7
В конце октября оставленные в Верхней Австрии подручные буквально засыпали меня всевозможными подробностями. И я ничуть не удивился тому, что пчеловодство уже успело превратиться для Алоиса в своего рода манию.
В России у меня не было времени вдаваться в эти детали. Не получая прямого доступа к мыслям Алоиса в периоды бодрствования (что, как я уже упоминал, редко практикуется применительно к мужчинам и женщинам, не являющимся нашими клиентами), мои агенты довольствовались тем, что узнавали в ходе предрассветных рейдов. «На рыночной площади сна», как выражается наш Маэстро, большинство мужчин и женщин представляют собой в равной мере открытую и для бесов, и для Наглых книгу, так что их дневные мысли приходится считывать в состоянии, искаженном образами сна.
Немало узнаем мы и благодаря тому, что не брезгуем подслушивать самую обыкновенную семейную болтовню. Одним словом, информации у меня скопилось предостаточно для того, чтобы расстроиться, потому что мои агенты подошли к делу предвзято. Они считали Алоиса слабаком, причем чересчур озабоченным слабаком,а всё потому, что не разбирались в людях (мужчинах или женщинах), обладающих силой и стойкостью, однако подпавших под наблюдение в период душевной смуты. Не составляет труда понять человека, который заведомо слабее тебя, а вот проникнуть в подлинные мысли кого-нибудь более сильного, чем ты, куда труднее. От тебя требуется уважение, а как раз им мои оставшиеся в Австрии агенты были обделены напрочь.
Будучи в своей прежней жизни людьми довольно ничтожными, они и в Алоисе подмечали в первую очередь всё, что в нем было мелкого и ничего не значащего. Мне приходилось, рассматривая поставляемые ими материалы, делать вынужденную поправку на эту, условно говоря, недобросовестность. Вынужден напомнить читателю, что именно от этого отца именно у этой матери родился мальчик, которому предстояло превратиться в Адольфа Гитлера. Так что, оценивая Клару и Алоиса, нельзя упускать из виду присущую им силу, хотя и о серьезной слабости, свойственной обоим, забывать тоже непозволительно.
Что ж, ладно. Вот вам мой тщательный (хотя и приобретенный из вторых рук) отчет о несчастьях, обрушившихся на свежеиспеченного пасечника Алоиса.
Его первой заботой (которую я нахожу комичной, потому что он всю жизнь, можно сказать, не снимал Мундира) стала необходимость постоянно носить светлые перчатки и специальный головной убор с забралом (и то и другоеослепительно белого цвета). Нужно было также избегать темных брюк и пиджаков, которые он привык носить, а значит, в самые первые дни едва ли не главным для него оказалось не забыть переодеться, прежде чем подойти к ульям. Темные и яркие цвета пчел раздражаюти он отлично знал об этом. Знал на основе горького (хотя и неоднозначного) опыта. В тот день, много лет назад, когда его жестоко искусали пчелы из собственного улья под Браунау, он совершил ошибку, пригласив с собой на пасеку в воскресенье под вечер некую красотку. В план обольщения наряду с демонстрацией сноровки в деле обращения с пчелами входила и внешняя неотразимость, так что он предстал перед дамой (и перед пчелами) в синем парадном мундире. И был покусан так жестоко, что поневоле запомнил это навсегда. Да и намеченное на вечер совокупление сорвалось, потому что красотку покусали тоже, не пощадив ее пышной, практически обнаженной груди. Конечно, интрижкой больше, интрижкой меньше; однако самолюбию Алоиса тем самым был нанесен тяжелый удар. И, как мы видим, он так и не сумел полностью оправиться. Даже облачившись во все белое, он испытывал приступы острого страха. Приближаясь к пасеке, он чувствовал, будто в животе у него взрываются сигнальные ракеты.
В каком-то смысле, однако же, Алоис оставался тем, кем он был по праву рождения, то есть крестьянином. Он не забыл о том, что из каждого небольшого несчастья можно при случае извлечь большую выгоду. Главное оставаться начеку. Как мы помним, временное ослабление ревматических болей после неприятного инцидента с пчелами навело его на любопытные мысли в области медицины. И Старик при личной встрече Подтвердил справедливость его выводов.
