Хочу видеть это Все говорят, что нет Я знаю
Она имела в виду ответ на ее признание, который неохотно дала Исмения: «Да ну!»
Разговаривая, все девушки поглядывали на пианино. Молодые люди и кое-кто из стариков крутились вокруг Кавалканти, выглядевшего очень торжественно в своем длинном черном фраке.
Ну как, доктор, окончили? спрашивал его кто-нибудь в качестве приветствия.
Именно так! Пришлось много работать. Столько преград, препятствийвы не представляете Я совершил подвиг!
Знаете Шавантеса? интересовался другой.
Знаю. Неисправимый чудак.
Вы учились вместе?
Да, он был на лечебном отделении. Мы поступили в один год.
Не успев поговорить с одним, Кавалканти уже был вынужден выслушивать замечание другого:
Это так здоровозакончить учебу. Если бы я послушался отца, то сейчас не ломал бы голову над дебетами и кредитами. Я стараюсь изо всех сил, но ничего не выходит.
Сегодня ничто не имеет ценности, мой дорогой сеньор, скромно заметил Кавалканти. С этими свободными академиями Представляете, сейчас поговаривают о Свободной академии одонтологии! Дальше уж некуда! Такой сложный и дорогой курснужны трупы, оборудование, хорошие преподаватели. Как частные лица смогут обеспечить все это, если даже правительство не может?..
Доктор, примите мои поздравления, встрял еще один. Я говорю вам то же, что сказал своему племяннику при получении диплома: пробивайтесь!
Ваш племянник получил диплом? осторожно осведомился Кавалканти.
Да, он уже инженер. Сейчас в Мараньяне, строит шоссе на Кашиас.
Неплохая карьера.
В промежутках между репликами все разглядывали новоиспеченного дантиста, словно некое сверхъестественное существо.
Для всех этих людей Кавалканти отныне был не просто человеком, но обладателем чего-то священного, личностью высшего порядка; то, что он мог знать или чему мог научиться, никак не изменяло его нынешний образ. Это совершенно не затрагивало его сущности; кое для кого он по-прежнему оставался самым заурядным, обычным человеком, но лишь внешне, ибо его природа изменилась, стала непохожей на природу всех остальных, осененная чем-то смутно-неземным, почти божественным.
Возле Кавалканти, в гостиной, собрались наименее важные гости. Генерал сидел в столовой и курил, окруженный самыми титулованными и пожилыми. С ним были контр-адмирал Калдас, майор Иносенсио, доктор Флоренсио и пожарный капитан Сегизмундо.
Иносенсио воспользовался случаем, чтобы получить у Калдаса консультацию по вопросу, связанному с военным законодательством. Контр-адмирала крайне заинтересовало это дело. Во флоте он был почти тем же, что Алберназв сухопутных войсках. Он ступал на палубу корабля только раз, во время Парагвайской войны, и притом совсем ненадолго. Вины Калдаса в этом, однако, не было. Получив чин старшего лейтенанта, он вскоре стал замыкаться в себе, отдаляясь от товарищей; у него не было ни покровителей, ни друзей на высоких должностях, так что о нем забыли и на корабль так и не назначали. Военная администрация устроена любопытно: все назначения должны производиться в соответствии с заслугами, но места достаются лишь по протекции.
Однажды, когда он был уже капитан-лейтенантом, его сделали командиром броненосца «Лима Баррос». Он отправился к месту новой службы, в Мату-Гросу, но когда предстал перед командующим флотилией, оказалось, что на реке Парагвай такого корабля нет. Калдас стал наводить справки; кто-то предположил, что этот «Лима Баррос» входит в состав Верхнеуругвайской эскадры. Он спросил у командующего, что ему делать.
«На вашем месте, ответил тот, я бы немедленно отбыл в штаб флотилии Риу-Гранди».
Он собрал вещи и отправился в Верхний Уругвай. Путешествие было долгим и утомительным. Но и там не нашлось никакого «Лимы Барроса». Где же корабль? Калдас решил послать телеграмму в Рио-де-Жанейро, но потом убоялся разноса, тем более что был не безгрешен. Так, в нерешительности, он провел целый месяц в Итаки, не получая денег, не зная, куда податься. В один прекрасный день ему пришла в голову мысль отправиться на самый север. Проезжая через Рио, он, согласно правилам, представился высшему морскому начальству. Его схватили и предали военному трибуналу.
