Прайзингер влюбился. Нечего и говорить, это была любовь без малейшей надежды на благополучный исход, но тем не менее он чувствовал, что нравится Кларе. Со временем из них могла бы получиться прекрасная пара. Причем связанная священными узами. Муж ее дряхлел на глазах. Тем сильнее расстроился не столько обнадеженный, сколько поощряемый самим ходом вещей Прайзингер, узнав о неизбежной скорой разлуке.
Отреагировал он, однако же, единственным возможным для себя образом. То есть ударился в доморощенную философию честного труженика и огласил результаты своих раздумий в разговоре с Адольфом. Пареньку всего девять, но в уме и любознательности ему не откажешь.
Почему железо такое твердое?начал он с тем, чтобы тут же ответить на собственный вопрос.Потому что у него твердый дух.Он помедлил. Дальнейшее течение разговора сильно зависело от того, как отнесется паренек к тому, что сейчас от него услышит.Каждому материалу присущ особый дух,сказал он.Есть духи твердые, а есть и мягкие.
Юный Адольф молча кивнул. Это был знак Прайзингеру продолжать.
Трава гнется и стелется под малейшим ветерком. Она не противится, если ты втаптываешь ее в землю ногой. А железо наоборот. Но, заметь, железная руда таится в земле, на которой растет трава. А когда эту руду переплавишь, из нее можно выковать косу. А косы куют для того, чтобы косить ими траву.
Интересно получается!с искренним восхищением воскликнул Ади.
Вот именно, интересно. На железо ты не наступишь. Железо изрежет ноги любому, кто вздумает отнестись к нему непочтительно.Прайзингер бурно дышал: и тема ему нравилась, и то, как грамотно он ее излагает.А всё потому, что железная руда, после того как ее закалишь в самом жарком огне, превращается в уникальное вещество!
В уникальное?услышав непонятное слово, переспросил мальчик.
Ни на что не похожее. Это называется «уникальное».
Понятно.Помедлив, Ади задал вопрос, которого не мог не задать:Ну а воля железа или дух Это-то откуда берется?
Прайзингер обрадовался умному вопросу.
Подумай о том, каким жарким должно быть пламя, чтобы пробудить в руде дух железа. Железо тверже всего на свете, кроме духа, который и превращает его в железо. И точно такой же дух, точно такую же волю я чувствую в себе самом!
Ади чрезвычайно разволновался при мысли о том, что ему и самому предстоит выковать железную волю. Позже тем же вечером он даже допустил ошибку, попытавшись пересказать услышанное Анжеле и Эдмунду и тем самым нечаянно доведя его до слуха отца. Тот тут же принялся издеваться над простодушным кузнецом. «Отличительный признак по-настоящему глупого человека,заметил он,заключается в том, что он столь серьезно относится к собственному ремеслу, словно это и впрямь самое важное дело на свете».
Тем не менее рассказ Прайзингера о духе железа и железной воле сильно пригодился Адольфу впоследствии, когда у них с отцом дошло до первого серьезного рукоприкладства. Сдержанности, которую пытался развить в себе Алоис, пришел конец вечером, когда Адольф заигрался в лесу в разведчики и не заметил, что кругом давно стемнело. Как правило, ближе к вечеру Алоису стоило только свистнуть, и Ади взлетал по лестнице на второй этаж из кузницы или прибегал из прилегающего к дому кустарника. Потому что, если он не успевал примчаться, пока в воздухе еще не отзвучало эхо первого свистка, Алоис перебрасывал его через колено и пребольно шлепал по голой попке. ВтайнеАлоис едва ли признался бы в этом самому себеему нравились на ощупь ягодицы Ади.
Этим вечером, однако же, убывающий свет просачивался сквозь ветки деревьев в лесу слишком уж интригующе. Мальчик вернулся домой, лишь когда сгустилась ночная тьма.