Именно это подтверждение и послужило отчасти причиной того, что сам Алоис согласился со Стариком в другом отношении: импортируемые в Австрию итальянские пчелы лучше аборигенок. И хотя у Алоиса возникло подозрение, что Старик сознательно подсовывает ему именно тот рой, от которого сам стремится избавиться, он позволил себе прислушаться к словам о том, что с итальянскими пчелами ему будет куда проще управиться. Более того, их благородно-желтый окрас, заставляющий вспомнить об отменно начищенной кожаной обуви бежевого цвета, превращает их просто-напросто в красавиц. Алоису пришлось согласиться с тем, что три золотистых сегмента на спинке у пчелы, резко очерченные черным контуром, и впрямь прекрасны. Или, вернее, шикарны, потому что ему вспомнилось именно это слово. Тогда как австрийские аборигенки серые и мохнатые. И никакого в них, в отличие от итальянских сестер, шика. Впоследствии Алоис почувствовал себя в некотором роде предателем, ведь порода австрийских пчел носила название «пчелы Франца-Иосифа».
Беспокойство, испытываемое Алоисом, усиливалось из-за того, что он так и не смог убедить себя, что поступил правильно, решив не тянуть с обзаведением собственными ульями до весны. Теперь ему предстояло заботиться о том, чтобы его колония не погибла от холода.
На протяжении всех зимних месяцев внутреннюю температуру в каждом из ульев следовало замерять каждый день. Однако улей можно было открывать всего на пару секунд.
«Вас будет снедать любопытство,предостерег Алоиса Старик,но не вздумайте давать ему волю. Нечего и думать о том, чтобы снять выдвижные рамы и посмотреть, как обстоят дела в сотах. В результате такой неосторожности вы можете настолько выстудить улей, что на новый обогрев у пчел уйдет несколько часов. А это неизбежно приведет к резкому сокращению популяции. Так что не рискуйте, господин Гитлер. До сих пор, судя по вашим собственным словам, вам доводилось иметь дело с пчелами лишь в июне и в июле. А такое под силу даже любителю. Но для того чтобы стать подлинным Пасечником и провести маленький народ сквозь суровую зиму, человеку нужен характер, друг мой, характер!И словно бы для вящей убедительности он добавил:Мой новый друг!»
8
Если бы Алоису выпал жребий оказаться одновременно и подсудимым, и судьей, он вынес бы себе обвинительный приговор. Неужели какая-то отставка заставила некогда сильного человека превратиться в такую развалину? Повинуясь минутному порыву, он купил ферму, а затем (словно бы для того, чтобы удвоить ставку) приобрел два пчелиных роя в дощатых ульях. С какой стати было так спешить с обзаведением собственной пасекой в канун зимы? Разве и это не стало данью порыву, причем опрометчивому? У Старика хватило наглости сказать ему на прощание: «Скоро вы увидите, от скольких хлопот я вас избавил».
Но, избавленный от лишних хлопот, Алоис добрал свое напрасными опасениями. Ему все еще не исполнилось шестьдесят, черт побери, оставался еще год с лишним до этой круглой даты, но, взвалив на себя новую ношу, он внезапно почувствовал сильнейшее изнеможение. Его два улья уже стояли под дубом, утепленные толем и сверху, и снизу; толь, чтобы его не сдуло ветром, был аккуратно придавлен камешками. В двух ульях обитали два роя. Каждый день он замерял температуру в обоих ульях, а раз в неделю проводил взвешивание. Его проблема отчасти заключалась и в том, что работы у него практически не былотолько треволнения. Если к весне пчелосемьи существенно ослабнут, ему придется подселять остатки одной к остаткам другой, придется, не исключено, покупать еще пчел, что, не говоря уж о новых тратах, вне всякого сомнения, приведет в восторг вонючего Старика; да и может ли быть по-другому, если высокочтимый главный инспектор таможни господин Гитлер распишется в собственном невежестве в области пчеловодства всеми десятью пребольно покусанными пальцами? Уже прямо сейчас, в ноябре, Алоис прочитал целую лекциюАнжеле, Ади и даже Кларена тему о том, как важна будет в пчеловодстве с наступлением теплой погоды чрезвычайная опрятность. Каким бы пригожим ни выдался денек, ульи ни в коем случае нельзя оставлять открытыми. И главноене проливать наземь ни капли меду. А если все-таки прольешь, немедленно прибрать за собой. Потому что, если этого не сделать, пчелы могут наброситься на дармовой мед, на не стоящий им никаких трудов мед, и увязнут в нем, и если лужица окажется достаточно глубокой, она станет для них сестринской могилой.
