Макс замолчал. Раввин поднял голову, посмотрел на него необыкновенно яркими, голубыми глазами. Бледные щеки раввина порозовели, и он стал еще больше похож на Циреле. Несколько раз кивнул, покачивая огненно-рыжими пейсами.
Где вы собираетесь жить? За границей?
Ребе! Я буду жить там, где вы хотите. Ваше слово для меня все равно что закон Торы. Варшавапрекрасный город. Когда мы с Циреле поженимся, надо будет туда съездить, как говорится, кое-какие делишки уладить. На пару месяцев, ну, может, на полгода, не больше. Зачем же деньги выкидывать? Дома надо продать или сдать, с участками то же самое. Превращу всю недвижимость в наличные, и вернемся. Ребе, не только Циреле, но и вы ни в чем не будете знать нужды. Вашей супруге не придется больше расписки писать. У вас всего будет вдосталь, сможете Тору учить без забот, без хлопот. Если вру, чтоб мне не дожить
Тише, тише! перебил раввин. Не надо клясться! Не то что ложной, даже правдивой клятвой нельзя. Сказано: когда Всевышний изрек «Лой сисо», весь мир затрепетал
Ребе, я же только хочу, чтобы вы знали: я вам тут не сказки рассказываю. Все продумано, все будет как в аптеке. Да, я человек простой, но вижу, что хорошо, что плохо. Любой деревенский мужик рогожу от шелка отличит
Понятно, понятно, задумчиво сказал раввин. Такие вопросы на ходу не решают. Надо с домашними обсудить. И у самой девушки положено спросить, как написано: «Никро ланааро венишало эс-пийо». Это значит: «Позовем девушку и спросим, хочет ли она»
Само собой, ребе, как же иначе? Если у нее ко мне душа не лежит, никто ее силком под свадебный балдахин не потащит. Пусть ребе поговорит и с супругой, и с Циреле. Знаю, я недостоин такого бриллианта, но она будет со мной жить как графиня. Да и вы ни о чем не пожалеете. Мои деньгиваши деньги. Сынишкам вашим кафтанчики купим. Да все купим, что надо. Крохмальнаяне лучшая улица в Варшаве, публика здесь не та. Переедем куда-нибудь, где воздух почище, где деревья растут и поменьше всякого хамья и попрошаек. Вы и там раввином будете, если захотите, а дом у вас будетполная чаша. Я как невежда говорю, но от чистого сердца, поверьте. Макс сам удивлялся своим словам.
Он всегда умел убедить кого угодно и сейчас даже не знал, то ли он лжет, то ли говорит искренне.
Раввин приподнял ермолку, обмахнулся ею.
А здесь вы можете вести свои дела?
Да где угодно могу! И потом, я столько накопил, что на сто лет хватит. Можно положить деньги в банк и жить на проценты, у нас в Рашкове это называли «стричь купоны». На недвижимость везде спрос, в любой стране. Мы бы целый этаж сняли, две квартиры, и жили бы дверь в дверь. Да, ребе, хочу вам сказать, что меня все-таки не под забором нашли. Мой отец, извозчик, был кошерный еврей. Когда в Рашков приезжал Трискер ребе, он хотел ездить только в отцовской бричке, потому как опасался Забыл, как это называется
Шатнез.
Да, совершенно верно. Вот, забыл слово. Он хотел подложить подушку, но отец вспорол сиденье и показал, что там чистый лен, никакой шерсти. Пусть отец и не был большим знатоком Торы, но все-таки даже в комментариях разбирался. Мама, царство ей небесное, по субботам в чепце ходила. Мы в тесноте жили, все в одной комнате, однако Богу Богово. В праздники гостей приглашали, на столевсегда только кошерное. Если бы можно было, я бы вам поклялся. В Америке, по правде говоря, немного отдалился от еврейства, но здесь, ребе, я еврей!
И Макс ткнул себя пальцем в грудь. Раввин дружески посмотрел на него, улыбнулся.
На все воля Божья. Написано, что за сорок дней до того, как человек должен родиться, объявляют: «Бас плойни лифлойни». Я сижу, голову ломаю, где взять для дочери приданое, и вдруг мне вас Бог посылает Дочь у меня не чужда всяких современных идей, продолжил раввин другим тоном, поэтому мы хотели сосватать ее сыну меламеда
Да, я знаю. Реб Зайнвеле.
Раввин вытаращил глаза:
Откуда вы знаете?
Ребе, слухами земля полнится, а я, как вы понимаете, не глухой.
О ней что, разговоры ходят?
У людей языки длинные, но я им сказал: если девушка не хочет, нельзя ее принуждать.
