4
Макс не верил. Но вдруг столик закачался, задрожал, будто из неодушевленной вещи превратился в живое существо. Кто его шевелит? Руки лежат сверху, никто не прячет их под столешницей. Так можно его наклонить, но не повернуть или придать ему дрожь, которую Макс ощущал под пальцами. Вдруг столик приподнялся над полом, будто захотел взлететь. Что происходит? Что за нечистая сила его подняла? Столику начали задавать вопросы, и он отстукивал ножками ответы: один ударда, два ударанет. Откуда ему знать, вернется ли из Америки муж вот этой толстухи? И откуда столику может быть известно, остались украденные часы у вора или он заложил их в ломбард? «Обман, шарлатанство!»убеждал себя Макс. Но вот Школьников предложил и ему что-нибудь спросить. Макс задумался.
Рашель согласится на развод?
Столик стукнул один раз: да.
Циреле выйдет за меня?
Столик будто на секунду задумался. Два удара: нет.
Отец еще жив?
Нет.
А мама?
Столик не ответил.
Макс не знал, о чем еще спросить. Его родители умерли почти сразу один за другим. Почему же столик про отца ответил, а про мамунет? Другие рвались задать вопрос, а Макс уже устал держать ладони на столешнице. Он отодвинулся вместе со стулом, поднялся и отошел в сторону.
Потом столик убрали, и фокусница, как Макс мысленно назвал девушку в черном, заговорила голосом, совершенно не подходящим ее хрупкой фигуре, то ли высоким мужским, то ли низким женским. Она говорила на слишком хорошем, аристократическом польском, который Макс понимал с трудом. Девушка рассказывала о ком-то, повторяла чье-то необычное, наверно, иностранное имя, передавала приветы от умерших. Они, духи этих умерших, объясняли, кто они, упоминали разные места и даты, сообщали, что с ними произошло, после того как они покинули этот свет. Вдруг гости начали перешептываться. Из темноты показалось нечто, похожее на перчатку или гипсовую ладонь. На полу стояла какая-то посудина. Рука медленно подплыла и нырнула в нее, потом снова поднялась и двинулась обратно. Макс вытаращил глаза. Что за наваждение? Чья это рука, почему она парит в воздухе? Он напряг зрение, но, кроме ладони, не увидел ничего. Слышались шорох и тихие вздохи. У него на глазах свершается чудо или он спит? Макс хотел спросить, что происходит, но не успел и рта раскрыть, как его дернули за рукавзнак, чтобы он молчал. А чудеса продолжались. Невесть откуда появилась труба и протяжно загудела, как бараний рог на празднике в синагоге. Хотя в комнате было темно, труба ярко сверкала. Потом зазвенела мандолина, и вдруг громовой голос возвестил: «Артуро здесь и хочет говорить с вами!..»
Макс потом сам не мог объяснить, как он пришел в такое состояние. Он не плакал, но все лицо стало мокрым, будто в него плеснули водой. Зыбкий образ возник из темноты и заговорил. Он говорил по-польски, но от волнения Макс даже не вспомнил, что его сын знал только испанский. «Папа, я скучаю по тебе, твердил Артуро. Папа, я не умер, я жив Я здесь, рядом Папа, я знаю, что тебе пришлось пережить Я встретил тут дедушку с бабушкой, мы вместе просим за тебя Всевышнего Я по-прежнему твой сын, я по тебе тоскую Мы все время тебя вспоминаем Не грусти обо мне Я счастлив там, где я сейчас Скоро мама присоединится к нам, но у тебя еще много важных дел на планете Земля Помни, я с тобой Папа, слушайся пана Школьникова, делай все, что он скажет Мы здесь очень любим его и уважаем. Он дает нам возможность общаться с близкими. Прости, папа, мне пора, но я вернусь. Привет тебе от всей нашей родни»
И образ растаял. «Это Артуро, это он! кричал кто-то у Макса внутри. Господи, я разговаривал с сыном Если бы Рашель знала!..» На похоронах Макс не плакал, но сейчас по лицу обильно текли слезы, и он не пытался их сдержать В тот вечер происходило еще много необычного, но Макс уже ничего не замечал. Он будто опьянел. Ноги дрожали. Макс нащупал рукой спинку стула и рухнул на сиденье. Силы оставили его, Максу казалось, что сейчас он потеряет сознание. В глазах мелькали разноцветные искры, стены качались. Он почти оглох, слышал какие-то слова, но не понимал их смысла. Чувствовал, что стул вместе с ним куда-то проваливается, погружается в бездонную трясину. Подумал: «Наверно, это смерть»
Загорелся свет, будто какая-то сила услышала эту мысль и попыталась вернуть Макса к жизни. Свет был красный, такой иногда зажигают в доме, где лежит больной корью ребенок. Макс увидел лица, мужские, женские. «Фокусница» сидела, откинув голову на спинку стула, а двое мужчин поддерживали девушку под руки. Одна из женщин подняла с полу ведерко. Раздались удивленные восклицания. В посудине был разогретый парафин, и рука призрака, или кто он там, оставила на нем отпечаток. Все по очереди заглянули в ведерко. Неужели это ладонь Артуро? Да, очень похоже. Макс достал платок и вытер лицо. Рубашка промокла, по спине катились холодные капли. Макс чувствовал себя как выжатый лимон, все, что он увидел, потрясло его до глубины души. Эх, если бы здесь была Рашель! Он собирался с ней развестись, но все-таки хотел бы поделиться с ней событиями сегодняшнего вечера. Макс видел Артуро, слышал его голос. «Три рубля маловато будет, решил он. Десятку дам». Он нащупал в жилете влажный банкнот, вытащил из внутреннего кармана мокрый бумажник. Рубашка, жилет, подкладка пиджакавсе насквозь пропиталось потом.