«Лима Баррос» был потоплен во время Парагвайской войны.
Калдаса оправдали, но милость министров и генералов так и не вернулась к нему. Все считали его дурачком, опереточным капитаном, искавшим свой корабль во всех концах света. Он остался «бездельником», как говорят военные, и путь от гардемарина до капитана второго ранга занял у него около сорока лет. Уйдя в отставку с производством в следующий чин, он затаил обиду против военного флота, что выразилось в длительном изучении законов, декретов, указов, извещений и уведомлений относительно продвижения офицеров по службе. Он покупал сборники постановлений, собирал целые коллекции законов и законопроектов, завалив весь дом этими скучными и утомительными произведениями чиновников. На морских министров сыпались его прошения об изменении условий отставки. Они месяцами путешествовали по бесконечной веренице отделов и всегда встречали отказ, по решению Военно-морского совета или Верховного военного трибунала.
Наконец, он нанял адвоката, чтобы добиться своего в федеральных судах. Тот скитался по канцеляриям, толкаясь среди секретарей, нотариусов, судей и адвокатов, всех этих гнусных прихлебателей Фемидыказалось, на них накладывали отпечаток все невзгоды, с которыми они имели дело.
Иносенсио Бустаманте также был одержим манией запросов. Это был упрямый, настойчивый человек, и вместе с темугодливый и безропотный. Бывший доброволец, приравненный к майору, он каждый день справлялся в Генеральном штабе, что происходит с его собственным прошением, а также с чужими ходатайствами. В одном письме он просил предоставить ему место в Доме инвалидов, в другомсделать его почетным подполковником, в третьемнаградить его такой-то медалью; когда же он не делал этого, то интересовался просьбами других.
Он не стеснялся даже радеть о помешанном, который, имея чины почетного лейтенанта и почетного гвардейца, требовал произвести его в майоры, ибо две нашивки и еще две дают четыре, а четыре нашивкиэто майорский знак различия.
Зная о кропотливых исследованиях адмирала, Бустаманте обратился к нему за консультацией.
Так быстро я не могу. Я ведь занимаюсь не армией, а флотом. Но непременно посмотрю. Там тоже страшная неразбериха!
Отвечая, он теребил длинную белую прядь волос; эти пряди придавали ему вид то ли морского волка, то ли управляющего-португальца, ибо внешность его была весьма европейской.
Ах, времена моей службы! воскликнул Алберназ. Какой порядок! Какая дисциплина!
Сейчас сложно найти людей, годных на что-нибудь, заметил Бустаманте.
Сегизмундо тоже решил высказаться:
Я не военный, но
Как это не военный? порывисто возразил Алберназ. Вы и есть настоящие военные, потому что все время сражаетесь с огнем. Как по-вашему, Калдас?
Конечно, конечно, согласился адмирал, поглаживая прядь.
Как я уже сказал, продолжил Сегизмундо, я не военный, но осмелюсь сказать, что наша мощь сильно ослабла. Где генерал Порту-Алегри? Где маршал Кашиас?
Все в прошлом, мой дорогой, послышался тонкий голосок доктора Флоренсио.
Непонятно почему. Разве сегодня все не делается по науке?
Это сказал Калдас, стараясь, чтобы его слова звучали иронично. Возмущенный Алберназ ответил не без сарказма:
Хотел бы я видеть, как эти умные мальчики, с иксами и игреками в голове, сражаются при Курупаити. Что скажете, Калдас? Что скажете, Иносенсио?
Доктор Флоренсио был единственным штатским в этой компании. Инженер и чиновник, он за годы спокойной жизни позабыл все, что, вероятно, знал сразу по окончании школы. Он больше присматривал за канализацией, чем руководил инженерными работами. Доктор жил недалеко от Алберназа, и они почти каждый вечер играли в соло. В ответ на реплику генерала он поинтересовался:
Вы ведь были при этом, генерал?
