Вдруг опять послышался треск, на этот раз явственный, сильный, продолжительный, в определенном направлении: как будто передвигалось крупное животное, величиной не меньше собаки. Не доходя края оврага, оно остановилось за кустом и издало странный свистящий звук; потом послышался треск сухих сучьев: животное, видимо, улеглось.
Володя инстинктивно вскинул ружье.
Прошло несколько томительных моментов, в продолжение которых Володя не слыхал ничего, кроме биения собственного сердца. Животное как в воду кануло. Ему сделалось невыносимо жутко: ведь он явственно слышал, как что-то пришло и притаилось за кустом. Что бы это могло быть? Человек? Но кому охота в сырую осеннюю ночь идти на овраг? Еще бы момент, и Володя несомненно крикнул бы «кто там»? Но свистящий звук повторился. Теперь он походил на человеческое всхлипывание. Звук становился громче и громче и, наконец, перешел в продолжительное рыдание: кто-то плакал там, за кустом, как плачут дети. Плач между тем усиливался, и вдруг Володе почудилось что-то знакомое.
«Саша!»мелькнуло у него, и он почувствовал, как сердце у него внезапно упало, и холодный пот выступил на лбу.
А плач перешел в какие-то неясные крики: точно кошка мяукала или кричал раненый заяц.
Саша! Саша! прошептал Володя и растерянно сделал несколько шагов вперед.
Он теперь узнал ее голос, несмотря на дикие, совершенно нечеловеческие вопли, исторгавшиеся из ее груди.
Ма-а-а-менька-адонеслось до его ушей и звонко прокатилось по оврагу, и тем ужаснее, что крик был так реален и так живо возмутил напряженную, зловещую тишину. Миленькая моя ма-мень-ка! Xa-xa-хa-ха! Ох! Хо-хо-хо-хо!
Го-го!.. ответило не то эхо, не то мужской голос, доносившийся со стороны парка.
Голос за кустом замолчал. Зато со стороны парка продолжало доноситься гоготанье.
Го-го-го-го-о!.. Сань-ка-а-а! А-у!
Кто-то кричал, не стесняясь, дико, безобразно, как кричит человек в темном поле, когда чувствует, что он один.
За кустом прекратились и всхлипывания.
Тот кричал со стороны парка, очевидно, быстро направлялся к оврагам. Сначала он забрал сильно влево, и голос его откосило ветром в сторону. Потом он с треском перелез мелкий осинник и громко выругался непечатною бранью, должно быть, оступившись в яму. Судя по всему, он был сильно пьян.
Сань-ка-а! Стерва-а! кричал он, и это был голос, совершенно Володе незнакомый. У-бью!
Вдруг кусты раздвинулись, и на противоположной стороне оврага показалась высокая и тонкая фигурка девушки, простоволосая, в одной рубашке.
Санька, ты? спросил пьяный голос из-за кустов.
Я, тихо отвечала девушка.
Ты бегать? спросил неизвестный мужчина. От меня, брат, никуда не спрячешься! Убью я тебя, стерву!
Спасите! крикнула девушка пронзительным голосом и с хохотом бросилась в глубину оврага.
Митре-ей! донеслось со стороны парка.
Это кричал Горбов.
Здесь я! отвечал голос у оврага. Ах, ты, Боже мой! Неш-шасный я человек! Сань-кя-а!
Девушка отвечала измученным рыданием где-то из глубины оврага.
Володя не выдержал. Ему хотелось заплакать и броситься бежать куда-нибудь без оглядки. Шатаясь, он вышел из-за кустов, спустился вниз и пошел по дну оврага в противоположную сторону: ему хотелось выбраться поскорее к огородам.
Тс! Кто-й-то такоя? спросил пьяный голос сверху. Милый человек! Охотничек! Жанился я, брат, на твари, на стерве на последней
Володя почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Плохо соображая, что делает, он быстро вскарабкался кверху, подошел к пьяному вплотную и, размахнувшись изо всей силы, ударил его по физиономии. Неизвестный застонал и беззвучно рухнул на землю. Все это совершилось в один момент.
«Убил! мелькнуло у Володи. Ну, и черт с ним: в каторгу, так в каторгу!»
Он вздохнул широко и свободно, словно в первый раз невыносимая тяжесть сползла с его плеч, и быстро зашагал прочь.
«Пустить себе пулю в лоб?»подумал он через несколько шагов в состоянии странного экстаза, похожего на смутную радость, остановился и прислушался.
Овраг загадочно молчал.