Раввин дернул себя за бороду.
Боже упаси, никто ее не принуждал, но она нервная, как ее мать. Нервы, это болезнь такая. Разойдется человек и такого натворит, что потом долго жалеет. Теперь это называется «нервы», а раньше называлось просто: злое начало. В Талмуде сказано, что человек грешит лишь тогда, когда в него вселяется дух глупости. Но всегда есть выбор, все можно преодолеть, если очень сильно хотеть. Врачи назвали грехи нервами, чтобы не надо было раскаиваться. Никто же не виноват, раз это болезнь! Но это ошибка. Если бы человек не мог обуздать свой гнев, то гнев не был бы грехом
Да, ребе, но ведь бывает, что человек и правда собой не владеет. Был у нас в Аргентине один гой, испанец. Жена узнала, что у него есть любовница, ну и стала ему печенки переедать. А у него от любовницы тоже дети были, в тех краях это обычное дело. Короче говоря, как-то раз жена так его вывела из себя, что он не выдержал, снял со стены ружье и застрелил и ее, и детей заодно. Потом пошел к любовнице и там то же самое устроил. Только одна девочка спаслась, пяти лет, успела под кровать спрятаться. А когда он сам попытался застрелиться, ружье дало осечку, ну, его повязали и в тюрьму
Раввин нахмурил брови.
Повесили?
Нет, в сумасшедший дом заперли.
Что ж он наделал! Теперь до самой смерти там просидит, а на том свете будет держать ответ перед Господом. Пролитая кровь взывает из земли и обвиняет убийцу. Совершить такое из-за минутного гнева! Жизнь коротка! Нас посылают сюда творить добро, а не зло, не дай Бог
Макс немного помолчал.
Да, ребе, все верно, от первого до последнего слова.
Если, даст Бог, дойдет до свадьбы, я хочу, чтобы вы были евреем.
А разве я не еврей?
Еврей должен носить бороду. Человек создан по подобию Божьему, и борода
Я сделаю все, что ребе прикажет.
Из кухни донесся какой-то шум. Дверь открылась, и в комнату просунулся шелковый парик:
Извините!..
7
Когда Макс вышел от раввина, еще не было и часу. Макс медленно спустился по лестнице, достал платок и утер пот со лба. Немного постоял у ворот.
И заварил же я кашу! С Рашелью я разведусь, нельзя толкать святого человека в такую грязь, а то меня мало будет на куски порезать!.. Он даже слезу смахнул. Господи, накажи меня, если я унижу этих праведников, пошли на меня казни египетские!
Он зашагал обратно к Гнойной. Святой человек велел ему прийти завтра. Сказал, надо все обсудить с домашними У Макса внутри будто мотор заработал.
«Пока туда не пойду! решил он. Успеется! И к Шмилю Сметане тоже незачем. Больно надо искать приключений на свою голову Лучше соберу вещи и в Рашков поеду».
Он брел куда глаза глядят. Ноги сами привели его на улицу, где было множество зеленных лавок. У дверей стояли мешки с луком и чесноком, на стенах висели связки сушеных грибов. Вдруг Макс снова оказался возле банка, который недавно рассматривал из дрожек. В ворота опять въехала карета, сзади сидели двое жандармов. Макс остановился и заглянул во двор. Там сновали служащие с бумагами в руках. Пройдя Сенаторскую (Макс узнал ее по башне ратуши), он вышел на Театральную площадь. Здесь все осталось по-прежнему: Опера, кафе Семадени. Проехала огромная платформа, нагруженная декорациями.
Жизнь бьет ключом, проворчал Макс, только если ты больше не мужчина, зачем тебе театр? Что тогда тебе осталось?
Он зашел в кафе, заказал кофе с пирожком. Еврейских газет тут не было, и официант принес ему иллюстрированный журнал. Какой-то принц женится на какой-то принцессе. Макс углубился в фотографии. Четыре пажа несут тяжелый шлейф свадебного платья. Жених в мундире с эполетами. Вокругмужчины, увешанные орденами и медалями, и дамы в шляпах со страусиными перьями.
«Где это? подумал Макс. В Германии, в России, в Англии?» У него зарябило в глазах, и все в нем заклокотало от злости.
Хотя он сам много лет гонялся за телесными наслаждениями, сейчас в нем проснулось что-то вроде древнего еврейского презрения к мирским глупостям. Как это говорили в Рашкове? «Гевел-гаволим» Чушь это все, бессмыслица. Жизнь коротка, глупо провести ее в погоне за собственной тенью
Он огляделся по сторонам. Мужчины, женщины, молодые, старые. Кто газету читает, кто журнал. Одни беседуют, другие сами себе под нос бормочут. И у всех на лицах жадность и озабоченность, будто все они куда-то опоздали или сделали ошибку, а теперь не знают, как ее исправить.
