Вы позволите?
Как только я это произнес, монотонное жужжание голосов оборвалось. Корчму заполнила гнетущая тишина.
Собрав все силы, я посмотрел на сидевшего передо мной мужчину, но ничего по его виду не понял, а только почувствовал, как в спину мне впились колючие взгляды.
Мужчина в замешательстве, если не в панике, кивнул и при этом отодвинулся подальше, хотя на длинной скамье рядом с ним вполне уместились бы еще трое.
Я сел. Краешком глаза я видел белое пятно передника корчмаря и заметил, как оно двинулось в мою сторону. Тотчас, словно по сигналу, тишина сменилась прежним приглушенным жужжанием.
Корчмарь подошел, и я раньше почувствовал, чем увидел, какой это был исполин. Взгляд мой медленно поднялся к его рукам, сложенным на могучей, размером с кузнечные мехи, груди, затемк лицу. Оно поразило меня. Уму непостижимо, как мог я сразу, еще с порога, не заметить красоту этого будто вытесанного из каменной глыбы лица, почему разглядел ее только теперь, когда здоровяк корчмарь стоял в двух шагах от меня. Я не слишком-то чувствителен к мужской красоте, но подобного лица, привлекательного своей странной смесью грубости и утонченности, мне еще видеть не доводилось.
Голос его был под стать фигуре. Казалось, я не ушами, а резонирующими костями слышу его хрипловатый бас.
Вы нездешний?
Тон его не был враждебным; скорее, своим вопросом он как бы избавлял меня от какого-то бремени или по крайней мере извинял за некую совершенную мной грубую ошибку.
Я молча кивнул и, словно зачарованный, не отрывал от него глаз.
Есть будете или пить? вновь раздалось у меня в костях.
Когда построили этот постоялый двор? спросил я вместо ответа.
Давно, сказал он и, заметив мой изумленный взгляд, добавил:Очень давно.
В голосе его теперь слышалось раздражение, ему явно не хотелось затрагивать эту тему.
Один фрёч, поспешно сказал я.
У меня только чистое вино.
Тогда чистого.
Внезапно я услышал робкий, умоляющий шепот, тихий, как мышиный писк:
И мне.
Я обернулся к своему соседу, но он сидел, отодвинувшись к самому краю скамьи, и не глядел в мою сторону. Тем не менее шепот мог исходить только от него, потому что корчмарь с заметным пренебрежением спросил:
И ему?
В корчме вдруг опять стало тихо, и я снова почувствовал, что все смотрят мне в спину. Я медленно перевел взгляд с корчмаря на соседа. Он сидел сгорбившись, и было заметно, как мышцы его судорожно напряглись, будто от моего ответа зависела его жизнь.
И ему, дрогнувшим голосом сказал я.
Корчмарь кивнул, и в комнате вновь стало шумно. Сосед облегченно вздохнул, мышцы его расслабились, но на меня он так и не посмотрел.
Минуты не прошло, как вино уже было на столе. Корчмарь принес его в каком-то диковинном, похожем на античный, кувшине, обожженном до черноты, а рядом поставил пару обычных трактирных стаканов.
Может, съедите чего? дружелюбно спросил он.
Если холодное, то лучше уж не надо, сказал я, наполняя оба стакана до краев тягучим янтарным вином.
Есть дичь, рыба, предложил корчмарь. Что прикажете?
Времени у меня мало, спешу.
Через пять минут все будет готово, улыбнулся он.
От этой улыбки на душе у меня сразу сделалось весело, и я подумал, что не прощу себе, если уйду, так и не отведав здешней кухни.
А рыба у вас какая?
Любая, что водится в Шеде.
И карликовый сом?
Сколько угодно.
Ну, разве что его
Корчмарь тотчас исчез.
Один из стаканов я подвинул соседу.
Ваше здоровье, сказал я, поднимая свой, и с удивлением заметил, что обращаюсь к нему вроде как свысока.
Он жадно схватил стакан, обернулся, и я впервые мог разглядеть его. Это был тщедушный мужичок с рыжеватыми волосами. Кожа на его морщинистом лице повсюду, за исключением выпуклых желваков, намертво прилипла к кости; всю правую половину лица ему когда-то давно обожгло взорвавшимся порохом, и теперь она была усеяна черными крапинками и свищами, особенно густо теснившимися на лбу и вокруг глаза. Одна из крупинок попала в глазной белок и чернела там, вызывая одновременно жалость и страх.
Лайош Радам, представился он. Спасибо. И залпом выпил.
