Шепот затих лишь после того, как на столике, забавно шевеля длинными ушами, вновь возник кролик. Когда и дальше все в точности повторилось, в зале поднялся невообразимый гам, но тут из первого ряда с решительным видом встал со вкусом одетый рослый мужчина, и публика тотчас умолкла. Выражаясь несколько пространно и манерно, мужчина сообщил, что состоит учителем физики в местной средней школе, той самой, в гимнастическом зале которой проходит теперь представление, и что руководство школы лишь потому разрешило артистам выступить в этих стенах, что много наслышано о маэстро (он так и выразился: маэстро!), и что буквально весь город заинтригован невероятным номером, лично же он, как человек, имеющий дело с естественными науками и философией, особенно; причем движет им отнюдь не вульгарное любопытство, а интерес более возвышенный, что, впрочем, всеми уважаемому маэстро объяснять, вероятно, не надо. Узнав секрет трюка (при слове «трюк» фокусника затрясло как в лихорадке), жители города, разумеется, в долгу не останутся. С помощью ряда местных учреждений и общественных органов они собрали весьма значительную сумму, каковую и готовы выплатить маэстро немедленно, как только он откроет тайну номера.
Не успел он договорить, как на сцену, отчаянно размахивая руками, взбежал директор и, попросив тишины, принялся горячо объяснять, что ни о чем подобном не может быть речи и фокусник ни в коем случае не приподнимет завесу тайны над своим номером. Маэстро между тем задумчиво стоял рядом с директором, лицо его раскраснелось, на лбу поблескивали капельки пота. Он отстранил рукой директора, который все еще кричал и жестикулировал, и сказал:
Я могу открыть тайну и даром.
Директор теперь уже повернулся к нему и, не обращая внимания на публику, стал увещевать егос мольбой, а затем и с угрозой в голосе он говорил о будущем труппы, о каких-то не очень понятных зрителям вещах, касающихся, очевидно, личных отношений, и, наконец, о том огромном ущербе, какой нанесло бы всем раскрытие тайны фокуса.
Фокусник, однако, словно и не замечал его, публика же поносила директора на чем свет стоит. Он еще некоторое время протестующе размахивал руками и, быть может, даже что-то кричал, но за несмолкаемым свистом никто его не слышал. В конце концов глава труппы вынужден был как побитая собака ретироваться со сцены.
И тут лицо фокусника, все усеянное капельками пота, вдруг озарилось. В зале воцарилась мертвая тишина, и маэстро с воодушевлением произнес:
Никакого трюка нет.
Как это нет? спросил учитель физики.
Просто нет. Я на самом деле превращаю кролика в тигра.
Публика встретила эти слова гулом одобрения. Кто-то воскликнул: «Ну и шутник!» Все ожидали, что фокусник тоже улыбнется, но не тут-то было: он просто взял и повторил номерна столике без скатерти. Однако и этого оказалось мало, чтобы убедить публику. Тогда фокусник вскинул трясущиеся от напряжения руки и сказал:
Ну так смотрите без покрывала!
Все придвинули стулья поближе к сцене и вытянули шеи. У одних от страха по спине побежали мурашки, другие мысленно клялись во что бы то ни стало раскусить хитрый трюк, а уж там будь что будет.
Маэстро встал метрах в двух-трех от совершенно голого столика, закрыл глаза, сосредоточился, и несколько мгновений спустя на столе возник кролик. Как произошло его превращение, никто не заметил, все лишь увидели, что там, где только что сидел длинноухий, уже сидит тигр.
Заполнившую зал тишину нарушил учитель физики:
Суггестия!
Вот именно, массовое внушение! облегченно поддержали его остальные.
Фокусник стоял, стиснув зубы, лицо его исказила гримаса боли. Он воздел руки к небу и закричал:
Да поймите же, здесь нет никакого обмана! Просто я умею это делать!
В его голосе смешались отчаяние и мольба.
Это как трюк факира, произнес мужчина из заднего ряда.
