Да это же великолепно, дружок! возликовал Эдмон. Великолепно! В письме Армандины безусловно есть здравые мысли, над которыми стоит подумать, поскольку у тебя имеются акции их фабрики я имею в виду ту часть письма, где она говорит о делах фирмы, что им требуются дополнительные капиталовложения С твоей стороны вполне целесообразно прийти им на помощь. Но тогда им незачем приобретать земельную собственность. Можно и по-другому Нет! Никогда в жизни не следует иметь дело с родней, непременно обведут вокруг пальца
И Эдмон весьма красноречиво вздохнул, желая сказать: «Уж я-то знаю всю прелесть ведения родственных дел».
Слушай Армандина права: рано или поздно у тебя будут осложнения с твоим фермером вдруг выпадет неурожайный год, начнется аграрный кризис крестьяне Ведь тебя, насколько я понимаю, интересует лишь однорента. Армандина и ее Дебре чего добиваются? Хотят приобрести земельную собственность и не затронуть в связи с покупкой оборотного капитала. Чудесно Так вот какое я тебе хочу сделать предложение
Орельен рассеянно слушал Эдмона. Он был буквально сражен этим неожиданным прибытием аптекаря в Париж. По всей видимости, Береника не могла вернуться домой к рождеству, и ее супруг
Понимаешь? Я вкладываю в дело Дебре постой ну, предположим, вдвое большую сумму, чем стоит Сен-Женэ Таким образом, мы заткнем им рот Ты скажешь, что я неожиданно предложил тебе баснословную цену, какая им не под силу А ту сумму, которую я тебе дам за Сен-Женэ, ты вложишь в одно из моих дел и будешь получать немножко побольше, чем со своих земель Понимаешь, это, так сказать, моя личная выгода в твоем деле. Мой интерес, понимаешь? Лучшей гарантии тебе не требуется. Я имею в виду одно дело, в котором я заинтересован а супругам Дебре останется только помалкивать. Я, видишь ли, как раз ищу подходящий земельный участок, небольшой по размеру Стану владельцем Сен-Женэ, а тебе заплачу хорошо, словом, сколько ты захочешь Ты по-прежнему будешь распоряжаться своим капиталом, вложив его в мое дело. Ты улавливаешь разницу? А что касается твоих племянников, твоего зятя и Армандины, ну что ж и они тоже выиграют на этом, коль скоро их фабрика нуждается в оборотных средствах
Нет, Орельен никак не мог взять в толк, почему Эдмон говорит о его делах с таким воодушевлением. Зачем так запутывать положение? Странная все-таки мысль разве не проще Эдмону поместить свои собственные деньги в свое собственное предприятие, вместо того чтобы вкладывать их в дело Дебре, затем извлечь деньги оттуда, передать Орельену и т. д., и т. п.
Ты забываешь, что я намерен приобрести небольшой земельный участок
Это верно. Но все-таки
Что все-таки? А ты не допускаешь мысли, что мне просто приятно помочь другу свести концы с концами, а? Друзья мы или нет, в самом деле?
Послушай, я не хочу, я тебя ни о чем не просил
Знаю, боже правый, знаю! Не смеши меня. Не валяй дурака Пойми же ты Это для меня просто совсем маленькое дельце среди десятка прочих
Мне, право, совестно Ты говоришь, мосье Морель в Париже?
Да, Люсьен приехал. Впрочем, это к лучшему!
Как так к лучшему?
Конечно, к лучшему в деловом отношении. Ведь речь идет о выпуске косметических товаров, духов и прочее. «Косметика Мельроз»
Ага, понимаю!
Ничего ты не понимаешь. Я реалист и прежде всего реалист. И пусть говорят, что тут замешана Роза. Да, замешана. Но Розаэто ярлык, реклама. Гораздо важнее, что это выгодное дело, за которым я наблюдаю не столько ради Розы, сколько ради своего отца.
Отца?
Отец возглавляет административный совет так что вся подоплека, как ты видишь, мне прекрасно известна. Я стараюсь устроить так, чтобы и мои друзья извлекли пользу, когда машина завертится на полный ход и наша реклама привлечет всеобщее внимание. Что касается Люсьена, мужа Береники, моего кузена, я же тебе, кажется, говорил, что он аптекарь? Подумай, как для нас ценноаптекарь, филиал фирмы в провинции я его заинтересую в деле вернее, сведу с одним человеком, надеюсь, они столкуются. К тому же я не прочь хоть немного устроить материальные дела Береники, облегчить ей жизнь
Он поймал удивленный взгляд Орельена. И пояснил:
Она ведь не создана для этой серенькой жизни Между нами говоря, Береника тебе нравится Ладно, ладно, я не вмешиваюсь Но разве тебе не приятно, что вы будете связаны денежными интересами, что ты вложишь свои гроши как раз в ту копилку, из которой Береника сможет черпать средства, чтобы покупать себе новые платья, время от времени приезжать в Париж?