Боже, что я сделал? прошептал Володя, и в первый раз с необычайною отчетливостью перед ним встали картины всего происшедшего за минувший месяц. Как странно! Не будь барсука, пожалуй, не случилось бы ничего подобного. Отчего все сошлось таким роковым образом? В сущности, что он сделал? Он взял ружье и пошел: в этот момент он был только охотник. Думал ли он еще о чем-нибудь? Да, он думал, еще о той девушке, но так смутно, неопределенно, как он думает о многом в каждый данный момент: он, вообще, не умеет сосредоточиваться на чем-нибудь одном. Потом эта девушка Думала ли он тогда о том, что делает? Нет, это опять совершилось так просто, так просто, как всегда, как во всем, без думы. И потом этот мужик. Как случилось это последнее? Точно так же, как и все остальное: просто подошел и ударил, не думая, не рассуждая, потому что так захотелось Именно просто! Всегда и во всем просто! Таков его характер: он никогда не справлялся ни с чем, кроме своего желания. Хочетсязначит хорошо. Если потом мучает раскаяние, он старается забыть, и это ему всегда удается. А сейчас нельзя ни забыть, ни поправить
И вдруг ему подумалось:
«Иван Григорьевич прав, что мы смотрим на вещи слишком просто: именно оттого нам живется так бесконечно-мучительно».
Володя еще раз прислушался и в смертельной тоске оглянулся вокруг. Вдали от парка двигался колеблющийся силуэт. ЭтоГорбов. Вот он кричит:
Ми-тре-ей!
Зачем он кричит? Что сейчас случилось? Броситься к этому человеку и во всем покаяться? Но он, наверно, пьян Нет, лучше уйти и начать жить сначала, по-новому, вечно думая. Лежать и думать. Только думать! Какое блаженство!.. Вот Горбов начал спускаться.
Митрей! Ты спишь?
Милый ты мой человек
Он жив! Ф-фу! Ну, разумеется, удар был не настолько силен. Что он говорит?
Охотничек тут один, милый человек
Очнись ты! Вот наказанье!
Слушай, милый Подошел тут ко мне один человек и безо всякого разговору р-раз по морде Нешшасный я! В такую ночь А? Лучше, я думаю, помереть
Какой человек? Где?
Охотник Барин какой-то Безо всякого объяснения насчет причин Ничего, милый, я левым ухом не слышу Как тресни-ит
А Санька где?
Вон она: в овраг забилась ровно лошадь Обидел ты меня, милый человек
Пьян ты! Вот что!
Что ж она укрывается, милый? Ты подумай: от свово мужа сбежала в такую ночь? Ска-андал!
Поделом тебе! Не бегай по ночам! Женился, так лежи смирно, на одном месте.
Милый, сама она ушла, своей охотой Повинилась она мне Я было хотел поучить, чтобы, значит, понимала. А она, Санька то есть, как зыкнет: «Спасите!» Ах ты, Боже мой! Я за нею. Она в овраг и забилась А тут идет барин Я, значит, к ему: так и так мол Гляжу, идет ко мне, подошел да ке-эк Чистое звездопомрачение сделалось
Эй, Александра! крикнул Горбов.
Тут я! отвечала девушка измученно-покорным голосом.
И при звуках этого голоса Володе вдруг захотелось броситься вперед и рыдая крикнуть: «Это моя девушка: мы связаны с ней!»
Ко вместо того, он остался стоять на месте, как приговоренный к мучительной казни стоит у позорного столба.
«Тут я!»передразнил Горбов:Разве тут твое местой? Твое место подле мужа Подь сюды
Не пойду я.
To есть, как это не пойду? Вот я те сейчас «не пойду!»
Тятенька, не троньте! Я легче вас: вперед побегу, в канаву брошусь.
Горбов и неизвестный пошептались. Потом слышно было, как один из них полез в овраг, а другой пошел вдоль края. Это был Горбов. Он бормотал:
Постой же! Ах ты, дрянь!
Далеко влево послышалось хрустение. Это выбиралась из оврага Саша.
Инстинктивно Володя бросился к тому месту, в парке, где находился продолговатый, узкий пруд, называвшийся «канавой». Глазами он следил за тонкой, полупрозрачной фигуркой девушки: она повернула вправо и скрылась, точно растаяла не то в предрассветных сумерках, не то в слабо шумящей заросли.