Алоис злился из-за умственно отсталой Паулы: как раз сегодня она попыталась было научиться скакать на месте (разумеется, без скакалки), что, как заверил врач Клару, стало бы положительным сдвигом, однако чуть ли не сразу же отказалась от этой затеи. И, как ни заклинал ее Алоис, не предпринимала новых попыток. В этот миг он и свистнул, призвав Ади. А когда возникшая после этого пауза недопустимо затянулась, Алоис воспринял это как осознанное оскорбление и, прежде чем свистнуть вновь, решил устроить мальчику самую настоящую порку.
Наслушавшись Прайзингера, Ади дал себе клятву. Он будет готов к самым страшным испытаниям. Он закалит свою волю. И вот, когда первый удар ремнем обрушился на него, Ади, закусив губу, преисполнился решимостью не издать в течение всей экзекуций ни звука.
Слезы выступили у него на глазах, но он так и не заплакал в голос. Пока Алоис истязал его, перед мысленным взором мальчика маячили железобетонные бицепсы Прайзингера. Пусть отец расшибется насмерть о его железную волю.
Книга двенадцатаяЭДМУНД, АЛОИС И АДОЛЬФ
1
Поскольку от Леондинга было рукой подать до Линца (километров семь-восемь), Алоису показалось, будто он сможет вновь окунуться в живую жизнь настоящего города, чего ему так недоставало (хотя он и запрещал себе тосковать об этом) сначала в Ха-фельде, а потом в Ламбахе. Кларе, напротив, не больно-то понравилось, что их новый дом стоит через дорогу от городского кладбища. С другой стороны, именно поэтому он и оказался им по карману.
Имелись, впрочем, и положительные моменты. До приходской церкви отсюда буквально пять шагов; в их новое домовладение входил и собственный сад, окруженный живой изгородью из тополей и дубов, ветви которых переплелись друг с дружкой так затейливо, что без Святого Духа здесь явно не обошлось. Во всяком случае, так решила Клара.
Тем не менее переезд в Садовый Домик (так, строго говоря, называлась эта пригородная усадьба) ее пугал. Часть опасений, не сомневаюсь, проистекала из вынужденного разрыва с Прайзингером. Он пробудил в ней чувства, уместные только в законном браке. А теперь, разглядывая прохожих на улицах Леондинга, Клара чувствовала, что многим из них эта предательская сторона жизни прекрасно знакома. Конечно, ей уже доводилось жить и в куда более пафосных местахв той же Вене, где она была экономкой и компаньонкой у старой дамы, в Браунау с Алоисом, а затем и в Пассау,однако Клара еще никогда всерьез не задумывалась ни над чем, кроме своих прямых обязанностей, сперва, по сути дела, служанки, а потомжены и матери. Теперь же она, судя по всему, созрела для чего-то иного. Однако этого категорически нельзя делать! Поэтому до поры до времени ее вылазки в город свелись к визитам в лавку Иосифа Мейрхофера, не только знатного бакалейщика, но и здешнего бургомистра. Сюда она захаживала за овощами и фруктами по два-три раза в неделю, неизменно принарядившись перед выходом на люди. С господином Мейрхо-фером она держалась учтиво, однако предпринимаемые им попытки полюбезничать каждый раз пресекала словами: «Мне уже пора. У меня по дому столько работы!»
Разумеется, она продолжала пребывать в сознании, что продала душу Дьяволу в тот вечер, когда ей показалось, будто ее муж убил Алоиса-младшего. До сих пор ей чудилось, будто мальчик лежит перед ней на земле, а она взывает: «Дьявол, спаси его, и яТвоя!»
Тем не менее Мейрхофер ей нравился. Лощеный господин, не чета Прайзингеруэто-то ее в нем и привлекало. Ей приходилось убеждать себя: «Нельзя, Клара, не губи хорошего человека!»
Я наблюдал за развитием комедии, зная, что у них ничего не получится. Мейрхофер был столь же порядочен, как и сама Клара. Более того, он уже успел свести довольно тесное знакомство с Алоисом. Последнего, несомненно, привлекал субъект, умный настолько, что сумел стать бургомистром, и вместе с тем достаточно практичный для того, чтобы держать процветающую лавку. Мейрхофер, в свою очередь, уважал Алоиса за долгие годы службы на таможне и в особенностиза успешную карьеру на таможенном поприще. Прошло совсем немного времени, и они уже сидели в пивной за одним столиком.