Сидевшие по соседству стали расспрашивать его, что это за трюк факира, и он скороговоркой, но достаточно громко, чтобы мог слышать весь зал, рассказал, как в Индии некоторые факиры подбрасывают в воздух толстую веревку, она становится жесткой, как шест, и тогда по ней взбирается мальчик, а следом за ним с кинжалом в зубах и сам факир; наверху он изрубает мальчика в куски, складывает их в корзину, затем на глазах у ошарашенной публики спускается, веревка спадает на землю, а мальчик выпрыгивает из корзины живой и невредимый. Янки однажды взяли да засняли все это на кинопленку, но когда проявили, ничего подобного на ней не увидели: мальчик и факир просто стояли себе перед публикой, взявшись за руки, а рядом стояла корзина.
И мы заснимем! воскликнул учитель физики и, повернувшись к фокуснику, вежливо спросил:Вы не против?
Фокусник согласно кивнул. Пока несколько членов школьного кинокружка бегали за камерой, он, устало ссутулившись, стоял на сцене, и аскетическое лицо его выражало глубочайшую печаль.
Он повторил номер перед кинокамерой, затемпока мальчики проявляли в лаборатории пленкуповторил по просьбе зрителей и еще раз, уже не на сцене, а в зале, между рядами стульев, в самой гуще народа.
Вернулись мальчики с пленкой.
Есть! Есть!.. кричали они на бегу.
Но никто не хотел им верить. Неприязньвот что теперь ощущали зрители, все как один. И когда на экране замелькали кадры, запечатлевшие номер во всех подробностях, разочарованная и несколько напуганная публика повскакала с мест и хлынула к выходу. Лишь на улице кто-то, осмелев, бросил с презрением:
Каков мерзавец!
Директор стоял в дверях и пытался остановить зрителей, ведь впереди было еще целых два выступления, но никто не слушал его. Никто попросту не хотел его знать.
Фокусник снова сидел в центре зала. Руки его устало повисли, и весь он стал похож на груду тряпья. Вокруг артисты двигали стулья. Осветительто ли намеренно, то ли случайнонаправил луч прожектора в угол, откуда перед началом представления фокусник пытался сорвать паутину. Она опять была там, и это увидели все. Осветитель поспешно выключил прожекторы.
После ярких лучей зал, освещенный только свисавшими с потолка лампами, показался на удивление сумрачным. Все стулья артисты уже сдвинули в сторону и, разобрав сцену, стали перетаскивать к выходу тяжеленные тумбы. Теперь, однако, обходить фокусника никто не желал, и директор раздраженным тоном приказал ему убраться с дороги. Фокусник покорно встал. Перенес стул к шведской стенке, покачиваясь, словно на него давила невероятная тяжесть, и, скрючившись, примостился на краешке.
Огонь
Ну, наконец-то, промолвил гриф, выпуская печень Прометея.
Герой вздохнулза тысячи лет это был первый миг без страданияи, гремя цепями, размял затекшие члены.
Срок наказания истек? спросил он.
Гриф дернул плечом:
Как бы не так! Просто незачем с тобой больше возиться. Огня на Земле уже нет!
Узник в ярости рванулся к нему, но цепи, натянувшись, отбросили его назад.
Ты лжешь, собака! потрясая кулаками, закричал он.
Я не собака. Я гриф, равнодушно сказала огромная птица и расправила крылья, пробуя, не ослабели ли они за тысячи лет вынужденного бездействия.
Гнев Прометея не утихал.
Делай, что тебе велено! крикнул он грифу. Терзай мою печень!
Нашел дурака! возмутился гриф. Ты что, не понял? Огня на Земле уже нет!
Уж не хочешь ли ты сказать, что боги уничтожили всех людей до последнего?
Черта с два! в сердцах махнул крылом гриф. Их больше, чем было.
Прометей успокоился.
Без огня не может быть жизни, твердо сказал он. Так что давай принимайся за дело!
Да пойми же, огня больше нет! Люди даже не знают, что это такое. Он им просто не нужен.
Неправда! воскликнул герой. Без огня им не приготовить еду, не согреться зимой, не найти дорогу в ночи.
Чепуха, возразил гриф. Готовят они на плите, греются от центрального отопления, а свет у них искусственный.
Допустим. Но что горит под плитой? Что питает теплом батареи? Что порождает искусственный свет? Огонь!
Не огонь! Если хочешь, так знай: это делает атом. Нажимаешь на кнопку, и вот тебе свет, вот тепло. И ни дыма, ни пламени, ни треска поленьев. Гораздо чище и безопаснее!
Нахмурившись, Прометей ненадолго умолк, затем лицо его озарилось.