Сначала скорым шагом, потом почти бегом, Володя добрался до канавы и притаился. Его било как в лихорадке. В парке было еще совсем темно и воды не было видно; зато на полянке сквозь стволы деревьев кусты серели на довольно широкое пространство, и он мог ясно видеть всякого подходящего к канаве. Ремень резал ему плечо, но Володя даже и не подумал его поправить. Он бросился на кучу грязного щебня, покрытого мусорной травою, и сидел так в неудобной позе, на острых камнях в тупом оцепенении, прислушиваясь лишь к глухим, тяжелым ударам собственного сердца.
Так прошло неопределенно-долгое время.
Наконец, послышались голоса. Через полянку двигались трое. Впереди всех, судя по росту, Горбов.
Так-ту будет крепче, сказал его голос.
Нельзя, милый! Ничего не поделаешь! тянул другой мужской голос. У меня у самого ухо болит За что спрашивается? Вот теперь я тебя, примерно, поучил при отце Верно, Ликсей Иваныч?
Верно.
Оно и правильно. Я завсегда так: по щекам да в волосья А чтобы ногой пинать али в брюхо, не-ет, милый ты мой, я на это не согласен И в ухо тоже зачем же? Тоже бьют теперь по хребту: это не настоящее дело. По хребту дал разаи дух вон
Постепенно их голоса замолкли вдали.
«Ах, какая скверная история!»подумал Володя с тоской.
Уже раздетый и лежа в постели он еще раз настойчиво подумал, словно в этой мысли был какой-то облегчающий исход:
«Иван Григорьевич прав, ах, как он прав! Вся беда в том, что мы смотрим на вещи слишком просто да, и слишком смело. Мы дерзкие, жестокие, первобытные, примитивные люди. Оттого нам иногда так тяжело живется, так бесконечно тяжело! Да, оттого. Только оттого!»
Об этом он думал, погружаясь в тяжелый сон, и во сне ему казалось, что он лежит в овраге: голова у него в глубокой расселине, из которой дует ветер, а над ногами светят звезды и качаются ветви, и кто-то говорит ему:
Вы оттого несчастны, что думаете, будто все вещи слишком просты. Вы оттого несчастны, что у вас нет ничего, кроме барометра и термометра. Вы оттого несчастны, что ваши дни похожи один на другой.
Кто ты? спросил Володя.
Я ангел оврага! отвечал неизвестный голос. Я берегу тайну барсука.
Но почему наши дни однообразны? спросил Володя ангела с тяжелым вздохом.
Ангел что-то отвечал, и Володя понимал, покуда он говорил, и усиливался запомнить то, что говорил ангел. Сердце его дрожало от смутной радости, переполнявшей все его существо. Слезы душили ему грудь, и он сладостно плакал в ответ на слова ангела.
Тыэльф? спросил он его, рыдая.
Но ангел отвечал что-то уже совсем непонятное. Еще немного погодя, его слова сделались шелестом листьев. Темнел овраг, и кто-то сидел на самом дне его и тяжко стонал. Это была Саша. Володе сделалось страшно и вместе невыносимо больно, и от этого чувства невыносимой боли он проснулся.
День был серый и грязный.
«Почему наши дни однообразны? подумалось ему с тоской. Что сказал ангел? Как странно, что я забыл. Впрочем, это, конечно, вздор. Не вздор же то, что моя жизнь слагалась до сих пор мелко и подло. В сущности, какая у нас всех пресная, скучная жизнь! Впрочем, который час?»
Оказалось, что уже двенадцать.
Он оделся и хмурый пошел на террасу. Там говорил мужской голос, незнакомый и вместе знакомый. Где он его слышал? Голос благодарил и вместе успокаивал.
Премного благодарны. В эвтим не сумлевайтесь. Санька, прошшайся!
Барыня, прощайте, милая! Век не забуду вашей милости!
А когда што: человек ли ваш завезет Письмо опять прямо на нас адресуйтя: лавка Митрея Ааронова. Не пропадет Счастливо оставаться!
Прощайте, Дмитрий! Дай тебе Бог! Дай вам, Господи!
Раиса Васильевна звучно поцеловалась с кем-то.
Минуту спустя, когда шаги удалявшихся замерли, Володя вошел на террасу. И здесь все было так же серо и грязно и в то же время как-то безотчетно пусто: словно кто-то милый и хороший навсегда ушел отсюда. Повинуясь странному инстинктивному влечению, Володя заглянул с террасы в парк, вдоль аллеи. И там было пусто и скучно.
Мама, я уже еду! сказал он машинально.
Что ж, поезжайрассеянно отвечала Раиса Васильевна и, вздохнув, прибавила, отвечая собственным думам:Ничего, как будто она, то есть Саша, счастлива. Димитрий мне нравится: открытый, сердечный мужик. Между прочим, он берется два раза в неделю доставлять нашу корреспонденцию. Может быть, Саша и найдет свое счастье. Пожалуй, ты был прав, Володенька, что в подобные дела не следует мешаться.