Орельен все-таки не поддавался. Это великодушие в стиле деда-мороза и эта несколько грубоватая игра именем Береники Однако в какой мере заинтересован тут сам Эдмон? Орельен терялся в догадках. Он не имеет права отговаривать Барбентана вкладывать деньги в фабрику Дебре. Это будет все-таки серьезной для них подмогой. Как ни старались Армандина и Жак обвести его вокруг пальца, все-таки они А там посмотрим. В конце концов Эдмонего старый товарищ. Орельен вспомнил, как тот пытался уберечь свой диагоналевый английский китель от цепкой фронтовой грязи в Шампани А тут еще Морель свалился как снег на голову. Неужели действительно из-за «Косметики Мельроз»?
Раз ты уже здесь, я сейчас тебя сведу с одним человеком, который занимается фирмой «Мельроз», продолжал Эдмон. И ты сам рассуди, как тебе лучше поступить Строго говоря, это не мое дело, меня интересует фабрика Дебре и твой земельный участок. Впрочем, вы знакомы. Помнишь того субъекта, с которым ты у нас как-то завтракал? Он еще молод и далеко пойдет Мы с ним до войны еще мальчишками играли в Сериане в шары Поэтому-то мне и хочется вывести его в люди
Эдмон позвонил. В дверь заглянула сентиментальная мордочка мадемуазель Сусанны, машинистки.
А, мадемуазель, будьте добры сказать мосье Арно, что я жду его у себя в кабинете
И когда машинистка удалилась, добавил:
Ты сам увидишь, что он неплохой малый и очень смышленый В сущности, это он является мозгом всего дела. А Роза у нас выступает в качестве этикетки, на манер «Бебе Кадум» на детском мыле
Вы меня звали? спросил Адриен Арно.
Орельен обернулся и посмотрел на вошедшего. Какие смешные маленькие усики и какие неприятные маленькие глазки. Но людей следует судить по их внутренним качествам. Какой, например, вид у этого Люсьена Мореля? Мысль о Беренике пронзила ему сердце.
XLV
Проходили дни, и трудно было сказать, как они проходят. Это рождество, маячившее вдали, как маячит в степи город, это рождество, владевшее сердцем Орельена вовсе не по христианской традиции, а из-за того, что праздник грозил ему разлукой, которую он связывал с праздником, это рождество перестало быть мучительной, но полной грез зарей, зарей, когда ночной сторож средневековья невольно становился соучастником и наперсником скрывающегося в предутренней мгле любовника. Рождество наступило, как самый обычный день недели.
Коротенькая фраза Береники: «Вы знаете, что я не одна» ее слова, что она просит больше не звонить на улицу Рейнуар: «Не только из-за Бланшетты, но и по другим причинам», поразили его не так своей нарочитой сухостью, как своей ужасающей осторожностью. Услышав эти несколько отрывистых фраз, он еле сдержал слезы, пожалуй, впервые в жизни ему так хотелось плакать. Береника пообещала, что до отъезда позвонит сама или пришлет письмо и непременно увидится еще раз с ним. Удивительное великодушие!