Мужчины уже не поддерживали девушку под руки. Она по-прежнему сидела, запрокинув голову и закрыв глаза. Казалось, она спит глубоким сном. Ее пытались разбудить, тормошили, трясли за плечи. Макс слышал, как Школьников кричит:
Тереза, очнись! Тереза!
И вот она вздрогнула и проснулась. В черных глазахиспуг и удивление. Какая-то женщина обняла ее и поцеловала. Кто-то принес керосиновую лампу и чашку чая или кофе. При свете Макс разглядел столик, ведерко с парафином, собравшихся. Когда было темно, казалось, что в комнате полно народу, но сейчас он насчитал только восемь человек: пять женщин и троих мужчин. Значит, тут еще были духи, мертвые? Когда Макс шел сюда, он был уверен: все, что ему сегодня покажут, это фокусы, чушь собачья. Но теперь все сомнения исчезли. Он стал свидетелем настоящего чуда. Мертвые приходили к живым и говорили с ними. Он уже не сомневался, что действительно видел и слышал Артуро
Макс отозвал Школьникова в сторону и протянул ему десять рублей. Тот, даже не взглянув на бумажку, сунул ее в карман. Макс еще хотел подойти к девушке, но она куда-то исчезла.
Это ваша сестра? спросил он Школьникова.
Да, сестра.
Можно с ней поговорить?
Не сейчас, тихо ответил Школьников. Сеанс отнимает очень много сил. Она еле жива.
Гости начали расходиться. Уходили, как из синагоги, не прощаясь, но было видно: что-то их объединяет. Так в Рашкове портные покидали вечером Йом Кипура свою молельню, прочитав «Кол нидрей». Вдруг Макс заметил, что в комнате остались только они со Школьниковым. Школьников стоял возле занавешенного окна, низенький, щуплый, в длинных, темных одеждах, из-под густых бровей пристально глядя на Макса черными глазами колдуна. Максу стало не по себе. Он вспомнил, что сейчас придется спускаться по крутой, неосвещенной лестнице. Целых три этажа
Это был мой сын?
Школьников кивнул.
Артуро не знал польского. Только испанский.
Они говорят на языке медиума. Используют его тело как инструмент
Мне это поможет?
Да, но не сразу
Когда можно прийти снова?
В понедельник. Или нет, во вторник.
Как мне выбраться отсюда? спросил Макс.
Пойдемте, я вас провожу.
Все-таки я хотел бы поговорить с вашей сестрой. Хоть пару слов.
Не сегодня.
Школьников провел его по длинному коридору и потом стоял в дверях, пока Макс медленно, осторожно, как человек, впервые вставший после долгой болезни, за время которой разучился ходить, спускался по лестнице. Колени дрожали, ступеньки казались слишком высокими. Он держался за перила, как старик. Еле выбрался на улицу. Легкий ветерок охладил лицо. Безлюдная, ночная Длугая исчезала в темноте. Трамваи здесь не ходили, дрожек не видать. Он зашагал по пустому тротуару. Макс был потрясен, изменился, словно долго пролежал в больнице или даже не один год отсидел в тюрьме. В этот вечер все стало другим, незнакомым: небо, дома, мостовая, водосточные канавы. Макс не понимал, где он и что тут делает. Остановился, вспомнил: он в Варшаве, живет в гостинице «Бристоль». Он ухлестывает за Циреле, дочерью святого человека, и Райзл Затычкой, любовницей Шмиля Сметаны Так, хорошо. Ну, и как добраться до гостиницы? Наконец-то появился прохожий, Макс спросил дорогу, и тот объяснил, как пройти. Макс двинулся по Медовой, пересек Козью и оказался на Краковском Предместье. Днем на Медовой шум и толчея, лоточницы хватают покупателей за рукав, но сейчас она тянулась вдаль, полутемная и совершенно пустая. Еще там, где встречаются Козья и улица Подвале, запахло опасностью, которая часто подстерегает ночного прохожего в старом городе. «Как бы меня тут не прирезали!»насторожился Макс. Редкие газовые фонари едва светили, из старинных домов выползали неясные, приглушенные звуки. С Вислы тянуло сыростью. Макс снова остановился. С чего вдруг Артуро, похороненный в Буэнос-Айресе, оказался в варшавской квартире? Как он нашел дорогу? Когда выучил польский? Обман, мошенничество
Не хочешь со мной? окликнула Макса уличная девушка.