Так что его страхи распространялись на все семейство и простирались на много месяцев вперед. Ежевечерне он читал литературу по пчеловодству и мало-помалу впадал от нее в полную зависимость.
Он смастерил третий улей, который пока был ему без надобности, и гордился проявленным мастерством, хотя, понятно, его самопальной поделке было далеко до настоящих «лангстроттов».
Однако работа его успокоила. Грудь колесом, он важно объявил жене: «У кого в жилах течет добрая немецкая кровь, тому понятно, что благословение дарует нам не Господь, а тяжкий труд». Хотя это было, пожалуй, не слишком удачное замечание. Почему он завел речь о немецкой крови, а не об австрийской?
Этот вопрос дал ему новую пищу для размышлений. Справедливо ли, что той или иной нации присущи свойственные только ей достоинства? Потому что, если это не так, то с какой стати славить немецкую кровь? И почему, собственно говоря, не австрийскую? У него был император, вечно решающий огромные и (часто) идиотские проблемы поддержания мира и согласия между подданными империи Габсбургов: чехами, венграми, итальянцами, поляками, евреями и сербами, не говоря уж о цыганах. А вот у немцев такой проблемы просто-напросто не было. За что им, разумеется, следовало благодарить Бисмарка, объединившего все эти жалкие удельные княжества. Людвиг I и Людвиг II, прозванный Безумцем, баварцы, а все баварцы рождаются сумасшедшими. Но пруссаки еще хуже. У каждого пруссака шило в жопе. Так с какой стати рассуждать о немецкой крови? «А с такой,ответил он самому себе, что я прекрасно понимаю, что это такое».
Но понять он этого как раз не мог, хотя в каком-то смысле и понимал. Разница между «понимать» и «понять» представляла собой философскую загадку. Алоис и сам почувствовал себя в некотором роде философом. Что ж, для выходца из глубинки совсем недурно. Он испытывал искушение обсудить «философскую загадку» в местной пивной, но по размышлении решил этого не делать. Там, в Фишльхаме, подобрались идиоты. И ему было жаль попусту потраченного на них времени. Тем не менее уже в ноябре он начал появляться в пивной едва ли не сразу же после полудня, что служило лишним доказательством (имелись, впрочем, и другие) того, что он совершенно обленился. Именно поэтому он, воздержавшись на пару дней от визитов в пивную, растянул на ветвях дуба, под которым стояли ульи, сетку, чтобы отпугнуть птиц, которые должны были прилететь по весне. Он подумал даже о том, не навестить ли Старика, но вспомнил, как тот чудовищно пахнет, и предпочел воздержаться.
Прошло совсем немного времени, и он уже вернулся в пивную. Кое-что отрадное в визитах сюда все же было: идиоты теперь считали его крупным специалистом по пчеловодству. Все наставления Старика плюс все знания, почерпнутые Алоисом за последнее время из книг, он преподносил теперь как свои собственные открытия. Алоис не сомневался в том, что честность и скромность представляют собой человеческие достоинства и демонстрировать их надлежит в общении с вышестоящими. Тогда как нижестоящих надо превращать в покорных слушателей, изо всех сил внушая им, что, слушая тебя, они внемлют мудрецу. Поскольку для местных жителей он был более доступен, чем Старик, именно ему и выпадала роль главного эксперта. Один из здешних фермеров уже нанес ему визит, чтобы посоветоваться насчет обзаведения пчелами. Алоис буквально ошеломил его объемом и детальностью информации о том, как надлежит правильно кормить пчел в зимнее время.
Эта небольшая лекция позволила ему вновь почувствовать себя специалистом, каким он был до ухода на пенсию.
«Вся трудность,объяснил он посетителю,заключается в том, чтобы смастерить хорошую кормушку. Потому что нужно не только вливать жидкий корм, затянув горлышко кувшина частой сеткой, как я вам только что объяснил, но и сам сосуд приходится держать вверх дном строго над отверстием, чтобы питание досталось именно тем, кто в нем особо нуждается. Вы улавливаете мою мысль?»
Собеседник явно не улавливал. Задолго до того, как воскресный посетитель, будучи изрядно обескуражен, соизволил распрощаться, Алоису стало ясно, что хотя бы с этой стороны конкуренция ему на следующий год не грозит.