А поджоги? А войны?
Они воюют лучами, ответил гриф. Хорошенький такой лучик, невидимый; направляешь его куда надо, и все обращается в прахдом, город, страна Ни взрывов, ни дыма, одна лишь стерильная пыль. А поджогидело прошлое и забытое. Пожарных команд давно нет, нет даже добровольных дружин. Прошла их пора. Теперь вершат службу добровольцы противолучевой охраны.
А костры? снова с надеждой спросил Прометей. Костры скитальцев, путников, отдыхающих?
Гриф с досадой махнул крылом:
И в помине нет. За ничтожную цену в любом магазине на выбор искусственные костры. Свет и тепло высшей марки с гарантией. Не надо собирать сучья, раздувать пламя, обжигать пальцы Нажал кнопкуи все. Да к тому же они многоразового пользования.
Неправда! взревел Прометей, и скалы откликнулись эхом: «Неправда!.. Неправда!..»
Ишь разнервничался, проворчал гриф. Идем, сам увидишь.
Они побрели азиатскими селениями, африканскими джунглями, бесконечно огромными городамигриф и бряцающий оковами обнаженный мужчина. Люди повсюду смотрели на них с удивлением. Хм В Южной Америке некий цирк предложил им контракт на прекрасных условиях. В Австралии их оштрафовали за безнравственное поведениеведь Прометей был совершенно гол, а в Европеза нарушение тишины, потому что цепи его ужасно гремели.
Огня люди не знали. «Что это?»спрашивал всякий и непонимающе тряс головой. Tüz, fire, огонь, Feuer Нет, и слова такого не слышали.
Хе-хе, посмеивался гриф, Прометей же в отчаянии только бряцал цепями.
В одном древнем приморском городе им повстречался старик.
Давай и у него спросим, взмолился Прометей.
Гриф согласно кивнул.
Огонь? повторил старик непривычное слово, и в глазах его вспыхнула искорка воспоминаний. Это там, в большом доме!
Гриф едва поспевал за Прометеем.
Фронтон огромного обветшалого здания поддерживали колонны из железобетона. На фасаде белела полустершаяся, выгоревшая надпись:
МУЗЕЙ ОГНЯ
Вот он! закричал Прометей. Смотри!
Ну-ну, буркнул гриф.
Двери, снабженные фотоэлементами, бесшумно раздвинулись. Миновав длинный и мрачный коридор, заваленный керосиновыми лампами, свечными огарками, решетками каминов, они очутились в просторном зале со множеством витрин. Прометей радостно бросился к первой из них и приник лицом к стеклу. «Костер»значилось на табличке. Внутри большерогий бык и опершийся на палку человек в шляпе и сапогах не отрываясь смотрели на пламя костра.
Огонь! воскликнул счастливый Прометей.
Нарисованный, бросил гриф.
Прометей приставил ладони к лицу, пригляделся и обмер. Огонь действительно был не живой, а человек и бык оказались восковыми фигурами.
Прометей заметался от витрины к витрине. Очаг, камин, бивачный костер, пожар, кузнечный горн, фитиль
Нарисованный Электрический Киноварь Оптический обман со знанием дела комментировал гриф.
Пока они осматривали зал, волосы у Прометея стали седыми.
Еще там! крикнул он.
В углу стоял небольшой стеклянный колпак, какими бакалейщики накрывают дрожжи. Рядом табличка: «Огонь души». Под колпаком не было ничего.
Гриф хрипло расхохотался.
И тогда Прометей вскинул голову, стиснул зубы, и подбородок его будто окаменел. Он решил снова отправиться в царство богов и похитить огонь.
Когда они вышли, гриф сказал на прощание:
Знаю, ты хочешь опять украсть его. Он язвительно рассмеялся. Только скажи: чего ради? Печень твоя и без того как молотый мак!
Но Прометей той же ночью снова похитил огонь. Словно призрак мчался он по земле, сжимая в руке пылающий факел. И при виде его люди в радостном изумлении восклицали:
Огонь!..
Большая птица
Дорогу из Гармоша в Иврен я знал не хуже, чем собственную ладонь. Правда, с тех пор, как я был в тех краях в последний раз, минул добрый десяток лет, но в прежние времена мне частенько случалось и трижды за день отмеривать те восемь километров по проселку.
