею формы. Я ее видел то безумно быстро несущимся камнем, то прыщавою отвратительною жабой. И я крикнул в соседнюю комнату Серафиме, что я схожу с ума.
Ковалев мечтательно улыбается, глядя на Рогнеду.
Фон-Книппен звякает шпорами.
А ведь вы, Георгий Глебович, тю-тю, обдекадентились.
Тихий Ужас фыркает, но ничего не говорит.
Пустяки, зевает Алексей, ты, Жорж, не спишь по ночам, вот потому и видишь жабу. Когда я был в белой горячке, так видел зелененьких чертиков, очень похожих на Книппена, ловил их и давил. Забавно было, да сдуру меня скоро вылечили.