Агентура сообщила мне множество незначительных эпизодов вроде только что пересказанного. Моим подручным было не понять глубины Алоисовой тревоги. Вскоре после ухода изрядно озадаченного посетителя Алоис впал в тоску, предчувствуя, что с его колонией вот-вот случится что-то страшное.
Целый вечер он просидел над книгами, но тоска не пошла на убыль. Ночами ему теперь снилось, будто он живет в одном из «лангстроттов», превратившись в пчелу, став пренебрежимо малой частью обитающего в бесконечной глубине и темноте роя. Как ориентироваться в таком мраке? Как жить в нем? Какой прок от жала, сбитого с толку полным отсутствием света?
В конце концов, этот сон превратился в самый настоящий кошмар, и теперь заинтересовал даже столь бесчувственных субъектов, как мои подручные. Рой бесконечно разрастался во сне, вылетал из улья и уносился вдаль. И исчезал бесследно.
Так что же, по весне пчелы и впрямь улетят? Во сне он тянулся к Кларе, клал руку ей на живот. Тот был уже огромным, хотя родить она должна была только в январе. Что за великана она вынашивает?
Она просыпалась от его прикосновений, поуютнее устраивалась в его объятиях, но ему хотелось поделиться с нею своими сомнениями, чтобы не оставаться в пугающей тьме одному. И вот уже она бодрствовала и была глубоко несчастна.
Надеюсь,начинал Алоис,ты больше не разговаривала с господином Ростенмайером?
И она уже знала заранее, о чем пойдет речь дальше. Господин Ростенмайер был владельцем магазинчика в Фишльхаме, и у него в лавке раз в неделю они с Анжелой покупали то немногое, что не росло на их собственном огороде. Ростенмайер нравился Кларе, и она помаленьку начала разговаривать с ним о перспективахпродажи меда с гитлеровской пасеки. Алоис предостерег ее против каких бы то ни было твердых договоренностей, потому что в вопросе о предполагаемой продаже не исключал собственной кооперации со Стариком. Тем не менее ей нравилось думать о том, что торговать их медом будет все-таки такой приятный человек, как Ростенмайер, и в этом случае она станет передаточным звеном и будет приносить домой денежку-другую. Стоило ей задуматься над этим, и ее большой палец сам принимался тереться об указательный.
Но теперь Алоис принял окончательное решение скооперироваться со Стариком и поставил ее об этом в известность.
А ято думала,сказала она во тьме, чувствуя, как его рука гладит ей живот,что этот человек тебе не понравился. Да, я помню, что ты сказал: от него воняет.
Старик плохого не присоветует,возразил Алоис. Только что отоснившийся кошмар никак не хотел его отпустить.
Конечно, это так, но ты ведь сказал, что не доверяешь ему. Ты ведь сказал это?Она сама была уже на грани истерики. Спать не дают, а чего ради?Да, ты сказал, что не доверяешь ему, а все равно хочешь иметь дело с ним, а не с таким порядочным человеком, как господин Ростенмайер.
Клара, с чего это ты так разволновалась? Может быть, ты все-таки уже успела проболтаться Ростенмайеру? Завела с ним речь, сама знаешь, о чем? Проболталась, а меня в известность об этом не поставила?
Нет, что ты! И ни чуточки я не разволновалась. И ни о чем не проболталась.
Она испытывала искушение добавить: «Но вот что я тебе скажу, я просто обязана тебе это сказать: я тебя не понимаю. Просто не понимаю. Хода твоих мыслей не улавливаю. Что ты за человек!» Но она, разумеется, промолчала. Он бы ее непременно высмеял. И потом ей пришлось бы провести без сна полночи, вновь и вновь объясняя, что она имеет в виду, восклицая: «Что ты за человек!»
9
И вот Алоис все же решил отправиться к Старику. А почему бы и нет? Я реалист, внушал он себе, да и к скверному запаху мне не привыкать. В конце концов, иной раз приходится иметь дело с самим чертом! (Пересказывая мне эти слова, мои агенты хихикали.)
Алоис пошел к Старику в следующее воскресенье и вновь взял с собой Ади. На этот раз мальчика заинтересовал сам маршрут, длиною примерно в два километра. Он запоминал повороты тропы, чтобы в дальнейшем добираться до Стариковой лачуги самостоятельно. И всю дорогу очень нервничал. В желудке он чувствовал такую тяжесть, словно только что съел огромный кусок хлеба, а сердце, наоборот, словно летело вперед него. И он понимал, что ни за что не признается отцу в том, что завтра же навестит Старика уже в одиночку.