Фамилия показалась мне странной, но вниманием моим в тот момент целиком завладел янтарный напиток. Скажи кто-нибудь прежде, что лучшее в своей жизни вино мне доведется пить в каком-то захолустье, я бы поднял того человека на смех. Теперь, однако, его очередь посмеяться, ибо здесь, в захолустье, в этой самой что ни на есть завалящей корчме, я пил лучшее в своей жизни вино.
Колоссально! восторженно заметил я, обращаясь к Лайошу Радаму.
Да, вино здесь хорошее, сказал он и обеими руками вцепился в стакан, будто боялся, что его отберут.
Хлопнула дверь, послышались гулкие шаги корчмаря, и тотчас в нос мне ударил аппетитный запах жареной рыбы. Корчмарь поставил ее передо мной на серебряном блюде размером с противень. Столовый прибор он не принес.
Ешьте руками, посоветовал он. Так лучше всего.
Я вообще страсть как люблю карликового сома, но такого вкусного, как этот, еще не пробовал.
Кто здесь готовит? спросил я Лайоша Радама.
Его жена. Вам бы еще попробовать спинку косули Э-эх, объедение! сказал он и прищелкнул языком.
Вы голодны? Я непроизвольно подвинул блюдо к нему.
Нет-нет, испуганно запротестовал он, прижав руки к груди и опасливо озираясь, будто нарушил какой-то запрет.
Глубоко запустив пальцы в мякоть, я отделил ее от хребта и как бы между прочим спросил:
Вас почему здесь не любят?
Реакция его была странной: он улыбнулся. Я же подумал о том, что определить его возраст по внешности практически невозможно. Это иссохшее и изборожденное глубокими морщинами лицо с равной вероятностью могло принадлежать как семидесятилетнему, так и сорокалетнему мужчине.
Знаете, кто такой пастушок? спросил он.
В каком смысле?
Ну вот, не знаете. Птица такая.
Не слышал.
А любите птиц?
Хм Как деревья, как лошадей. Не больше.
Ну да Золотистую щурку видели?
Кого?
Золотистую щурку.
Тоже птица?
Да.
Нет, вряд ли. Или если и видел, то не знал, что это она.
А черную крачку?
Тоже.
Он отвернулся и долго смотрел в стену, а когда снова взглянул на меня, глаза его выражали бесконечную скорбь.
Я, знаете ли, любую птицу по полету узнавал. Какую угодно.
Да Это здорово, как-то неловко закивал я.
Глаза его вдруг сузились, стали совсем как щелочки, и, не обратив никакого внимания на мои слова, он спросил:
Читали в газете?
О чем?
О большой птице.
Я в недоумении уставился на него.
А ведь о ней писали. Говорят, даже за границей.
Покончив с последним сомиком, я вытер пальцы о брюки. Радам придвинул ко мне свой стакан, и я машинально наполнил оба. Он с жадностью выпил.
Говорят, первым ее увидел какой-то мальчишка из Гармоша. Он в Шеде купался, вдруг смотритпадает в реку огромная птица. Распростертые крылья шире, чем Шед.
Не может быть, возразил я.
Да что вы Радам раздраженно махнул рукой. Почему сразу «не может быть»? На другой день свинопас из Сикоро тоже рассказывал, что видел какую-то очень большую птицу. Правда, издалека. Он у Старого колодца стоял, а она над Ведьминой горкой летала. Знаете, где это?
Я кивнул.
Ну, а на третий день я и сам ее увидел. Страсть как высоко кружила и крыльями не махала, но мне и этого было достаточно, чтобы понять: такой птицы я еще никогда не встречал. Я, знаете ли, смотрителем на плотине, забот у меня немного, а с того дня я только и делал, что птицу эту выслеживал. Никак не удавалось ее вблизи посмотреть: то она слишком уж высоко, то низко, но далеко. Узнали о птице и в орнитологическом институте. Не от меня, это точно, я-то о ней никому не рассказывал. Наоборот, отрицал даже, что есть такая. Если кто о ней заговаривала видели многие, я только смеялся: сказки, мол, это. Но про себя-то знал, что не сказки. Хотел на гнездо ее набрести, да никак все не удавалось. Потом приехал из птичьего института тощий такой ученый в очках, стал меня спрашивать, видел ли я эту птицу. Какое там, говорю, никогда не видал. Но он все равно с неделю здесь проторчал. Однажды вечером увидел-таки еедалеко, правда, и заявляет: белоголовый сип. Редко, но залетает сюда и он, да только никакой это был не белоголовый сип! Потом этого ученого, видно, совесть заела, и он уже с целой комиссией снова к нам заявился. С фотоаппаратом, биноклем, еще со всякими штуками. Тогда о птице уже и газеты писали, почему я и думал, что вы читали. Короче, комиссия целый день пялилась на небо, а назавтра пришло известие, что какую-то огромную птицу видели километрах в трехстах отсюда. Ну, комиссия, ясное дело, в машину, потому что кто ж там мог быть, если не наша птица, и за ней. Да только на другой день она объявилась уже в пятистах километрах оттуда.
