Она также решила, что Анжела уже слишком большая девочка, чтобы жить в одной комнате с Ади. Анжела однажды пожаловалась ей на то, что одно из ее лучших платьев испачкано подошвами грязных ботинок и это наверняка сделал Ади. Клара решила не доискиваться до истины. Ади все равно принялся бы все отрицать. Проблема же заключалась в том, что семье и впрямь нужно было съехать с постоялого двора. Да и Алоис не возражал. Стычки Ади с Анжелой начали действовать ему на нервы. Однажды он сказал Кларе:
Ты не хочешь, чтобы я его бил, но он вечно сам напрашивается.
Когда дети ссорятся,возразила Клара,чаще всего не правы оба.
Да я же не говорю, что его поколочу, а ее усажу к себе на колени.
Вот уж чего не надо, того не надо,с искренней озабоченностью сказала Клара.
В любом случае, виноват мальчик. Повторяю тебе еще раз: он просто напрашивается.
Клара решила рассказать Алоису о том, как Ади застали с самокруткой. В надежде на то, что муж проникнется сочувствием к сыну, она сказала:
Ему нужна ласка. Очень нужна. После того как аббат простил его, Ади сказал мне: «Я и не знал, что такой большой, такой взрослый мужчина может быть таким ласковым». Алоис, и наша ласка нужна ему тоже.
Муж покачал головой:
Нет. Ты и так уже превратилась в его рабыню. И, мне кажется, хорошо, что он уже начал курить. Может, со временем он пристрастится к табаку и из него все-таки получится настоящий мужик.Тут Алоис рассмеялся, правда, этот смех почти сразу же перешел в кашель.
«Настоящий мужик с мокротой в легких»,подумала Клара.
Следует сказать, что Клара обзавелась собственной точкой зрения на многое. Долгие годы она считала, что безупречная жена не должна иметь собственного мнения. Однако с некоторых пор втайне прониклась неким неколебимым убеждением. Она пришла к выводу, что, во-первых, им необходим свой городской дом и, во-вторых, Алоис еще не готов пойти на такую покупку. Поэтому ей, пока суд да дело, предстояло пойти на компромисс, удовольствовавшись переездом на пустующий второй этаж ближайшей мукомольни. Это выйдет куда дешевле, чем жизнь на постоялом дворе, и обеспечит куда больший простор всей семье. К тому же у Анжелы появится своя комнатка. Пусть достанется девочке эта роскошь, которой судьба обошла в юности саму Клару. А позже, когда у них появится свой домневажно, в этом городе или в каком-нибудь другом,можно будет надеяться на то, что Анжеле удастся выйти замуж за какого-нибудь молодого красавчика. А до поры до времени отдельная комнатаэто самое меньшее, чего она заслуживает. Потому что падчерицадевочка просто замечательная.
Так что Клара подчинилась решению Алоиса переселиться на мельницу. Работы здесь будет поначалу полно, но Анжела уже закончила школу и наверняка ей поможет. В начале зимы 1898 года они сняли второй этаж мукомольни и перебрались туда. Мельничное колесо вращалось на живой тягедля этого владелец мукомольни, господин Зобель, держал четырех мулов. И как будто мало было вечного шума мельницы, здесь же, на задворках, вдобавок располагалась кузница, и хозяйничал в ней здоровенный дядька по фамилии Прайзингер. Жизнь на втором этаже означала вечную войну с копотью, но Клара вовсе не чувствовала себя несчастной. Анжела с одинаковой готовностью становилась для нее то исполнительной служанкой, то работящей младшей сестрой, то близкой подругой. И это оставляло Кларе достаточно свободного времени для того, чтобы заниматься маленькой Паулой.
5
Едва ли не с самого появления Паулы на свет не проходило и утра, чтобы Клара не шептала: «Какой ты у меня вырастешь красавицей!»
Но сейчас, когда малышке не исполнилось еще и двух лет, у нее проявились первые признаки умственной отсталости.
Алоис ничего не замечал. Ему нравилось качать Паулу на колене. Он заранее предвкушал тот миг, когда эта крошка превратится в первую красавицу городка. Ее свадьба непременно станет ярким событием.
Но однажды, побывав с девочкой у врача, Клара вернулась домой с дурной вестью: признаки умственной отсталости и впрямь налицо.