«Да,мысленно твердил он себе,мне не будет страшно. Ни чуточки. Может, разве что ночью, но ночью я не пойду. Ночью в лесу слишком много нечисти».
Второй визит Алоиса к Старику, с точки зрения Ади, оказался еще удачнее первого. Если сначала взрослые говорили о ценах на мед и Ади едва поспевал за ходом беседы, то, управившись с делами, они перешли к куда более интересным вопросам. Потому что Старик опять завел речь о том, какую загадку, окруженную тайной, представляют собой пчелы как таковые.
Да,звучно начал Старик,мне никогда не надоедает размышлять об этих крошечных созданиях с их вечносущим медом и чуть ли не неистребимым желанием жалить. Во всем этом столько самых удивительных нюансов!
И преподробнейшая лекция началась. Ее откровенно монологический характер не слишком досаждал Алоису: как-никак он сможет завтра же пересказать все услышанноетолько уже от собственного именив фишльхамской пивной. Каким праздником это станет для тамошних идиотов! Ади, в свою очередь, слушал чрезвычайно внимательно. Запоминая звучание слов, значение которых было ему еще неизвестно.
Достаточное ли внимание уделяем мы этому объекту Творения,риторически вопрошал меж тем Старик,отмеченному печатью гения? Эти крошечные бесенята обязаны своим появлением божественной и вместе с тем курьезной эстетике, которой придерживается Господь, мудрость самой природы глаголет о себе в наиболее причудливой форме.
Старик продолжал в том же духе. Ему было что сказать! Божественный балет, божественная гимнастика, божественное капиталовложение в мироустройство. Подобно многим нашим клиентам, Старик непрестанно славил Господапо поводу и без. Мы в них такое поощряем. В высшей степени. Причем во всех случаях.
На этот раз он заболтался настолько, что Алоису вновь стало противно. Сколько уже времени ему поневоле приходилось довольствоваться ролью смиренного слушателя! Хуже того, ему не нравилось то, как блестят глаза его сына. Большие голубые глаза, так похожие на материнские. И сейчас они были полны почтения.
Наконец Алоису удалось вставить в разговор собственное слово:
А почему бы вам не пригласить нас на кухню и не показать мальчику ваш демонстрационный улей?
Было очевидно, что Старику этого не хочется, на что, собственно, и рассчитывал Алоис, но тут заговорил Ади.
Пожалуйста,зачастил он,прошу вас, пожалуйста. Я никогда еще не заглядывал внутрь пчелиного домика. Пчелы у нас уже сколько?., семь, нет, восемь недель а я их вблизи еще не видел. Так что же мне, ждать до весны? Прошу вас, пожалуйста.
Вот именно,ответил Старик.Необходимо подождать до весны.Но, увидев разочарование, даже отчаяние на лице мальчика, сдался.Ладно. Но рассчитывать тебе особо не на что. Сейчас зима. Пчелы в зимние месяцы спят.
Что тут же и подтвердилось. На кухне, в которой ничего не было, кроме маленькой печки, рукомойника с раковиной и подставленным под нее тазом, имелся, однако же, и стол. И на одном конце его стоял узкий стеклянный пенал, длиной, может быть, сантиметров в шестьдесят и высотой в тридцать, завешенный с обоих боков черной тканью. Когда Старик отдернул эти занавески, стали видны две стеклянные стенки, и в пространстве между ними (в пространстве шириной в какие-то три дюйма) была установлена вертикальная рамка, усеянная бессчетными восковыми ячейками.
Ади был разочарован. Сонные черные существа, размером с таблетку из склянки, испуганные ярким светом, жались друг к дружке, жалкие, кособокие, липкие даже на вид, безобразные, как тараканы (крылышки у них были, понятно, убраны). Ади не испытывал столь сильного разочарования с тех пор, как увидел сосущим материнскую грудь крошечного уродца Эдмунда.
Походили эти так называемые пчелы и на горох в поставленной на плиту суповой кастрюле, хотя нет, горошины в супе так не нервничают. И какою же страшной жизнью они живут, подумал мальчик, если само солнце их так пугает! И с таким ужасом жмутся друг к дружке Он вздохнул, чтобы не расплакаться.
В настоящий момент,заговорил Старик,они самые несчастные из тварей земных, они плавают в собственной слизи, как зародыши. Но их жизнь соткана из предельных противоречий. Сейчас они ничего не делают, а вот летом, увидишь, они будут виться в воздухе и сверкать на солнце, как капли росы. И станут бесстрашными. И очертя голову устремятся к чашечкам цветов, раскрывающимся словно специально для них.