Он целые дни грыз себя. Значит, все это был лишь самообман. Или комедия, жестокая комедия? Однако она не отвергла его чувств да еще с какой страстью, с какой жадностью добивалась от него подтверждения его любви, и неужели все ради тщеславного удовольствия быть любимой? Нет, это просто немыслимо. Должно быть, от него ускользнуло какое-то звено. Орельен не мог постичь этой двойственности, этого лицемерия. Подобно тому как среди самой бесплодной из всех пустынь возникает реально видимый мираж, так и Береника никогда не казалась ему столь «реально видимой», как сейчас, в этом ее безнадежном отсутствии. Он просыпался ночью потому, что ему чудилось, будто она вошла в спальню. И среди бела дня свет, падавший из окон, минуя все и вся, освещал лишь ее фигуру, четко вырисовывавшуюся на тусклой обивке мебели. Между ним и миром вставала жемчужная дымка, и сквозь нее он глядел на свет божий. Что было тем городом, мелькавшим вдали, Береника или рождество? Цезарея «И долго я бродил»
Иногда время вдруг перестает быть канвой нашей жизни, перестает быть неосознанной формой нашей жизни. Оно проступает, просвечивает в нас, как филигранный узор, как глубокая мечта, и вскоре становится наваждением. Будучи уловленным, оно прекращает свой бег. Человек, стремящийся отвратить свое внимание от болевой точки, непрестанно натыкается на нее в неотвязных мыслях о времени, мыслях, оторвавшихся от своего первоначального объекта, и вот уже время становится болью, само время, оно отныне не течет. Уже не пытаешься занять чем-то пустые часы, всякое занятие кажется смехотворным. И при мысли об этих необъятных просторах, расстилающихся перед вами, вас охватывает безнадежность: безнадежно непредставима не только вся дальнейшая жизнь, но даже само время, ближайшее время, скажем, два ближайших часа. Страдание это больше всего похоже на доводящую до бешенства зубную боль, которой, кажется, никогда не будет конца. Она здесь, и не знаешь, как лучше повернуться, как удобнее лечь, как быть со своим собственным телом, с бредом, с неумолимыми воспоминаниями, хоть ты и клянешь себя за то, что стал их покорной добычей.
Орельен не желал принимать самые обыкновенные, самые простые объяснения, которые ему язвительно нашептывал внутренний голос: «Она тебя не любит Ей просто льстила, доставляла удовольствие твоя любовь У нее муж, своя жизнь Какого черта ей бросать все это? Провинциалочка, буржуазна, разрешила себе повеселиться на каникулах, а теперь каникулы кончились и она вышла из игры такой же, как вошла: мужа-то своего она не обманула!» Он старался заглушить этот скептический голос, не слушать его доводов, таких невыносимо горьких, что уж лучше было умереть. Он изобретал истории одна другой неправдоподобнее, подыскивал наиболее романтические объяснения, хотя сам понимал всю их лживость и упорно цеплялся за них, лишь бы убить время, безжалостное время. И вдруг, взорвавшись, он одним махом расправлялся со своими фантазиями. Как медведь в клетке, метался по двум маленьким комнаткам своей квартиры. Ибо из дома он теперь не выходил. Ждал этого маловероятного звонка по телефону. Нет, вовсе не ждал его. Но зачем выходить из дому? Куда идти? К чему обманывать себя, что-то делать? Никого не видеть. Главное, никого не видеть. Вполне хватит, мадам Дювинь. «Не приходите завтра», как-то сказал он ей. Она испуганно взглянула на Орельена. На следующий день у него не хватило мужества повторить эту фразу и мадам Дювинь по-прежнему появлялась каждое утро. Эту кару он сам добровольно наложил на себя, и карой было ее шнырянье по квартире, неумолкавший ни на минуту ее голос; какое же облегчение наступало после того, как за ней захлопывалась входная дверь!
Хочешь не хочешь, приходилось ее терпеть. А что, если к нему неожиданно, без предупреждения, явится Береника, воспользовавшись тем, что дверь незаперта? Все должно быть в порядке, все должно быть готово к ее приходу. К приходу той, которая не придет. Так ли уж нужна ему для этого мадам Дювинь? С каким-то поистине болезненным упорством он наводил порядок в своих двух комнатках, в кухне, в ванной. Когда берешься за такое дело, когда начинаешь всматриваться праздным взглядом в каждый квадратный сантиметр пола или стены, разглядывать мебель, занавеси, оказывается, все требует самой тщательной уборки и чистки, а этот квадратный сантиметр в свою очередь дробится и дробится до бесконечности. В эту работу Орельен вкладывал все то рвение, всю ту недоверчивую настороженность, с какой в иные дни мылся, стоя под душем. Оказалось, что можно без конца скоблить, без конца наводить блеск, начищать какой-нибудь один квадратик паркета, один завиток на мебели, словом, превратить уборку в чисто косметическую операцию. Это уже граничило с безумием, уже терялась вера в то, что можно достичь желаемой чистоты, становилось очевидным, что любая, даже идеальная чистота, всегда относительна: поле предстоящей деятельности делилось на все более и более мелкие отрезки, и Орельена охватывало отчаяние, когда он вдруг убеждался, что в своей страсти к порядку одолевает только бесконечно малую часть взятого на подозрение предмета, что ковер после подметания ерошится, как больное животное, и что впереди еще целая вселенная грязи или, хуже того, отсутствия чистоты. И тогда куда милее становится явная грязь, чем эта относительная чистота, ведь грязь, та по крайней мере позволяет человеку насладиться торжеством победы после того, как он пройдется по всем сомнительным местам мокрой тряпкой или вооружится щеткой
Все же рождественским утром, именно потому, что это утро считается в семейном кругу священным и госпожа Морель, эта примерная супруга, будет наверняка сидеть с мужем, господином Морелем, не отойдет от него ни на шаг и, следовательно, не позвонит сюда, по всем этим причинам Орельен вдруг бросил приводить в порядок квартиру и распрощался со своей манией. Не дожидаясь прихода мадам Дювинь, он вышел из дома, радуясь, что так счастливо избег очередной порции ее болтовни. Он не побрился, не переменил сорочки. И все это с чувством злобного удовлетворения.