Генерал не остановился, не смешался, не запнулся и сказал как ни в чем не бывало:
Не был. Я заболел и вернулся в Бразилию накануне сражения. Но мои друзья бились там: Камизао, Венансио
Все замолкли и посмотрели за окно, где сгущались сумерки. Из окна не было видно ни одной горной вершины. Горизонт ограничивался дворами соседних домов, с бельем на веревках, дымовыми трубами и кудахчущими цыплятами. Лишь безлиственный тамаринд служил печальным напоминанием о раздолье, о бесконечных просторах. Солнце уже скрылось за горизонтом, за стеклами загорались слабые огоньки газовых рожков и масляных ламп.
Бустаманте нарушил молчание:
Страна пропала. Представьте себе: мое прошение о присвоении чина почетного подполковника лежит в министерстве уже полгода!
Что за бедлам! воскликнули все разом.
Наступил глубокий вечер. К ним подошла госпожа Марикотаподвижная, хлопотливая, с открытым, радостным лицом.
Вы что, молитесь?
И прибавила:
Разрешите забрать у вас Шико на два слова.
Алберназ покинул друзей, и они удалились в угол комнаты, где жена что-то прошептала мужу. Выслушав ее, генерал вернулся назад и на полпути громко сказал:
Если они не танцуют, значит, не хотят. Разве я кого-нибудь удерживаю?
Госпожа Марикота подошла ближе к друзьям мужа и объяснила:
Вы же знаете, если мы не дадим сигнала, они не станут приглашать друг друга и играть на инструментах. А там столько молодежи! Будет жаль.
Хорошо, я иду, сказал Алберназ.
Оставив друзей, он направился в гостиную, чтобы объявить о начале танцев.
Давайте, девочки! Что это такое? Зизи, вальс!
И он самолично принялся составлять пары. «Генерал, у меня уже есть кавалер». «Ничего страшного, потанцуй с Раймундиньо, а тот, другой, подождет».
Объявив о танцах, он вернулся к друзьям весь потный, но довольный.
Ну и семейка! Надо же! Такие бестолковые Вы поступили правильно, Калдас, что не женились.
Но у меня больше детей, чем у вас. Одних только племянников восемь. Не считая двоюродных.
Давайте сыграем в соло, предложил Алберназ.
Но как? поинтересовался Флоренсио. Нас пятеро.
Я не играю, сказал Бустаманте.
Тогда будем играть вчетвером. Один пропускает партию, подал мысль генерал.
Принесли карты и маленький трехногий столик. Игроки уселись и бросили жребий, чтобы выяснить, кто пропустит первую партию. Жребий пал на Флоренсио. Игра началась. Алберназ выглядел очень внимательным: он запрокидывал голову, а в глазах его отражалось напряженное размышление. Калдас сидел, выпрямившись, и играл невозмутимо, словно лорд Адмиралтейства за партией в вист. Сегизмундо проявлял величайшую осторожность, держа сигару в уголке рта и склонив голову, уклоняясь от дыма. Бустаманте отправился в гостинуюпосмотреть на танцы.
Вскоре после начала партии Кинота, одна из дочерей генерала, заглянула в столовую, чтобы налить воды. Калдас, поглаживая прядь, спросил ее:
Ну что, госпожа Кинота, где Женелисио?
Девушка кокетливо повернулась к нему, слегка причмокнула и ответила с напускным неудовольствием:
Ой! Он там! Позвать его?
Не сердитесь, госпожа Кинота, это всего лишь вопрос, успокоил ее Калдас.
Генерал, внимательно изучавший свои карты, прервал их беседу, серьезным голосом сообщив:
Пасую.
Кинота удалилась. Женелисио был ее воздыхателем и к тому же родственником Калдаса. Этот родственный брак считался делом решенным. Кандидатуру Женелисио одобряли все. Госпожа Марикота с мужем осыпали его знаками внимания. Перед этим чиновником Счетной палаты с хорошим служебным положением, не достигшим еще тридцати лет, открывалась большая будущность. Ему не было равных в льстивости и покорности. Ни стыда ни совести! Он изо всех сил угодничал перед начальством и высшими чиновниками. Уходя с работы, он начинал мешкать, три или четыре раза мыл рукипока в дверях не появлялся директор. Женелисио шел рядом с ним, разговаривал о служебных делах, высказывал свои мнения, критиковал того или иного коллегу, а если директор направлялся домой, расставался с ним лишь у трамвая. При визитах министров он произносил речи от имени своих товарищей, а на день рождения каждого министра сочинял сонет. Стихотворение начиналось со слова «Поздравляем!», а заканчивалось так: «Поздравляем! Трижды поздравляем!».