Этот диагноз не застиг Клару врасплох. Она и сама уже начала тревожиться. К двум годам Паула еще не научилась пользоваться ложкой: поднося ее ко рту, она все расплескивала, тогда как Эдмунд начал есть самостоятельнои довольно аккуратно,едва ему стукнул годик. А к двум он уже и одевался самостоятельно, и даже пробовал мыться. А Паула ничего этого не умела. Она преспокойно лежала, обкакавшись, и прижимала к груди свою единственную подружкутряпичную куклу.
Задолго до того, как ему стукнуло два, Эдмунд знал, как называются руки и ноги и все пальцыот большого до мизинца. Паула не произносила ни слова и только хихикала. Доктор предложил ей постоять на одной ножке, и она едва не упала на пол. Да еще посмотрела на врача пустыми глазами, когда тот спросил: «А что ты делаешь, когда устаешь?» «Спит она»,вмешалась Клара, но доктору это не понравилось: «Прошу вас, госпожа Гитлер, давайте обойдемся без подсказок!»
Так что,подытожила Клара в разговоре с Алоисом,он назвал ее отсталым ребенком.
Он сам не знает, что говорит!
Нет, Алоис, он, похоже, прав! И Клара заплакала.
Алоис впал в тоску. Призвав на помощь навыки, при помощи которых в годы службы на таможне распознавал контрабандистов, он испытующе уставился на Паулу. И поневоле согласился с тем, что глазки у нее пустоваты.
В семье начался разброд. Стоило Алоису удалиться на прогулку, как Адольф принимался травить Эдмунда. Клара не могла этого вытерпеть. Она орала на Ади, после чего чувствовала себя виноватой. Истина заключалась в том, что Эдмунд стал светом в окошке для всего семейства. Прошло то время, когда он вечно ходил весь в соплях и в мокрых штанишках; теперь это был очаровательный четырехлетний мальчуган, подающий надежды, на взгляд Клары, самый настоящий маленький принц; и это превращение произошло с ним уже после того, как семья покинула Хафельд. Эдмунд стал красавчиком, особенно обаятельной была у него улыбка. Порой он строил гримаскизадумчивости, насмешки или ярости,и Клара тогда от души смеялась. Он был хорошим мальчиком, но большим шалунишкой. Вот только Ади относился к нему крайне скверно. Завел привычку ставить подножку, едва заметив, что младший брат мчится по комнате во весь опор. Эдмунд, однако же, никогда не жаловался. Просто вставал и несся дальше, потом поворачивал и бежал в противоположную сторону.
Еще сильнее встревожилась бы Клара, стань ей известна тайная мечта Адольфа. А заключалась эта мечта в том, чтобы ударить Эдмунда со всей силы, однако обставить дело так, чтобы не понести за это никакого наказания. Алоис, Клара и Анжела без умолку твердили о том, какие у Эдмунда замечательно красивые голубые глаза. Но мои собственные глаза, решил Адольф, того же цвета, вот только голубизна их куда благородней. Кроме того, лицо Эдмунда выглядело несколько приплюснутым. Как хотелось Адольфу расплющить его по-настоящему, хотелось каждый раз, когда родители называли Эдмунда умничкой и прелестью!
Эдмунда к тому же вечно хвалили за то, как он заботится о младшей сестренке, тогда как Адольф первым во всем семействе почувствовал, что эта малышка непременно вырастет дурочкой. Он мог бы обратить на это внимание старших, но им было не до него: они наперебой расхваливали Эдмунда за хлопоты вокруг Паулы.
Клара даже радовалась тому, что этот большой потный дядька Прайзингер вечно орудует молотом у себя в кузнице, потому что Адольфу он понравился и мальчик проводил у него на задворках много времени. Пусть лучше торчит в кузнице, чем подкарауливает Эдмунда, чтобы в очередной раз сбить его наземь коварной подножкой.
6
В это время мне пришлось перебраться из Австрии в Швейцарию; целый месяц я был занят в Женеве, наблюдая за превращением одного мелкого уголовника в хладнокровного политического убийцу.
С оглядкой на число и разнообразие клиентов, оставленных мною в Линце и его окрестностях, мне пришлось наведываться туда неоднократно с тем, чтобы посмотреть, как идут у них дела, поэтому я практически не спускал глаз с происходящего на мельнице в Ламбахе, но рассказ об этом я продолжу не раньше, нежели вкратце остановлюсь на своем женевском задании. Тем читателям, кому наскучили подобные отступления, могу пообещать, что на сей раз их разлука с маленьким Ади не затянется дольше чем на главку-другую.