«Сколько ни есть, все мало, думал Макс. Дай любому из них сто тысяч, он миллион захочет. Есть одна любовница, а хочется трех Да я и сам такой. Если бы Артуро был жив, а Рашель осталась хорошей женой, все равно волочился бы за всякими шлюхами И теперь, когда у меня ничего нет, хочу сбить с пути дочь святого человека. Нет, никогда! Ни за что! Макс чуть не выкрикнул эти слова во весь голос и даже стукнул кулаком по столу. Лучше сдохну!»
Подозвал официанта, расплатился и пешком отправился в гостиницу. Он подзабыл Варшаву, но теперь быстро вспоминал. Иногда спрашивал у прохожих дорогу. Вышел на Новосенаторскую, свернул на Трембацкую и вскоре оказался возле отеля. Поднялся на лифте, вошел в номер и, не раздеваясь, упал на кровать.
Хотя он решил не ходить к Шмилю Сметане, теперь знал, что все-таки пойдет. Макс почти не спал ночью и вскоре задремал.
Когда проснулся, на часах было без двадцати четыре. Он еще не обедал, но есть пока не хотелось. «Ладно, посмотрим, чего там наготовила эта Райзл Затычка». Он открыл комод, выдвинул ящики и стал одеваться. Нарядился в светлый костюм и модную рубашку, купленную в Париже за двенадцать франков, повязал новый галстук. Надо что-нибудь принести. Ликер, цветы, бонбоньерку? Не являться же с пустыми руками.
Макс вышел на улицу и заглянул в винный магазин. В глаза бросилась огромная бутылка шампанского, магнум. Тут же подскочил продавец и начал расхваливать напиток. Высший сорт, лучшее, что можно найти! Цена тоже оказалась не низкая. «Вот и хорошо, подумал Макс, а то пришел бы как нищий. Нельзя же людей объедать».
«И чего я так нервничаю? Не пойду больше к святому человеку, и баста! Все равно его жена меня в зятья не хочет»Макс опять повеселел.
В последнее время настроение у него менялось по десять раз на дню, он то грустил, то радовался. Вдруг он вспомнил слова святого человека, что нервыэто то же самое, что злое начало
Э, подумаешь! А что, он в медицине разбирается? Только и умеет над Талмудом раскачиваться с утра до вечера Нервы это, а не злое начало. Все доктора так говорят, в Буэнос-Айресе, в Лондоне, в Париже, в Берлине. Один врач даже показал Максу рисунок: голое человеческое тело, оплетенное нервами. Этот врач сказал, что только в ухе тысячи нервов. «Больше не полезу в эту праведную семейку, проворчал Макс. Такой Циреле нужен кто-нибудь ей под стать».
Стрелка часов приближалась к пяти. Макс взял дрожки. В Варшаве он только на них и ездил, трамваем пока что ни разу не воспользовался. Прохожие смотрели, как он, разнаряженный, сидит, держа в руках обернутую розовой бумагой бутылку шампанского. Макс велел извозчику ехать по Цеплой и пообещал хорошие чаевые за то, что придется сделать крюк. Проехали по Крулевской, по Гжибовской и оттудана Цеплую.
Макс поднялся по ступеням и постучал в дверь. Еще на лестнице он учуял запах тефтелей. Тут же раздались шаги, и перед Максом предстала невысокая, темноволосая женщина. «А она ничего!»подумал он, мгновенно разглядев ее белое лицо, большие, черные глаза и нос с горбинкой. Женщина приветливо улыбнулась и весело затараторила:
Это что он такое приволок? Мамочки мои, ничего себе бутылочка! Что это, шампанское? Ну вы даете! Да что ж мы на пороге стоим? Проходите, будьте как дома
Она привела Макса в комнату, где стоял уже накрытый стол. На жердочке сидел попугай. На стенахкартины: полуобнаженные женщины и пейзажи. Был здесь и роскошный диван, обитый бордовым бархатом. Квартира напомнила Максу «лучший» бордель, а хозяйка изрядно смахивала на «мамочку».
Шмиль скоро придет, сказала Райзл. Давайте сюда шляпу! Так, а с шампанским что делать?
Хорошо бы в ведерко со льдом поставить.
Верно, лед у меня есть. Сто лет шампанского не пила!
Сколько же вам летдвести? Макс сразу взял правильный тон.