Нет, красавица. И он протянул ей десять грошей.
Глава IV
1
Святой человек пригласил Макса на встречу субботы.
В пятницу Макс был свободен и прошелся по магазинам, накупил всякой всячины: бутылку кошерного вина и, больше для женщин, сладкой водки, строго кошерного, даже с раввинской печатью, лосося, а вдобавокконфет для Циреле (тоже кошерных) и букет цветов. Макс приехал за два часа до зажигания свечей. Обитатели Крохмальной смотрели, разинув рты, как он с букетом в руках вылезает из дрожек.
Когда он поднимался по лестнице, из всех дверей пахло рыбой, луком, петрушкой и свежей выпечкой. Он вошел к раввину. Ребецн, еще не причесанная, раскрасневшаяся, от удивления всплеснула руками:
Циреле, поди сюда!
Циреле возилась с чолнтом. Завязала горшок оторванной от старой рубахи полоской ткани, а под нее засунула бумажку, на которой обратным концом ручки для письма вывела номер дома и квартиры.
Мама! воскликнула она. Ты только посмотри, что он принес!
Да что вы, нам этого не нужно, запротестовала ребецн. Даст бог, на Пурим гостинцы пришлете.
Ёшче далеко до «ма ништана»,припомнил Макс польско-еврейскую поговорку.
Что это, лосось? Кошерный, с печатью? Кто же такое ест? А водка зачем? У нас никто не пьет, твердила ребецн. И цветы Их-то куда?
Я их в воду поставлю, чтобы не завяли, сказала Циреле.
Не по-нашему это, евреи дома цветов не держат.
А что, разве цветы трефные?
Нет, но Зачем? Деньги на ветер.
Ой, а это что такое? удивилась Циреле. Конфеты! Мам, посмотри, какая коробка! Наверно, два рубля стоит, не меньше.
Циреле, это тебе.
Спасибо большое! Транжира
Циреле пришлось вернуться к чолнту, его уже вот-вот пора было нести в пекарню.
Макс спросил, где святой человек, но тот еще не вернулся из миквы. В кухне мешались друг с другом запахи рыбы, бульона, морковного цимеса и вина, которое ребецн сама делала из изюма.
Макс пошел в комнату. Братство молилось здесь только по субботам утром, а сейчас был накрыт стол, на нем стояли подсвечникидва серебряных и четыре латунных, под вышитой салфеткой лежали две халы, а рядомхлебный нож с перламутровой рукояткой, графинчик и слегка помятый бокал для кидуша, наверно, старинный. Все готово к субботе.
Он достал из шкафа книгу, подержал и поставил обратно. Подошел к ковчегу, отодвинул полог и чуть-чуть приоткрыл дверцу. Внутри стоял единственный свиток в бордовом чехле, на свитке висела указка. Макс глубоко вдохнул запах ковчега. Пахло цедратом, воском и чем-то еще, что не описать словами.
Макс понимал, что ему нельзя открывать ковчег, он не имеет права прикасаться к святости. Не далее как вчера он осквернил руки, притронувшись к волшебному столику. Но было хорошо стоять тут, в окружении священных книг. На душе стало легко и спокойно. «Повезло святому человеку, проворчал Макс. Он-то идет прямым путем И на этом свете ему благо, и на том в рай попадет, не иначе» Макс вышел на балкон, в доме раввина он уже чувствовал себя своим человеком. Окинул взглядом улицу. Сразу видно, канун субботы. Пекари продают не сдобный хлеб, а халу, рулеты со смородиной и коржики. Евреи идут из миквы: лица красные, пейсы и бороды мокрые. Тут и там уже закрываются лавки. Видно, как в окнах мужчины и женщины расставляют на столах свечи, девушки несут в пекарни горшки с чолнтом.
А вон и пятнадцатый дом. Макс узнал Эстер, с которой недавно так опозорился. Сидит на скамеечке у ворот и взвешивает на весах огромный калач.
Даже на «Площади», где все время толкутся воры и проститутки, сейчас царил предпраздничный покой.