Сонет не менялсяЖенелисио подставлял лишь имя министра и дату. На следующий день газеты писали об авторе и публиковали сонет.
За четыре года его дважды повышали по службе. Теперь он делал все, чтобы утвердиться в Счетной палате и занять еще более высокую должность.
Это был поистине гений угодничества и восхождения по служебной лестнице. Он не ограничивался сонетами и речами, а искал новые средства, новые меры. Чтобы показать министрам и директорам свою ученость, он время от времени публиковал в журналах длинные статьи, посвященные государственным финансам, то есть попросту брал выдержки из старых постановлений, пересыпая их цитатами из французских или португальских авторов.
Любопытно, что товарищи уважали Женелисио, высоко ценя его знания. Он жил в замкнутом мирке, где восхищались его гениемгением бумаготворчества и сбора бесполезных сведений. Нужно сказать, что к прочному служебному положению Женелисио добавлялся диплом юридического факультета; все эти достоинства не могли не впечатлить Алберназов, одобрительно относившихся к браку с их дочерью.
За пределами канцелярии его гордый вид в сочетании с убогой внешностью выглядел смешно, но Женелисио не изменял себе, убежденный, что оказывает государству большие услуги. Образцовый чиновник!
Игра продолжалась в молчании. Было уже совсем поздно. Когда кто-то делал свой ход, раздавались краткие замечания, а в начале хода слышались только традиционные карточные термины: хожу, прикупаю, сдаю, пасую. После них наступала тишина, но из гостиной доносился праздничный шумзвуки танцев, обрывки разговоров.
Смотрите, кто здесь!
Женелисио! воскликнул Калдас. Где ты пропадал, старина?
Тот положил шляпу и трость на стул и поприветствовал собравшихся. Небольшого роста, уже слегка сгорбленный, с худым лицом, в пенсне с голубоватыми стекламивсе в нем говорило о его профессии, вкусах и привычках. Канцелярский работник.
Да нигде, братцы! Все улаживаю свои дела.
Все в порядке? спросил Флоренсио.
Почти наверняка. Министр обещал Пока все хорошо, меня «заметили»!
Очень рад, сказал генерал.
Спасибо. Генерал, вы уже знаете, что случилось?
Что же?
Куарезма сошел с ума.
Как это? Кто тебе сказал?
Тот человек с гитарой. Куарезма уже в клинике
Я так и знал, заметил Алберназ. То была прихоть сумасшедшего.
Это еще не все, генерал. Он составил обращение на языке тупи и послал его министру.
Именно об этом я и говорил, сказал Алберназ.
О ком речь? осведомился Флоренсио.
О моем соседе, который служит в Арсенале. Не знаете его?
Невысокий, в пенсне?
Он самый, подтвердил Калдас.
Ничего другого нельзя было ожидать, сказал доктор Флоренсио. Эти книги, эта маниакальная страсть к чтению
А зачем он столько читал? спросил Калдас.
Тронутый, вот и все, пояснил Флоренсио.
Женелисио веско отрезал:
Он не заканчивал университета, зачем тогда копаться в книгах?
И правда, поддакнул Флоренсио.
Книги нужны ученым, дипломированным специалистам, заметил Сегизмундо.
Надо бы запретить иметь книги всем, у кого нет ученой степени, сказал Женелисио. Тогда не будет таких несчастий. Как по-вашему?
Согласен, откликнулся Алберназ.
Согласен, сказал Калдас.
Все помолчали и вновь переключились на игру.
Все козыри выложили?
Посчитайте, мой друг.
Алберназ проиграл, и в столовой воцарилась тишина. Кавалканти пошел декламировать стихи. Он триумфально, с широкой улыбкой на лице, пересек гостиную и встал рядом с пианино, за которым сидела Зизи. Кашлянув, он начал читать своим металлическим голосом, растягивая ударные гласные:
Жизньэто драма, лишенная смысла,
Это кровавая, грязная повесть,
Это пустыня без света