Однако глубоко завуалированный флирт Мейрхофера с Кларой все же имел место, и я с наслаждением следил за ним, потому что лавочник-бургомистр, будучи (по собственной оценке) человеком чести, старался не выказывать Кларе чрезмерных знаков внимания, не говоря уж о том, что его жена была весьма ревнива. Так что причин пренебречь Кларой у него было целых две. О ревнивой жене лавочника Клара узнала от своего мужа, а тотот самого Мейрхофера. «Все эти женщины, норовящие каждый день заглянуть в лавку, только того и ждут, чтобы броситься тебе на шею»,твердила бургомистру его супруга. Втайне Мейрхофер признался Алоису, что когда-то давным-давно завел интрижку с покупательницей. Одну-единственную. Но жена все вызнала, и с тех пор его жизнь превратилась в нескончаемый кошмар. Алоису, напротив, хватило ума не сообщать новому приятелю о том, что как раз в этом отношении он всю жизнь умел удачно устраиваться.
Поначалу они пили в ближайшей пивной, но вскоре Мейрхофер признался, что ему, как городскому бургомистру, это заведение несколько не по рангу. После некоторых колебаний он пригласил Алоиса принять участие в Burgerabendвечеринке для самых уважаемых представителей городской буржуазии. Такие вечеринки устраивали по четыре раза в неделю; посещать их можно было регулярно или от случая к случаю; причем главный смысл питейных вечеров заключался не в употреблении горячительных напитков, а в обмене мнениями по самым различным вопросам. Вечеринки, пояснил Мейрхофер, проходят в четырех разных кабаках попеременно и сводятся исключительно к душевным разговорам в хорошей компании. Главное, тактично пояснил лавочник, не напиваться и не портить тем самым настроение остальным. Кое-кто, шепнул он, повел себя так, что этих людей больше не приглашают.
Мы проделали это со всей учтивостью, насколько она уместна в сложившихся обстоятельствах, но вот что важно, Алоис: на таких вечерах человек ни в коем случае не должен утрачивать равновесие. Веселье, разумеется, допускается и приветствуется, но хорошие манеры превыше всего.
Согласен,ответил Алоис.Хорошие манерызалог приятного времяпрепровождения в достойной компании.
Так что Алоиса ввели в круг «чистой публики», и он почувствовал себя поначалу несколько не в своей тарелке. Но, разумеется, ни разу не «утратил равновесия» и зачастил на вечеринки ради дальнейшего общения с Мейрхофером, тем более что в ближайшей пивной тот перестал бывать вовсе после того, как его там обхамил какой-то пропойца. Хозяин заведения тут же вышвырнул пьянчугу на улицу, однако ноги бургомистра там все равно больше не было.
Дневные часы Алоис сейчас коротал, работая в саду или возясь с новым ульем. Он обзавелся одним-единственным «лангстроттом» и приобрел весьма скромную колонию пчел. Мейрхоферу Алоис объяснил:
Малость меда для семьи и друзьям подарить, а больше мне и не надо. В Хафельде я слишком много сил отдавал этим крошечным существам, а они ведь буквально пожирают тебя.
Вот и должность бургомистра тоже тебя пожирает,отозвался Мейрхофер.
Достаточно быстро Алоис увлекся Burgerabend как таковыми и даже завел себе книжицу латинских изречений, чтобы произвести впечатление на тамошнюю публику. Заучивание цитат оказалось, однако же, делом хлопотным и коварным. Главной проблемой для Алоиса в эти дни была скука. И вот он обнаружил, что у этой проблемы завелась верная помощницаслабеющая память!