Вот-вот, послушай,не удержавшись, вступился Алоис. Что ни говори, у этого отвратительного Старика, у этого вонючего козла имеется стиль, невольно подумал он.
А вот что подумал Ади: эти пчелы могут искусать тебя до смерти. Ему было трудно вообразить себе смерть, и от этого он задрожал, как от холода. Но поверх неожиданной стужи он почувствовал близость к Старикублизость, безусловно не меньшую, чем к родному отцу,потому что таким речам он был бы согласен внимать дни и ночи напролет.
Заглядывай ко мне почаще,успел шепнуть ему Старик, прежде чем Алоис дал понять, что им пора уходить.
10
Я не знаю, насколько сильное впечатление произвели на Ади слова, которые Старик прошептал напоследок, но именно с той минуты я начал особенно горько сожалеть о том, что вынужден получать информацию об удивительном мальчике из вторых рук, от моих агентов в Хафельде. Вскоре после визита к Старику (в канун Рождестване больше и не меньше!), дождавшись, когда все в доме уснут, Ади поднялся из кроватки, нацепил на себя самую теплую одежонку, вышел во двор и уселся под дубом на помост, на котором были установлены оба улья. И оставался там очень долго, хотя и отчаянно мерз. Но он продолжал сидеть между двумя ульями, обхватив руками заднюю стенку каждого. И молился о том, чтобы с пчелами ничего не случилось.
Это уже представляло для меня интерес. Я принялся допытываться у своих агентов, что именно им удалось вычитать из мыслей мальчика, и кое-какие из добытых таким образом сведений оказались не лишены ценности. Накануне ночью Ади услышал, как его отец посетовал на то, что толь, которым был прикрыт вход в один из ульев, сорван. И хотя отверстие само по себе было мало, какая-нибудь мышь вполне могла забраться в улей. Поразмыслив, Алоис решил, что это все же маловероятно: слишком уж тесна была щель даже для мыши, однако Адольфа это не убедило. А поскольку днем отец успел заделать дыру, Ади теперь не знал, в который из ульев могла прокрасться мышь, и на всякий случай осенял своим благословением сразу оба.
А поскольку дело происходило в канун Рождества, мальчик проникся материнским религиозным благоговением.
«Этою ночью ровно тысяча восемьсот девяносто пять лет назад,торжественно возвестила Клара,родился Сын Божийсамый замечательный человек, когда-либо живший на земле. Самый славный, самый хороший. И если ты полюбишь Его, Он непременно полюбит тебя в ответ».
Так что Ади не испытывал колебаний. Этою ночью следовало дышать свежим воздухом, пусть и не столько свежим, сколько попросту ледяным. Ибо Сын Божий был где-то рядом. Но придаст ли Он маленькому Ади силу, позволяющую убить мышь не действием, а всего лишь помыслом?
Убить мышь помыслом? Я знал возможности своих агентов. Придумать такое у них не хватило бы изобретательности. Значит, эта мысль пришла в голову самому Ади. Ему, и только ему. Присутствуй я на месте, мне тут же захотелось бы взвинтить ставки. Я бы постарался внушить мальчику веру в то, что он может некоей дарованной ему силой не только убивать конкретные живые существа, но и спасать от неминуемой смерти другие (или, если угодно, те же самые). Проникшийся подобной верой клиент бывает чрезвычайно полезен, но на пустом месте она не возникает, и тут без техники имплантации сновидений не обойтись.
А поскольку меня на месте не было, я постарался не слишком расстроиться из-за упущенной возможности. У меня более чем хватало дел в Петербурге. В городе на Неве мне с моими наиболее опытными помощниками противостояла сила, также весьма значительная. Никогда еще я не сталкивался с такой решительной и бескомпромиссной компанией Наглых, как русские ангелы. Не ангелы, а самые настоящие звери. За последние несколько столетий русские Наглые сумели организовать мощный коллективный отпор бесовским полчищам, внедренным нами в лоно Русской православной церкви с ее бесчисленными соборами и монастырями. В результате этого русские Наглые, столь же злые и дикие, как самые дремучие русские монахи, приобрели в стране изрядную власть. В решающие последние месяцы они, целиком и полностью мобилизованные, стремились не допустить срыва коронации Николая II.