Более того, на немногих страницах, отклоняющихся от главной темы, мне придется цитировать Марка Твена, пусть он и не был никогда моим клиентом (да я бы и не осмелился искушать его!). В гипотетическом противоположном случае наш Маэстро, преклоняющийся перед великими писателями, безусловно, пожелал бы искусить его сам.
На самом же деле Марка Твена, как натуру чрезвычайно сложную, мы просто-напросто забраковали. А вот кое-кто из его хороших знакомых входил в число наших клиентов, так что я знаю о нем достаточно, чтобы с превеликим уважением отнестись к той горячности, с которой он написал о покушении на императрицу Елизавету, имевшем место 10 сентября 1898 года в Женеве. Выйдя замуж за Франца-Иосифа в 1854 году, она давным-давно прослыла первой красавицей в кругу королев Европы и непревзойденной ценительницей искусств. Например, ее любимым поэтом был Генрих Гейне. Экзотический шарм этой венценосной особы дополнялся и тем, что после двойного самоубийства ее любимого сына, Кронпринца Рудольфа, и его юной возлюбленной, семнадцатилетней баронессы фон Вечора, императрица носила вечный траур. В этой трагедии, разыгравшейся в январе 1889 года и широко известной теперь по кинофильму «Майерлинг», я сыграл немаловажную роль. Пожалуй, именно поэтому мне и поручили присматривать за Луиджи Лучени, как только в нем разглядели будущего убийцу.
«Он, конечно, страшный говнюк,сказал Маэстро,но словно создан нарочно для нас. На диво неуравновешенный маленький мерзавец. Считает себя серьезным философом и убежден в том, что долговременное впечатление на публику могут произвести только выдающиеся личные деяния. Так что за работу!»
И я начал работать с Луиджи Лучени. Я расширил газообразное облако его психики, затем спрессовал эти негорючие испарения и превратил их в пламенеющий факел. Политическим убийцам необходимо пройти через быструю череду многократных приращений собственного «я», чтобы в решающую минуту у них не дрогнула рука.
Дело у меня сладилось. Лучени, обедневший молодой человек, перебравшись в Швейцарию, стал анархистом. В Женеве нашел революционеров, согласившихся, пусть и нехотя, принять его в собственные ряды. Соплеменники-итальянцы называли его il stupido, что изо дня в день повышало температуру его ярости ровно вдвое. Мне сильно помогло то, что над ним издевались те самые люди, на восторженные рукоплескания которых он так рассчитывал.
Убеди их не словом, а делом,внушал я ему постоянно.Ты пришел в мир для того, чтобы лишить жизни кого-нибудь из самых важных столпов класса угнетателей!
Да, но кого же?
В урочный час тебе на этого человека укажут.
Бедная императрица Елизавета. Такая гордая и такая возвышенно-поэтичная, что, отправляясь на прогулку, брала с собой всего нескольких телохранителей. Да и тем запрещалось подходить к ней ближе чем на десять шагов. И препятствовать общению с нею прохожих, которые, конечно же, непременно должны были оказаться безобидными туристами, ищущими августейшего автографа. И вот, когда она стояла в одиночестве на одетом в камень берегу Роны, Лучени преспокойно подошел к ней и заточенным напильником поразил ее прямо в сердце.
Его тут же схватили, на квартире у него произвели обыск, нашли и тщательно изучили его личный дневник. Скоро весь мир был ознакомлен с дневниковой записью: «Как мне хотелось бы убить кого-нибудь, но непременно важную персону, чтобы дело попало в газеты».
Его жертвой вполне мог бы оказаться Филипп, герцог Орлеанский, как раз в эти дни посетивший Женеву, но вместо этого стала прекрасная Сисси, императрица Елизавета. За Сисси, я знал, меня похвалят сильнее. И точно так же как приволок за длинный нос скорого на анафему священника к монастырским воротам, у которых курил маленький Ади, я направил Лучени именно туда, где стояла на набережной Елизавета.
Если читателя раздражает тот факт, что я, репрезентируя себя бесстрастным наблюдателем, способным на непредвзятое описание, вместе с тем без малейшего сожаления повествую о самых неприглядных вещах, то спешу уведомить его о том, что бесовская природа дуалистична. В какой-то мере мы являемся частью цивилизации. И если вы порой забываете о том, что наша главная цельуничтожить цивилизацию, дабы одержать окончательную победу над Господом, и эта цель оправдывает любые средства (отличное выражение, которое я много позже позаимствовал у одного второстепенного клиента, он был, кажется, кинорежиссером), что ж, дело ваше.