Единственной панацеей от томительно тянущихся предвечерних часов стала для Алоиса возня с Эдмундом. В свои четыре года это было самое прелестное дитя изо всех, кому подарил жизнь Алоис; к тому же малыш Эдмунд так любил хлопотать с отцом возле улья, что Кларе пришлось изготовить для него миниатюрную маску и сшить белый комбинезон, а к немудлинные белые перчатки. Поначалу она даже возроптала: мальчик, мол, для этого слишком мал, но Алоис настоял на своем, благо и сам Эдмунд хотел того же.
Вскоре Алоис вновь влюбилсятрепетно и трогательно, потому что понимал: эта любовь станет для него самой последней. Он был целиком и полностью очарован своим младшим сыном. Не только потому, что малыш оказался такой умничкой, но и потому, что был, вдобавок, нежным и ласковым. «Если бы мне повстречалась женщина столь же безупречных достоинств, я бы не задумываясь женился на ней и вовек не расстался»,шутливо повторял про себя Алоис. Ему всегда нравился юмор на грани непристойности. Сейчас он с удовольствием представлял себе разобиженное лицо Клары, услышь она от него эту шутку, и похохатывал, испытывая нежность к младшему сыну, но и к жене тоже. Ведь в ней столько хорошего (чего он, увы, долго не замечал), и все свои достоинства она ухитрилась передать этому ребенку. У Эдмунда, полагал Алоис, отцовский ум и материнские преданность и благожелательность. Практически идеальное сочетание.
Четырехлетний мальчика ведь как умен! И как любит пчел! Даже не слишком хнычет, когда пчела, случается, залетает ему под защитную перчатку. Однажды такая залетевшая под перчатку пчела даже укусила его, но мальчик все равно не расплакался. Хотел было, но Алоис успел предостеречь его:
Ничего не скажем маме. А то она тебя к улью больше не подпустит.
Нет, папа,ответил Эдмунд.Она поступит так, как ты скажешь.
Может нарывать,сказал Алоис.
Это правда.Эдмунд вздохнул.Уже очень больно. Мне очень хочется плакать.
И тут отец с сыном рассмеялись.
Вернувшись в дом, они начали играть в таможню. Алоис даже облачился в мундир (который, увы, был ему уже тесноват), а Эдмунд изображал злоумышленника, решившего контрабандой перевезти через границу ценную монету.
А почему она такая ценная?поинтересовался мальчик.
Потому что когда-то принадлежала императору Наполеону. Он носил ее в кармане.
Неправда! Ты меня дразнишь!
Ничего не дразню! Мы с тобой играем.
И мне нравится!
Вот и прекрасно! А теперь спрячь ее от меня.
А как же ты получишь ее обратно?
Я тебя защекочу. И тогда ты поневоле сам мне все скажешь.
Не скажу!
Но Эдмунд уже смеялся так, словно его вовсю щекочут. Он забрался в платяной шкаф, чтобы отцу не было видно, куда он прячет монету. Присев на корточки за развешенными пальто, он сунул монету себе в башмачок. Сунул с краю, чтобы не расшнуровывать.
Когда мальчик вылез из шкафа, Алоис смерил его строгим взглядом, как еще не разоблаченного, но уже заподозренного контрабандиста.
Ничего не хочешь сказать мне сам? Эдмунд не без опаски хихикнул.
Очень хорошо. Если ты упорствуешь, я защекочу тебя.
И Алоис принялся щекотать сына под мышками, пока тот не повалился наземь в приступе безудержного веселья.
Не надо, папа! Я сейчас описаюсь! Алоис прекратил щекотать.
Но ты еще не признался!
Потому что мне не в чем! У меня нет контрабанды!
Есть. И мы оба знаем. У нас имеется информация о том, что у тебя есть монета самого Наполеона!
А ты попробуй найди!
И мальчик опять захихикал.
Да уж можешь не сомневаться.
Алоис разул сына, потряс в воздухе башмачками, и монета выпала.
Ты арестован!сообщил он Эдмунду. Мальчик неожиданно разозлился.
Ты жульничаешь! Жульничаешь! Это не по правилам!
Попробуй обосновать свою точку зрения.
Ты сказал, что будешь только щекотать! А сам снял с меня одежду!