Я стал что-то припоминать.
Постой-ка! Они еще самолет наняли, да?
Ну вот, видите
А когда птица его заметила, тут же спикировала и укрылась в лесу.
Точно. Тогда ведь всю страну как в лихорадке трясло. Да и заграницу тоже. К нам даже один чернокожий орнитолог приезжал.
Но птицу-то и сфотографировать ни разу не удалось, перебил я.
Конечно, нет! воскликнул Радам почти с гордостью, но тотчас осекся и испуганно вобрал голову в плечи, словно кричать так громко ему здесь не дозволялось. Потом все утихло, орнитологи по домам разъехались. Сошлись на том, что все-таки это белоголовый сип к нам залетел. Я тоже примерно с месяц ту птицу не видел, а однажды она опять появилась, да так высоко, что с земли меньше комара казалась. Соорудил я себе укрытие в зарослях камыша и стал поджидать. Была там при мне и винтовка.
Подстрелили?
Он неприязненно посмотрел на меня, и черное пятнышко в глазу как будто сверкнуло.
Тогда уже осень была в разгаре, продрог я порядком. Вдруг вижу, снижается она. Не мог больше терпеть. По сей день не пойму, как я в нее попал, ведь далеко было да и руки тряслись. Помню, мелькнули в оптическом прицеле крылья Даже когда выстрелил, еще надеялся, что промахнусь
Попали?
Попал. Падала она камнем, а я тогда только и разглядел, хотя крылья и сложены были, какая она преогромная. На Капланьошский луг упала, трясина там, сами знаете. Я место засек и стал туда пробираться. Ил холодный, чуть не по пояс, несколько часов шел. Наконец вижукраснеет что-то. Оказалось, крыло. Огромное оно было, ну, с чем бы сравнить В общем, несколько метров в длину. Я от радости закричал дажеи вприпрыжку по кочкам. Взял ее за крылотакого необыкновенно красного цвета я и не видывали перевернул на спину
Он замолчал.
Ну и?
Взгляд его вдруг стал безумным, он схватил меня за руку.
Это была не птица. Человек это был, с крыльями! Понимаете? Остекленевшими глазами на меня смотрел красивый юноша. Пытался я его в чувство привести, да только напрасно. Пуля прямо в сердце вошла.
Я вскочил. Но скамья стояла так близко к столу, что я не мог выпрямиться.
Лицо Лайоша Радама сделалось злым, он не выпускал мою руку.
И у него на шее цепочка была, а на ней медальон с надписью: «Икар».
Он расхохотался и закричал во весь голос:
Икар!..
Я вырвал руку, перешагнул через скамью и подошел к стойке.
Сколько с меня?
Нисколько, ответил корчмарь. Вы наш гость. Он окинул взглядом свое заведение и горько улыбнулся.
Я вышел не попрощавшись, но оставшиеся хором крикнули мне вслед: «Счастливого пути!» Они будто посвящали меня в друзья.
Уже стемнело. До Иврена я добрался почти бегом. Там у меня друг агрономом работает, к нему я и шел.
Где тебя столько времени черти носили? спросил он.
Послушай, когда построили постоялый двор у Чётёньского холма?
У Чётёньского холма? Постоялый двор? Да ты с ума сошел! рассмеялся он.
Там корчмарь такой высокий, прямо красавец.
Разыгрывай кого-нибудь другого. Я каждый день там бываю. Нет у холма никакого постоялого двора.
Я чувствовал себя так, будто грудь мою сдавили цепями.
Ты знаешь человека по имени Лайош Радам?
Да, это смотритель плотины.
У него лицо справа в ожогах.
Да.
Он однажды подстрелил гигантскую птицу с красными крыльями.
Об этом не слышал. Впрочем, и не бывает никаких таких гигантских птиц с красными крыльями. Брось валять дурака, идем есть.
Я уже ел.
Где?
По дороге.
Украдкой я то и дело поглядывал на свои пальцы, все еще жирные, а во рту ощущал аромат того удивительного вина.
Бедняга Икар! Пристрелили тебя как собаку.