В любом случае, непосредственный эффект от злодеяния оказался воистину выдающимся. Предоставлю, однако же, слово Марку Твену.
7
Этот писатель пребывал тогда в Кальтенлёйтгебене, маленьком австрийском городке в полусотне километров от Вены. Неудачно вложив деньги в новый типографский станок, Марк Твен обанкротился.
Так что ему пришлось покинуть свой дом в Хартфорде, штат Коннектикут, и отправиться в гастрольное турне по Европе; высокие гонорары за публичные лекции позволили ему частично расплатиться с долгами. На следующий день после убийства Елизаветы он написал одному из друзей в письме из Кальтенлёйтгебе-на: «Об этом убийстве будут говорить, его будут описывать в литературе и запечатлевать на полотнах и тысячу лет спустя».
Не могу передать словами восторг, охвативший меня, когда я прочитал эти строки. Мой собственный взгляд на масштаб события нашел подтверждение под пером выдающегося прозаика. На самого
Твена эта трагедия произвела такое сильное впечатление, что он вскоре разразился блистательным эссе в своей неподражаемой и вместе с тем безошибочно узнаваемой манере. Правда, по тысяче причин, слишком запутанных для того, чтобы поддаваться каталогизации или хотя бы перечислению, он предпочел не публиковать эссе. Я, однако же, при помощи одного из клиентов приобрел этот текст в собственное распоряжение.
Чем больше думаешь об этом убийстве, тем более значительным и тревожным оно представляется Такое происходит, пожалуй, не чаще чем один раз в две тысячи лет «Убили императрицу!» Когда эти ужасающие слова достигли моего слуха в австрийском городкеа произошло это в прошлую субботу, примерно через три часа после того, как разразилась сама трагедия,я понял, что скорбная весть уже успела достигнуть Лондона, Парижа, Берлина, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Японии, Китая, Мельбурна, Кейптауна, Бомбея, Мадраса, Калькутты и весь земной шар единодушно проклинает злодея и злоумышленника.
И кто же этот фокусник, поразивший своим выступлением весь мир? Ответ на этот вопрос полон горькой иронии. Человек с самой нижней ступени общественной лестницы, не обладающий ни талантами, ни достоинствами; бездарный, невежественный, аморальный и бесхарактерный юноша, начисто лишенный природного обаяния или каких бы то ни было иных черт, способных вызвать у окружающих уважение и приязнь; обделенный душой и сердцем, не говоря уж об уме, в такой степени, что по сравнению с ним любая расчетливая потаскуха покажется доброй самаритянкой; вольноопределяющийся, дезертировавший из армии; незадачливый резчик по камню; не удержавшийся на работе в самом захудалом заведении официант; одним словом, наглый, пустой, вздорный, грязный, вульгарный, вонючий, ядовитый двуногий хорек. И сарказм, потрясший все человечество, заключается в том, что этой твари с самого дна удалось укусить само Небо и воздвигнутый в небесных чертогах идеал Славы, Величия, Красоты и Святости! Показав тем самым нам всем, что за жалкими тварямидаже не тварями, а тенямимы являемся. Сбросив пышные одеяния и сойдя с пьедестала, мы превращаемся в то, что мы есть на самом деле, становимся крошечными и бессильными; наши добродетели эфемерны, наша роскошь просто-напросто смехотворна. Даже в свой наивысший и самый светозарный миг мы не светила (на что претендуем и уповаем, в чем убеждаем самих себя), а всего лишь свечи, и первому встречному разгильдяю дано задуть нас.