Иногда кажется, что только вчера на свет родилась, а иногдачто уже тысячу лет небо копчу, ответила Райзл.
Максу нравился ее голос. Такая легкая хрипотца бывает у людей, которые умеют получать от жизни удовольствия, никогда не устают и не пресыщаются.
«Вот это по мне, подумал он. Тут я и правда как дома».
Райзл взяла его шляпу и заглянула внутрь.
Панама?
Высшего сорта.
Высший сортэто я люблю. Шмиль рассказывал про вас, я даже пожалела, что тем вечером не пошла в ресторан. Между прочим, у меня сестра в Буэнос-Айресе!
А где, на какой улице?
Юнин или Хунин, не помню, как правильно произносится.
Знаю эту улицу, сказал Макс, а про себя подумал: «И чем твоя сестра занимается, тоже знаю».
Райзл пристально смотрела на Макса, а онна нее. Полновата, но жирной не назовешь. Кожанеобыкновенно белая, гладкая, во взгляде больших, блестящих глазопыт, вожделение и ни капли стыда. «С такой дамочкой можно сразу говорить без обиняков», подумал Макс. Черные волосы зачесаны назад, руки обнажены, на шее ни единой морщинки. Чувственный рот будто создан для поцелуев, верхняя губа чуть приподнята, зубыослепительно-белые. И черное, полупрозрачное платье.
Вот и лето наступило, нарушил Макс затянувшееся молчание.
Так пора уже. Зима очень холодная была, но здесь, слава богу, в любой мороз тепло. Может, лимонаду? Я сама его делаю, щепотку сажи добавляю для вкуса. Попробуете?
Дождусь Шмиля.
Что-то он запаздывает. С ним всякое бывает, может, ревировый задержал, а то и сам комиссар. Люди за ним толпой бегают, помощи просят, а он никому не отказывает. Шмиль Сметанаодин такой. Вот только со здоровьем у него неважно, врачи велят в Мариенбад ехать.
Что с ним?
Ожирение сердца. Десять пудов поднять может, а вскарабкается по лестнице на второй этаж и уже задыхается.
Так ведь он уже не молод.
Мужчина всю жизнь молод. Правда, смотря с кем он.
Макс чуть не сказал вслух: «А ты та еще затычка!» Ему вдруг захотелось подойти и обнять ее, но вместо этого он откинулся на спинку дивана и спросил:
И как ваша сестра там поживает?
Райзл опустилась перед ним на краешек стула.
Неплохо. Сейчас некогда рассказывать. Служанка борщ варит, надо приглядывать, как бы не выкипел. Как говорится, доверяй, но проверяй. А вы, я слышала, там дома продаете?
Дома и землю. Город растет. Где пять лет назад было поле или пастбище, теперь улицы. У нас в семье несчастье случилось, мой сын
Да, я знаю.
Откуда?
Сестра написала. Вчера письмо пришло.
Она меня знает?
Да. Мадам Шаевская, может, слыхали? Там она себя называет «сеньора Шаевски».
Нет, не слыхал.
А вот она про вас наслышана. Писала, что вы в Варшаву собираетесь и что мне стоит с вами познакомиться. Мир тесен.
Гм, странно.
Приходит Шмиль, рассказывает про вас, а на другой день получаю письмои тоже про вас. Ну, думаю, раз такое дело, надо на этого человека посмотреть.
А что можно увидеть с одного взгляда? Ничего.
Я все вижу.
И что же, например?
А это я вам потом скажу, при следующей встрече. Мы с вами еще успеем наговориться. Кто попался мне в руки, тот уже не уйдет. Райзл подмигнула и поднялась. Пойду-ка посмотрю, что там кухарка с моим борщом натворила!
«Вот так так, подумал Макс. Интересная дамочка, с изюминкой». Он уже не знал, чего больше хочет: тефтелей и борща, запах которого долетал в комнату, или хозяйку. Только что он отказался от лимонада, но теперь ему ужасно захотелось пить.
Макс встал и посмотрел в окно. Во дворе дети играют в догонялки, в палант и в чижа. Девочка двумя палками, связанными веревкой, ловко подкидывает резиновый мячик.
С тех пор как Макс уехал из Варшавы, она превратилась для него чуть ли не в сновидение. Но вот он вернулся, а тут все живет, все дышит.
Он услышал, что Райзл открывает дверь. В коридоре раздались шаги. Пришел Шмиль Сметана.
8
После обеда Шмиль сказал, что ему необходимо прилечь, он слишком рано встал, слишком плотно поел и слишком много выпил. Райзл отвела его в спальню. Не раздеваясь, он вытянулся на кровати и тут же захрапел.