Стоял серенький денек, однако было сухо. Сердитый, резкий ветер! Орельен зябко ежился, как ежится на морозе человек, три дня не покидавший комнаты, где даже воздух пропитан иссушающим дыханием центрального отопления. Противный холодок пополз от щиколоток к коленям. Орельен плотнее запахнул пальто, поднял воротник, глубже засунул руки в карманы и побрел берегом Сены вверх по течению, искоса поглядывая на запертые ящики букинистов, почему-то напоминавшие сейчас гробы. По брусчатой мостовой как-то особенно четко выбивала копытами дробь белая лошадка, впряженная в дребезжащий фургон для развозки товаров; поперек фургона на фоне черно-голубых полос можно было прочитать слово «Весна», звучавшее как насмешка. Мимо проносились такси. Город казался пустынным, словно оттуда вихрем вымело все живое. Однако на стрелке Ситэ, на мосту и на обоих берегах чернела толпа, люди заглядывали в реку, свешивались с перил, вопили. Что там такое происходит?
Орельен приблизился, его сразу подхватила толпа, сжала и вынесла к самому парапету: там, внизу, бегали, суетились какие-то люди, и тут же стояли в ряд сбросившие одежду мужчины, часть из них в резиновых шапочках на голове; странно было смотреть на эти обнаженные тела, бесстрашно противостоящие холоду; кругом целая куча тренеров, болельщиков, а сверху любовались зрители: женщины, энтузиасты. Внезапно эти белые фигуры, похожие на больших бесцветных рыб или тюленей, бросились в воду, и зрители закричали, заволновались, побежали по мосту к правому берегу. Орельен смотрел, как удалялись пловцы, как, набирая скорость, преодолевали они холод, что было гораздо труднее, чем преодолеть собственную нерешительность; их было, должно быть, около сотни, и, казалось, они заранее распределили свои роли. На мосту стоял киноаппарат, и шла съемка. У обмерзшего берега их поджидали фотокорреспонденты. Река прикрывала пловцов своим ледяным зеленоватым покровом, их атлетические тела появлялись из воды по частям, как разделываемое на колоде мясо; по тяжелому дыханию отстающих можно было судить, какие нечеловеческие усилия приходилось делать передним, и дух упорного состязания уже владел рекой, прежде чем зрители догадались об этом упорстве. Пловцы разбились на группы, впереди плыл отряд сильнейших, вблизи от них держались две-три отчаянные головы в надежде догнать первых, потом, худо ли, хорошо ли, плыли все остальные и, наконец, в самом хвостеотстающие, которые бросились в воду вслед за прочими, не рассчитав сил, и сейчас их мучил не только холод, но и стыд.
На мгновение Орельен пожалел, что он не на том берегу и не сможет присутствовать при финише. Отсюда было плохо видно вырвавшихся вперед наиболее сильных, а следовательно, и наиболее интересных пловцов, трудно было сравнивать их стиль, манеру. Вдруг Орельену вспомнился Рике, тот самый парень, которого он встретил в бассейне на улице Оберкампф. Возможно, и он тоже плывет сейчас вместе с другими, охваченный стремлением избыть свою энергию, и отнюдь не унывает, что не «выйдет», как он выражался, в чемпионы, он, Рике, вносящий свою безвестную лепту в историю водного спорта. Большинство пловцов были вроде Рике, они боролись за «Рождественский кубок», подобно тому как в деревнях по праздничным дням парни взбираются по мачте за бутылкой коньяка, хотя многие прекрасно знают, что им ни за что не добраться до верха. Когда этих пловцов будут показывать в кинохронике, зрители поежатся и заметят: «Н-да, видать храбрые парни».