И теперь мы поняли еще одну вещь, о которой часто забывали или пытались забыть: никто из нас не здоров психически целиком и полностью, а одна из самых распространенных форм безумия заключается в желании обратить на себя внимание, в удовольствии, извлекаемом из того, что тебе удалось обратить на себя внимание Именно эта жажда внимания и привела к возникновению царств земных, равно как и к тысяче других изобретений и нововведений Она заставляет королей лезть друг дружке в карман, зариться на чужие короны и владения, истреблять чужих подданных; она вдохновляет кулачных бойцов и поэтов, деревенских старост, больших и малых политиков, крупных и мелких благотворителей и победителей велосипедных гонок; она подзуживает разбойничьих атаманов, искателей приключений на Диком Западе и всевозможных наполеончиков. Все, что угодно, только бы обратить на себя внимание, только бы заставить всю деревню, целую страну или, лучше всего, планету, ликуя, вскричать: «Это он! Глядите сюда! Это он!» И вот, за какие-то жалкие пять минут, не проявив ни таланта, ни трудолюбия, ни изобретательности, этот вонючий итальяшка уделал их всехуделал и превзошел, потому что имена остальных рано или поздно забудутся, а вот его имяпри дружеском содействии больных на всю голову газетчиков, царедворцев, царей и историковпребудет в памяти человечества и не отгремит в веках до тех пор, пока люди не разучатся говорить. Ах, если бы это не было так грустно, как это было бы невероятно смешно!
Я не замедлил показать эссе Маэстро. Не помню, когда еще я воспринимал самого себя столь серьезно. Я понял, что наконец-то вошел в историюесли не как историческое лицо, то как его кукловод.
Маэстро обрушился на эссе с уничижительной критикой: «Я, конечно, уважаю великих писателей, но посмотри, как твой Марк Твен преувеличивает масштаб происшедшего. Он просто-напросто истерикует. "Тысяча лет»это надо же! Бедняжку Сисси забудут лет через двадцать».
Я не осмелился задать вопрос: «А разве это событие не послужило достижению великой цели?», однако моя мысль была Им услышана.
«Послужило, еще как послужило! Но ты, подобно твоему Твену, ослеплен магией имен. Великих людей забывают точно так же, как невеликих. Но я эту спесь из тебя вытрясу. Дело не в звучном имени. Только истинно выдающийся клиент, которого мы создаем буквально или практически с нуля, может повернуть историю в нужном нам направлении. Но для этого нам следует возвести этого клиента как зданиеот первого кирпичика до последнего. А убийство Сисси не имеет особой ценности. Оно не приведет к возникновению массовых беспорядков. Ходынката все еще служит нам, а что взять с убийства Сисси? Если бы я был гурманом, то, сорвав с дерева столь безупречный персик, с наслаждением съел бы его за минуту-другую. Примерно такое же удовольствие мне доставляет твоя безукоризненная работа с Луиджи Лучени. Но не утрачивай чувства меры.Маэстро улыбнулся.И вот еще что,сказал он.В последнем абзаце к нашему гению вернулся разум». В упомянутом Маэстро абзаце Марк Твен написал:
В весьма неубедительном перечне возможных мотивов этого страшного убийства упоминается наряду с прочим и Воля Господня. Не думаю, что Господь согласился бы с этой версией. Потому что если на это злодеяние была Воля Господня, то у нас нет ни средств, ни возможностей возложить на злоумышленника, оказывающегося в подобном случае всего лишь проводником Вышней Воли, хотя бы частичную ответственность за содеянное и Женевскому суду придется оправдать его за отсутствием состава преступления.
«Толковый он парень, этот Марк Твен,заметил Маэстро,и нашего брата чует за версту. Вышнюю Волю отверг, а вот Низшую разве что не назвал! Но все-таки, слава Тебе, Господи, не назвал!»
В тех редких случаях, когда Ему бывает весело, Маэстро любит от души посмеяться.
8
Как я уже упоминал, до самого покушения мне пришлось пребывать вдали от Ламбаха, а к тому времени, как с императрицей было покончено, семейство Гитлер покинуло не только второй этаж над мельницей, но и сам городок. Переехали в другой, чуть побольше (назывался он Леондинг, и население его насчитывало три тысячи жителей), что поначалу пришлось Кларе по душе, потому что переезд стал результатом хитроумной манипуляции Алоисом, предпринятой, естественно, ею же, что само по себе было для нее еще в диковинку. Долгие годы ушли у нее на то, чтобы догадаться, как можно (хотя не обязательно должно) манипулировать мужем. Богобоязненная, она отнюдь не стремилась прибегнуть к подобной тактике. Пока семья не перебралась на мельницу, Кларе никогда не приходило в голову, что муж может ее к кому-нибудь приревновать.
Клара никогда не считала себя ровней мужу, с самого начала он доминировал в семье на правах хотя бы Дядюшки. Но в последнее время она начала догадываться, что он в ней в некотором роде нуждается. Пусть и не любит ее по большому счету, но все равно нуждается.