Я был уверенничто не могло измениться здесь за прошедшие десять лет. Разве что крохотная, с ладошку величиной, акациевая роща чуточку постарела, пастбища же, искромсанные старицами речушки Шед и вечно сырые, сохранили свой прежний вид, как и бесплодные песчаные холмы. Отчасти затем, чтобы вновь повидаться с ними, я и отправился в путь.
Все здесь я помнил по именам. С точностью до метра мог показать, где Ведьмина горка переходит в Крестовое поле, где оно кончается и начинается Воловья стоянка. Дорога обещала немало приятных минут, когда можно шагать, погрузившись в раздумья и не встречаясь ни с кем, кроме старых деревьев и с детства знакомых изгибов проселка, всем существом своим ощущая, что здесь и высота небосвода все та же. Такая дорога способна очищать душу.
Между Гармошем и Ивреном нет ни селений, ни хуторов. Поэтому, выйдя к Чётёньской пашне, я решил, что сбился с пути: у подножия холма, круто сбегавшего к реке, виднелся старый домишко с соломенной крышей. В состоянии он пребывал довольно плачевном и, казалось, давно бы рухнул, не подпирай его сбоку склон холма.
Прежде я этого дома не видел, и в Гармоше мне никто не сказал, будто здесь что-то построили. Да я, пожалуй, и не поверил бы: кому могло прийти в голову строиться в этом болотистом месте, весной и осенью затопляемом водой! Тем не менее дом стоял себе в двух шагах от проселка, из трубы его весело поднимался дымок, и хотя вокруг не было ни души, чувствовалось, что внутри кипит жизнь. На изгибе дороги я увидел и двор. Там стояли две крестьянские телеги; запряженные лошади жевали сено. Теперь я почти был уверен, что заблудился. Дом совершенно естественно вписывался в окружающий его пейзаж и выглядел по меньшей мере столетним, а значит, должен был стоять здесь и десять лет назад.
Я обернулся. Передо мной лежала только что пройденная дорога. Нет, с пути я не сбился. Несколько оробев, я повернулся обратно в тайной надежде, что за это время исчезли и странная хижина, и лошади, жующие на задворках сено.
Как будто и впрямь целый дом может вот так, ни с того ни с сего, улетучиться.
Решив было пройти мимо, я обреченно озирался по сторонам в поисках собак, мысленно прикидывая, как бы стал от них защищаться, но тут заметил над входом внушительных размеров зеленую вывеску с ярко выделявшимися на ней белыми буквами:
ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР «БОЛЬШАЯ ПТИЦА»
Все еще опасаясь собак, я направился к дому. В сущности, бояться теперь было нечего, известно же, что собаки, живущие при постоялых дворах, не кусаются. Впрочем, их все равно не было видно.
Я открыл почерневшую от времени дверь и вошел. Тогда мне почему-то не показалось странным, что, хотя на дворе еще вовсю сияло солнце, внутри горела подвешенная к потолку керосиновая лампа. Пол в комнатушке был земляной, стеныбревенчатые. Имелось и три окна, тем не менее горящую лампу я воспринял как нечто само собой разумеющееся.
На приветствие мое никто не ответил. Корчмарь в белом переднике, сложа руки стоявший за стойкой, посмотрел куда-то поверх моей головы.
За простыми столами со сколоченными крест-накрест ножками теснилось человек пятнадцать-двадцать, только мужчины; в самой глубине комнаты, спиной к остальным, за отдельным столом одиноко сидел человек.
Никто даже не взглянул в мою сторону. От этого мне стало не по себе, и на мгновение я остановился как вкопанный. (Кому не знакомы хищные взгляды деревенских гуляк, какими они смотрят на чужака!) Но и то, что я замер на месте, не заставило их обратить на меня внимание. В надежде встретить знакомого я хотел было разглядеть их получше, но при виде первого же профиля меня охватило какое-то необъяснимое чувство стыда, как будто смотреть этим людям в глаза означало самым бессовестным образом вмешиваться в их личную жизнь. Я тотчас отвернулся и хотя успел увидеть лишь одно-единственное лицо, понял, что знакомого мне здесь не встретить.
Я прошел к самому дальнему столу: возле одиноко сидевшего мужчины места было достаточно.
Держаться я старался непринужденно, но и сам чувствовал, что движения мои неуклюжи, как и короткий кивок вместо приветствия.