Володя болезненно вздрогнул, как от неосторожного прикосновения к больному месту, и опять ушел в созерцание умирающей и пустеющей природы. Собственная жизнь казалась ему порвавшейся и уходящей куда-то в безжизненный осенний сумрак.
«Для чего-то экскурсировал, зубрил лекции, подумалось ему со злобой. Бежать отсюда, бежать без оглядки! Но куда? От себя никуда не уйдешь, от собственного своего убожества, от внутренней, душевной беспомощности».
Уже к вечеру, сидя запершись в своей комнате, с папиросой в зубах, он с ожесточением думал:
«Кой черт! Кто мне сказал, что я натуралист? Почему я должен резать и резать, когда в результате все-таки из жизни получается какая-то дрянь. Брошу естественный факультет и поступлю на филологический. Буду читать об эльфах Буду читать и изучать сказки: наверно, в сказках больше правды, чем в бессмысленной лапаротомии природы»
В окна к нему причудливо глядел целый сплетенный мир сучьев, и каждая веточка, казалось, говорила его болезненно-чуткому духу о своем таинственно-чудесном значении. А там, на оврагах, бродило странное животное, таинственное существование которого сплелось на один момент с его собственной судьбой.
И чем больше думал Володя о таких, по-видимому, обыкновенных вещах, тем менее он чувствовал себя в силах порвать болезненный и странный круг очарования, властно охватившего его со всех сторон.
Однако, на филологический факультет Володя все же не поступил.
«Что за вздор?»с усилием говорил он себе, выглядывая из окна вагона и с непонятным волнением всматриваясь в закрытую туманной дымкой даль, где уже начали вырисовываться смутные силуэты фабричных труб и остроконечных зданий.
Как могла случиться вся эта нелепая история? шептал он немного спустя, чувствуя в себе непонятно растущую уверенность по мере того, как поезд мчался навстречу необъятной каменной громаде.
Что-то имеющее власть над его душою, темное и влекущее, овладевало им и заставляло волноваться при виде знакомых признаков приближающегося города. Даже в самом дыхании полей замечалась ощутительная перемена. Пахло нефтью и дымом. Изредка попадались однобокие, словно обглоданные сосны. С одного откоса холма глянуло кладбище. Загремели мосты; внизу мелькнуло шоссе; потянулись свалки нечистот с кучами бродячих вздрагивающих собак и стаей зловещих черных птиц. За ними бесконечные предместья с длинными рядами правильно расположенных черных закоптелых окон. Чувствовалось дыхание паровиков, и на всем лежала печать размеренной и рассчитанной деятельности чьей-то напряженной и неумолимой воли.
Поезд издал протяжный свист и начал отрывисто стучать; стук этот явственно и нервно отдавался по всем вагонам, словно это стучало его волнующееся стальное сердце. Так, по крайней мере, казалось Володе, собственное сердце которого стучало в такт поезду. В сетке над его головой тихо плескались банки с заспиртованными морскими звездами и водорослями, и от птичьих коллекций крепко пахло нафталином. Высунувшись из вагона, он с наслаждением ощущал капли холодного пара на своем разгоряченном лице. Самый вид низкого, закоптелого неба казался ему приветливым и родным.
И он чувствовал, как в волнах надвигавшейся на него могучей стихии медленно, но бесповоротно расплывалась обуявшая его сентиментальная тоска.
Здравствуй, жизнь! хотелось ему крикнуть навстречу выплывавшему каменному оазису, с которым он был связан незримыми духовными узами.
И он бы крикнул, если бы в то же время от этого закоптелого неба и этих затверженных, знакомых, изжитых контуров не пахнуло ему в душу одиночеством беспросветной скуки.
Наследственность
Иногда, по ночам, маленького Трунина одолевал томительный страх, смешанный с чувством необъяснимого, жуткого, любопытства. Он лежал и думал о том, что над их домом, над всем городом и вокруг всей земли лежит темное и глубокое небо с яркими большими звездами, и ему хотелось плакать оттого, что небо такое темное и глубокое, и звезды такие большие и яркие.
Он начинал потихоньку стонать, чтобы разбудить старую Власьевну. Старуха просыпалась и садилась на своей постели.
Вы чего опять расхныкались? спрашивала она, сидя в одной рубахе и громко почесываясь.
О, страшно, нянечка! шептал он, внезапно задрожав всем телом. Сам не знаю, чего-то страшно