Додумавшись до этого, она сообразила далее, что Алоис уже достаточно стар, чтобы начать терзаться ревностью. Не нарушая Господних заповедей, но самую чуточку искривляя их, она сумела вызвать у мужа такую ревность, что это побудило его затеять общесемейный исход из-под опасного крова.
Источником опасности был здоровенный и вечно прокопченный дядькакузнец Прайзингер. Ади привязался к кузнецу, мог часами следить за его работой и слушать его рассказы. Даже никуда не уходя со своей кухни на втором этаже, Клара слышала их взволнованные голоса, звучание которых курьезным образом сливалось с производимыми ею самой звуками: она сливала, допустим, грязную воду в раковину, и тут же это событие приветствовал доносящийся снизу удар молота о наковальню.
Клара понимала, почему Ади так тянется к кузнецу. Этот человек работал с огнем. Пламя волновало и ее саму, хотя она даже не задумывалась почему. Еще в детстве ей внушили, что Бог живет во всеми Дьявол, понятно, тоже. Если ни о чем не задумываться, то Дьяволу будет к тебе не подобраться, потому что Бог опекает и оберегает невежд: блаженны нищие духом.
Так что ей вполне хватило самого приблизительного представления о том, как бывает очарован маленький Ади в те минуты, когда кузнец раскаляет кусок металла добела, чтобы сковать его воедино с другим добела раскаленным куском металла. В результате у него получаются весьма сложные сочетания и соединения, которые, в свою очередь, становятся полезными в быту инструментами и орудиями: и оси колес он кует, и сломанные плуги чинит.
Довольно скоро у нее самой нашелся повод заглянуть в кузницу. Пришла в негодность одна из кухонных труб. Кузнец незамедлительно устранил поломку, однако Клара, к собственному изумлению, не спеша убраться восвояси, с Прайзингером еще и побеседовала. После чего получила приглашение заглядывать на чашку чаю, когда ей заблагорассудится.
Еще сильнее изумил ее тот факт, что у этого дюжего детины оказались прекрасные манеры. Он не только выказывал ей знаки величайшего уважения, но и был весьма красноречив (хотя, подобно ей самой, и был полным невеждой). Он не бахвалился, но при взгляде на него создавалось приятное впечатление (как при взгляде на Алоиса в лучшую пору жизни с ним), что перед вами человек исполненный врожденного достоинства и даже значимости. Клара сама дивилась тому, с каким удовольствием внимает его речам, сидя в единственном приличном кресле, рядом с которым, глядя на огонь как загипнотизированный, стоит ее старший сын.
Среди заказчиков Прайзингера были не только окрестные фермеры или случайные путники, которым требовалось подковать лошадь; как он объяснил Кларе, немало здешних купцов прибегало к его услугам. Кроме того, он умел лечить лошадей.
Я, госпожа Гитлер, ничуть не хуже ветеринара. А может, еще и получше!
Вы не шутите?Задав столь нескромный вопрос, Клара зарумянилась от смущения.
Госпожа Гитлер, видывал я породистых лошадей, подкованных так, что они могли разве что ковылять. А всё по одной причине. Ветеринар разбирается, конечно, в конских хворях, вот только про копыта ему почти ничего не известно.
Наверное, вы правы. У вас ведь столько опыта!
Да хоть у юного Адольфа спросите! В иной ярмарочный день мне случается подковать двадцать лошадей, одну за другой. Не останавливаясь.
Понятно,сказала Клара.На дороге ледоки пропал мой конек.
На что Прайзингер ответил:
Я вижу, вы знаете, что к чему.
И Клара покраснела пуще прежнего.
Зимний ледэто главная напасть,продолжил меж тем Прайзингер.Слышу такое каждую зиму. Однажды в морозный день мне пришлось подковать двадцать пять лошадей подряд, причем каждый из заказчиков еще меня поторапливал.
Да, только господин Прайзингер торопиться не захотел,вступил в разговор Адольф.Он сказал мне: «Поспешишьлюдей насмешишь. Гвоздь вошел как попалолошадь захромала. А стоит лошади захромать всего один раз, и она уже не будет верить хозяину».
Теперь покраснел уже и маленький Ади. То, что сказал ему кузнец после этого, явно не предназначалось для женского слуха.