За границей Макс почти забыл про субботу. В Аргентине субботаскорее подготовка к воскресенью. Вечером Рашель с испанской служанкой гладили в патио белье и одежду. Там же стоял бильярдный стол, и, пока женщины занимались глажкой, Макс с Артуро гоняли шары. Но здесь, в Варшаве, суббота по-прежнему свята.
Вскоре Макс услышал голос хозяина и пошел поздороваться. Рыжая борода раввина была влажной, он доставал из шкафа атласный кафтан и круглую меховую шапку. Раввин едва успел кивнуть Максу, как вбежала ребецн в растрепанном парике и запричитала:
Ничего не успела! Я же так, не дай бог, субботу нарушу!
До захода солнца еще полчаса, успокоил муж.
О господи, мне же сейчас уже свечи благословлять!
И она так же стремительно выбежала из комнаты.
Раввин молился у себя во дворе, в молельне Нового города. Макс пошел туда с ним и его сыновьями, Ичеле и Мойшеле. Из-под бархатной шапочки Ичеле торчали огненно-рыжие пейсы. А у Мойшеле, шестилетнего малыша, пейсы были русые, а глазаогромные и голубые. Оба мальчика держали в руках молитвенники.
Макс принес братишкам Циреле орехов и леденцов. Мальчишки уже пронюхали, что этот «пижон» скоро станет женихом их сестры. Они посматривали на него с любопытством и, кажется, не без опаски, но он явно им нравился.
В молельне уже горели свечи и газовые лампы, сновали хасиды в атласных кафтанах и меховых шапках, читали Песнь Песней. Увидев, что раввин привел «немца», стали подходить поздороваться.
Первым подошел реб Гецл, худощавый старик с редкой бородкой и серебряными пейсами. Длинный кафтан, на ногахшелковые чулки. Спросил:
Откуда вы?
Макс слегка замялся.
Из Буэнос-Айреса.
А где это?
В Аргентине.
Что за страна такаяАргентина?
Это в Америке.
Нью-Йорк?
От Буэнос-Айреса до Нью-Йорка столько же, сколько до Варшавы.
Народ с удивлением переглядывался, а реб Гецл продолжал расспросы:
А здесь что делаете?
К родне приехал.
Вы с раввином родственники?
Нет, они в Рашкове.
Понятно
Хасиды дочитали Песнь Песней, а потом кантор затянул «Гойду».
Все казалось Максу совершенно чужим, но в то же время, как ни странно, родным и знакомым. Он узнавал напев, узнавал слова, хотя и не понимал их смысла: «Иойрдей гайом боанийойс ойсей мелохо бемайим рабим Вайицаку эл-Адойной бацар логем умимцукойсейгем йойциэйм» Прочитали «Леху неранено», и кантор запел «Лехо дойди». На стихе «Приди с миром, корона мужа своего» все повернулись к западной стене.
После молитвы евреи подходили к Максу, поздравляли его с субботой.
«А ведь я для них не чужой!»удивлялся Макс.
В Германии, Англии, Аргентине он чувствовал себя чужаком всегда и везде: в гостинице, на загородной вилле, в театре и казино. На Рошешоно и Йом Кипур Макс покупал билет в синагогу, но он там никого не знал. Это была холодная миснагедская синагога. Дети в ней уже не понимали еврейского, перекрикивались по-испански.
Однажды он забрел в синагогу сефардов, которые говорили на своем языке. И вдруг (сейчас) будто вернулся в Рашков. С ним здороваются, расспрашивают, кто он, откуда приехал, чем занимается.
Подошел служка:
Как вас зовут?
Макс. То есть Мордхе.
А отца как звали?
Аврум-Нусен.
Вы ктокойен, лейви, исроэл?
Макс развел руками. Знакомые слова, вспомнить бы еще, что они значат.
Ваш отец благословлял народ по праздникам? спросил служка.
Нет, не припомню такого.
Он омывал руки койенам?
Омывал? Руки? Нет.
Стало быть, вы исроэл. Завтра вызовем вас к Торе.
Макс окончательно смутился:
Да я уже и благословения не помню
Гм! Ну, раввин вам покажет в молитвеннике, оно там есть.
И служка отвернулся, пожав плечами.
Не надо стыдиться, Мордхе, сказал раввин. Еврей всегда может раскаяться. «Вошов верофо лой», как говорит пророк. На то нам и дана свобода выбора, чтобы мы могли вернуться к Господу. Раскаиваться нужно даже в аду
Аргентинане самая еврейская страна.
Всевышний пребывает повсюду.
Пока Макс с раввином и его сыновьями были на молитве, квартира совершенно преобразилась! Горели свечи. Всюду прибрано, в комнатах чистота. Ребецн и Циреле переоделись. Матьв длинном платье с арабесками, парик она то ли поменяла, то ли успела причесать. Цирелев узком черном платье и белой блузке.