Это не одежда.Алоис помахал в воздухе детским башмачком.Одеждаэто брюки и пиджаки. А башмакиэто обувь.
Все равно не по правилам! Ты изменил правила посреди игры. Алоис принял серьезный вид и заговорил подчеркнуто важным голосом:
Именно этим мы на таможне и занимаемся. То и дело меняем правила игры.
На мгновение Эдмунд задумался в нерешительности. И тут же рассмеялся. Алоис расхохотался так тяжело и гулко, что его смех вновь перешел в кашель, и поначалу это ему даже понравилось: можно было отхаркаться; однако кашель никак не отпускал его и закончился столь мучительнымна целую минутуприступом, что Клара прибежала из кухни в гостиную. Алоис смотрел на нее выпученными глазами и мучительно, с громкими хрипами, ловил раскрытым ртом воздух. Уж не воспаление ли это легких, подумал он.
Эдмунд наконец заплакал.
Ах, папочка,запричитал он,только, пожалуйста, не умирай не умирай, папочка!
Его родители в недоумении переглянулись: уж больно серьезно отреагировал четырехлетний мальчик на пусть и сильный, но все же достаточно тривиальный приступ кашля.
Папочка, заклинаю тебя, не умирай! Я попрошу Боженьку не допустить этого, и Он меня послушается. Я ведь молюсь Ему каждый вечер.
«А я вот не молюсь!»Алоис чуть было не произнес этих слов. И не произнес только потому, что боялся: стоит заговорить, и на него вновь нападет кашель. Поглядев на жену, он мрачно покачал головой. Набожные бабывот кто самые настоящие контрабандистки, протаскивают всякую дрянь через таможенный пункт детского разума, а ведь у него на диво разумный мальчик! Когда-нибудь Эдмунд наверняка станет научным светилом, а может быть, и крупной шишкой на государственной службе в Вене, а мать продолжает пичкать его церковными россказнями, какими и простого мужика не обманешь, если он, конечно, не полный осел.
Тем не менее Алоис воздержался от упреков. Как знать, самым маленьким вера в Боженьку, может, и впрямь нужна. Пусть пока все остается, как есть. А главное, как трогательно любит он мать и особенно отца!
На втором этаже, у себя в детской, Адольф, слыша смех родных, вознамерился отомстить им за это безудержное веселье в его отсутствие. Мальчик решил подрочить. Мастурбировал он на мысленный образ Луиджи Лучени, фотографию которого увидел накануне в «Линцер тагес пост». Особенно запомнились ему усики убийцымаленькие и узенькие такие усики, легкий намек на усы над верхней губой. Усики Лучени раздразнили его воображение. Совсем недавно, когда они с Анжелой еще жили в одной комнате, он как-то мельком увидел ее лобковые волосы, едва-едва наметившиеся, крошечный кустик каштановых волос в самом укромном месте. Усики Лучени, величиной с почтовую марку, были практически такими же.
Это сравнение как-то особенно возбудило его: слегка заволосатевшая щелка сестры и покрытая пушком верхняя губа убийцы-маньяка. А уж когда Алоис раскашлялся так, словно был при смерти, Адольфу не составило труда добиться того, к чему он стремился.
2
На одном из Burgerabend Алоису захотелось принять участие в общей дискуссии. Произошло это после выступления присяжного атеиста, с откровенным удовлетворением заявившего собутыльникам: «Я здесь единственный по-настоящему смелый человек. На меня снизошла благодать. А всё потому, что я не верю в Бога».
На взгляд Алоиса, настроенного весьма скептически, человечек этот был редким паршивцем, хотя и не без доставшихся по наследству достоинств: его родной дед выступал одним из учредителей традиционных вечерних собраний. В остальном же ему было явно нечем похвастать. Так что Алоис решил вступить в спор. Для начала он заявил, что, разумеется, каждый интеллигентный человек волен определять лично для себя, верит он в божественное начало или не верит, что же касается самого Алоиса, то он, безусловно, презирает суеверную публику, бегущую в церковь молить Господа при первых же признаках сгущающейся над нею грозы, однако же он, Алоис, раз в год непременно заходит в костел, и случается это в день рождения государя императора.