«Бывают вечера,сказал ему тогда Прайзингер,когда я даже присесть не могу, потому что лошадь расписалась у меня на жопе». «Расписалась на жопе?»переспросил Ади. «Копытом. Я всегда узнаю лошадь по копыту».«Вот как?»«Одну зову Кривой. ДругуюКрабьей, потому что копыто у нее как клешня. А какая подпись тебе нравится? У меня на жопе найдется любая». Он расхохотался, однако, заметив, что мальчик пришел в замешательство, поспешил добавить: «Да шучу я, шучу. Но любой хороший кузнец знает, что лягнуть его могут как следует». «Как часто такое случается?»спросил мальчик. Было очевидно, что он живо представляет себе соответствующую картинку, поэтому Прайзингер предпочел увести его воображение в другую сторону. «Теперь уже редко,сказал он.Раз в год или еще реже. В моем ремесле нужно быть умельцем, иначе тебя не надолго хватит».
В разговоре с Кларой Прайзингер с удовольствием поведал о том, что изобрел специальную затычку для дырочек, оставленных прежними гвоздями; он явно гордился тем, что способен решать самые разнообразные проблемы. Пока он разглагольствовал, Клара то и дело поглядывала на следы копыт на голом и грязном полу. Она совершенно определенно поняла, что ей нравится этот мужчина. И уже готова была порадоваться вместе с ним из-за морского якоря, который он как раз сейчас ковал для одного богатого заказчика,шутка ли сказать, морской якорь! все тут должно быть таким, что не подкопаешься: и лапа, и пятка, и веретено, и канат. Кларе нравилось само звучание этих слов.
Лапа и пятка,со вкусом повторила она.
После того как она нанесла в кузницу уже третий визит всего за две недели, Прайзингер настоял на том, что поднимется наверх и заберет у нее все ножи на заточку, а заточив их, отказался взять за это деньги. Наибольшее впечатление произвело на Клару то обстоятельство, что, хотя одежда кузнеца была перепачкана сажей, держался и двигался он с такой непринужденной осторожностью, что после его визита на ее чистенькой кухоньке не осталось и пятнышка.
Затем, в субботний вечерок, зная, что господин Гитлер в этот час будет в пивной, Прайзингер поднялся наверх в парадном костюме и свежей сорочке. Это изрядно смутило Клару (да и Анжелу); сам он, впрочем, тоже держался скованно и осмелился присесть лишь на краешек дивана.
Но задним числом Кларе этот визит понравился. Потому что вернувшийся домой Алоис при виде Прайзингера, что сидел у них на диване, держа огромные лапищи на коленях, пришел в еще большее замешательство, чем она сама. А кузнец перед уходом к тому же поцеловал ей руку, промолвив: «Благодарю за любезное приглашение».
Алоис подождал, пока они с Кларой не останутся одни.
Но я его не приглашала!Она отчаянно затрясла головой, словно взбалтывая мозги в поисках затерявшегося фрагмента памяти.Хотя нет. Можно сказать, приглашала.
Но ведь она пригласила его из вежливости, исключительно из вежливости! Адольф столько времени проводит в кузнице у господина Прайзингера, что она подумала, это будет любезнолюбезно, и не более того,пригласить господина Прайзингера как-нибудь полакомиться ее штруделем. Однако точной даты она не назвала. За что отвечает головой. Так что в строгом смысле слова это никакое не приглашение.
И ты дала ему полакомиться своим штруделем?
Ну конечно дала. С гостями просто так не сидят.
С гостями?
Ну, хорошо, с соседями.
И произошло пренеприятное объяснение. Клара и сама не знала, сознательно ли подзуживает мужа, и если да, то в какой мере. И наверняка поклялась бы, что и в мыслях такого не держит. Так или иначе, ровно через два дня муж известил ее о том, что написал приятелю, по-прежнему служащему на таможне, с просьбой присмотреть для него какую-нибудь недвижимость в Линце или его окрестностях.
Здесь мне скучно,сказал он Кларе.И этот вечный грохот снизу. Просто невыносимо!
Через неделю пришел ответ. Миленький домик продается по разумной цене в Леондинге, можно сказать прямо под Линцем.
И Клара, и Алоис понимали, что приобретут этот домик; понимали, даже еще не съездив на него посмотреть. У обоих имелись на то веские причины, хотя и совершенно разные.
9
На этом мы могли бы и расстаться с Прайзингером (поскольку после переезда в Леондинг никто из Гитлеров его никогда больше не встречал), но я не могу проститься с ним, не пересказав читателю одну из его последних бесед с Адольфом перед уже объявленным отъездом.