Воробей в Сердце Иисусовом
1
Бледнолицый жил у тетушки Тэты в дальнем конце Будайского проспекта, где в него вливаются улицы Газ и Лёвёльде. Каждый день под вечер он играл с соседом-парикмахером в футбол в узком, залитом бетоном дворе. Бледнолицый получал обычно шесть очков форыбили только головой, но выигрывал все-таки редко: парикмахер играл хорошо, с азартом. Его ворота всегда были ближе к улице, оттуда ему было виднее, если в его парикмахерскую заходил вдруг клиент. Когда Бледнолицый забивал ему гол, жестяные ворота глухо ухалимяч был мягковат, иногда одной сторонкой втягивался внутрь, они тогда вставляли в него соломинку и поддували воздух.
Еще парикмахер умел играть на банджо.
В глубине двор чуть-чуть расширялся. Там стоял еще дом, в котором жил Фаркаш, машинист паровоза, на работу он уходил обычно с большой кожаной сумкой; она напоминала докторский саквояж, только была больше и очень грязная, но замок точь-в-точь такой же. Возвращался Фаркаш усталый, и сумка всегда была претяжелая.
Тетя Тэта, тетушка Бледнолицего, говорила: и правильно делает, у железнодорожной компании угля хватает.
Вообще-то он был вовсе не Бледнолицый, а Воробей, хотя и Воробей ненастоящее его имя. Но так уж его звали.
Воробьем его прозвал отец, у отца были необыкновенные голубые глаза. Как чистое-чистое небо. А иногда становились как сталь.
Когда отец уходил, Воробей чуть-чуть не заревел. К счастью, отец взглянул на него, улыбнулся и сказал:
Ты ведь не задашь реву, Воробей, правда?
Нет, сказал Воробей.
Но все-таки ночью поревел немножко, накрывшись с головой одеялом.
Недели через две после этого во двор упала стрела. Воробей сразу заметил, что к шарику из бузины прикреплена записка.
В записке значилось:
ТРЕПЕЩИ, ПРЕЗРЕННЫЙ БЛЕДНОЛИЦЫЙ!
МЕСТЬ ДЕЛАВАРОВ НАСТИГНЕТ ТЕБЯ!
Воробей зашел в загончик для куртетя Тэта отгородила проволокой маленький уголок в конце двора, задней стенкой курятника служил дощатый забор, отделявший их двор от соседского. Тамошний дом выходил на улицу Газ, Воробей и прежде заглядывал в чужой двор, густо заросший репейником и диким пыреем, но до сих пор он зиял унылым запустением. Воробью двор понравился, он даже решил про себя, что однажды перелезет через забор и все там осмотрит.
Он поставил два кирпича один на другой, встал на них и осторожно оглядел сад. Там царила полная тишина, однако было в ней что-то тревожное. Воробей знал: такая тишина обычно укрывает притаившихся врагов.
Он встал на цыпочки, чтобы лучше видеть, кирпичи выскользнули из-под ног, однако Воробей не упал, повис на руках. И тут бурьянное море ожило, из зарослей пырея и чертополоха выскочили индейцы в головных уборах из перьев и, завывая, ринулись к забору; Воробей тотчас узнал двоихГашпара Узона и Райковича. В школе, то есть гимназии, Райкович сидел рядом с ним.
Умри, презренный Бледнолицый! вопил Райкович.
У Воробья устали руки, и он соскользнул вниз.
Из-за забора было отлично слышно, о чем совещались делавары: речь шла о его скальпе и еще о том, что трусишка Бледнолицый позорно бежал.
Воробей опять сложил кирпичи и взобрался повыше. Делавары этого не ожидали, на секунду стало тихо.
Кирпичи и на этот раз развалились, Воробей, как и прежде, повис на вытянутых руках. От острых, в зазубринах, досок забора ладони пылали, но Воробей не разжимал рук.
Дураки! крикнул он что было сил.
Делавары воинственно взвыли. Их набралось человек десять-двенадцать, двух-трех из них Воробей не знал, остальные же были его одноклассники из цистерцианской школы-гимназии: Гашпар Узон, Миклош Шнейдер и его младший брат, Иван Шнейдер, Ласло Эрдёг, Кеси-Хайош и Енё Надь.
Не нравились ему эти заносчивые мальчишки.
К началу учебного года он опоздал, приехал в город тремя неделями позже, когда мама управилась, собрала ему самое необходимое. В гимназию они с отцом пришли часам к десяти, прямо в кабинет директора. Там сильно пахло скипидарной мастикой. Воробей с удовольствием вдыхал запах мастики. Он и запах колесной смазки любил, и мастики для натирки полов, запах бензина, керосина.
Директор гимназии был священник, но какой-то странный. Не потому только, что очень уж толстый, толстых священников Воробей навидался и раньше, странная на нем была сутанався кремовая, а спереди и сзади, резко выделяясь, шли широкие, в две ладони, черные полосы.