Когда Маэстро обращался ко мне за советом (что время от времени имело место), у меня каждый раз хватало смелости доложить ему, что я не верю в осуществимость планов срыва самой коронации. Слишком уж мощное противодействие нам оказывали. Куда проще было бы вызвать серьезные беспорядки через день-другой после торжественной церемонии.
Конечно, смелостью это было весьма относительной, потому что Маэстро ценит в ближайших подчиненных открытость и инициативность. «Пусть уж лучше я посмеюсь над нелепостью ваших предположений и предложений, нежели натолкнусь на сугубо почтительное молчание. Из страха ошибиться вы можете утратить существенную часть креативности».
И хватит об этом. Вам и так ясно, что на тот период русские дела представлялись мне куда более важными, чем незначительные происшествия в захолустном Хафельде.
Так или иначе, а вернее, интересовало это меня или нет, 21 января Клара разрешилась от бремени. Алоису это особой радости не доставило. Произвести на свет долгожданного богатыря Клара не сумела. Она родила девочку. А значит, все хлопоты с кормлением младенца ночью и плачем младенца днем пройдут впустую. Алоис надеялся на старости лет обзавестись сыном-здоровяком, сыном, которым он (в отличие от трех предыдущих: буяна, маменькиного сыночка и писуна) сможет хвастать. Так что праздновать рождение дочери Алоису не хотелось, и все же он принялся его праздновать, вечер за вечером просиживая в фишльхамской пивной, пока наконец пиво у него во рту не стало похоже по вкусу на младенческую мочу. Теперь под его деревенским кровом обитало уже шесть живых существ. А к началу лета, когда вернется из Шпиталя Алоис-младший, их станет семеро. Поди потом разбери, где стоит больший шумв пивной или у тебя дома?
Из визитов Алоиса в кабак моим агентам не удавалось извлечь ничего стоящего. В пьяной мужской компании неизбежно возникает дух солидарности. В пивном хмелю и на спиртовых парах людям удается организовать истинно братский отпор как ангелам, так и бесам, потому что им кажется, будто они, люди, ни тем ни другим не уступают.
Такие условия нельзя назвать подходящими для нашей работы, однако кое-какие возможности открываются, когда выпившие дядьки, пошатываясь, разбредаются по домам. А мы уже тут как тут. Иногда мы ухитряемся подставить им подножку. Они летят наземь и принимаются уверять, будто их толкнули; никто им, конечно, не верит, и от этого их досада становится лишь сильнее. Порою их охватывает яростьне их ярость, никак не их, но они об этом даже не догадываются.
11
Пусть по возвращении Алоис и пошатывался на ходу, однако же силы переполняли его и ложиться спать ему не хотелось. Он присел возле ульев, извлек из кармана резиновую слуховую трубку. Приложил ее к стенке одного из «лангстроттов» и прислушался к происходящему в глубине миниатюрного города. Тонкий мелодичный звук, чуть ли не напев, исходящий оттуда, показался ему жалобным. Но на что могут жаловаться его пчелы? Настанет новый день, и сотни, а затем и тысячи будут накормлены и напоены медом с водою сквозь ситечко из широкогорлого кувшина. В состоянии приятного опьянения, в котором он сейчас пребывал, серьезные мысли проносились поодиночке, одна за другой, как деревянные лошадки на карусели. Алоис попытался сосчитать, сколько пчел может сейчас находиться в каждом из ульев. Пусть и подвыпив, считал он, как всегда, хорошо. Примерно двадцать тысяч. Получается, что им тесновато. Зная, что нечего тревожить пчел попусту, он все равно, не удержавшись, резко постучал по стенке улья. Потому что в ответ на это непременно должен был так или иначе измениться шум в слуховой трубке. Пчелы запаниковали? Что-то бесспорно истерическое послышалось ему, словно несколько раз провел смычком по своему инструменту безумный скрипач. И затем все стихло. Убрали коготки, кошечки мои, подумал он. И мурлычут во сне.
Почувствовав, что достаточно нагулялся, он поднялся с места, вошел в дом, снял рубашку и брюки и повалился на кровать. Но хор пчел в его сознании не умолкал. Странные это были звуки, но убаюкивающие. Одна яркая мысль, как ослепительно белый конь на параде, промелькнула в его погружающемся в сон мозгу: пчелиный хор, безусловно, нравится ему куда сильнее, чем плач младшего сына.