По-моему, почитать надлежит Франца-Иосифа. Особенно теперь, после смерти Сисси.
Вскоре он, увы, обнаружил, что в данном кругу преобладает несколько иной подход к подобным вопросам. Сливки местной буржуазии, далекие от показной религиозности, ходят тем не менее в церковь достаточно регулярно.
Будь Алоис моим клиентом, я обязательно предостерег бы его. Тайное презрение к религииодна из привилегий высших слоев общества, однако они этим не бравируют, чтобы не подать дурного примера простолюдинам.
Один из пожилых нобилей тут же возразил Алоису:
Я и сам не из тех, кто вне себя от радости спешит в церковь каждый, отмеченный в святцах, день. Религиозные праздники такого рода, как правило, служат чем-то вроде спасительной гавани для несчастных женщин, но ничем более того. Однако не будем забывать, что без религии в мире воцарился бы хаос. Атеизмкратчайшая дорога к всеобщему безумию, этому нас учит история.
Алоис с превеликой готовностью продолжил спор:
И все же, мой дорогой господин, позвольте напомнить вам, что и самой религии не чуждо своего рода безумие. Даже несколько типов безумия, если уж быть точным. В качестве доказательства я могу перечислить имена отличавшихся глубокой безнравственностью папОн и впрямь помнил эти имена.Сикста IV, Иннокентия VII, Александра VI, Юлия II, Льва X и Клемента VII. Все они практиковали симонию и назначали кардиналами собственных незаконнорожденных сыновей. Да, мой дорогой господин, подобную коррупцию нельзя не признать разновидностью безумия.
Алоис сел на место и с удовольствием выслушал жиденькие аплодисментыне более чем дань вежливости, причитающаяся каждому оратору (что он понял с неудовольствием). Однако по пивной пробежал холодок. Слишком уж он разоткровенничался. Осознав это, Алоис пришел к неприятному для себя решению бывать на таких вечеринках пореже. А если и наведываться туда, то по преимуществу держа язык за зубами.
Тем не менее Burgerabend превратились для него в своего рода праздники. Местный нобилитет, что ни говори, умел жить. Практически все что-нибудь да коллекционировали, были наслышаны о всевозможных технических новшествах вроде домов с водопроводом и электричеством. Скоро такое должно было стать доступным каждому обеспеченному человеку. И Алоис вновь поневоле почувствовал собственную отсталость.
Стоит ли удивляться тому, что на вечеринках он частенько вспоминал молодых офицеров, которым, нищий юнец, тачал сапоги в Вене, и прекрасных дам, что, как мечталось ему когда-то, аккуратно снимают шикарные шляпы, прежде чем улечься к нему в постель. А на обратном пути его одолевала тоска по всему, что не сбылось.
Позволю себе предположить: интенсивность подобных разочарований столь велика, что их, бывает, испытывают и святые; жалости к себе самому присущ лишенный верхнего горизонта оперативный простор. Но дело это душевно крайне затратное. И Алоис переплачивал. С некоторых пор ему прекратили приносить отдохновение и ночные сны. Он даже развил в себе по наитию опасное понимание того факта, что сновидения представляют собой нечто вроде ярмарочных павильонов, в которых, потрясая просроченными долговыми расписками, к тебе подступаются твои мертвецы. Да и наяву он вспоминал теперь и Иоганна Непомука, и свою покойную матушку, а затем ужволей-неволейи обеих ушедших из жизни жен. А что, если вся эта компания столкнется в ярмарочных павильонах сна? Или хотя бы жёны? Что они порасскажут друг дружке об общем муже? То-то будет для него кабала. Это даже хуже, сказал он себе, чем если бы подружились две твои бывшие любовницы!
Сия острота принадлежала не ему; так соизволил пошутитьи с большим успехомодин из завсегдатаев общегородских вечеринок. Разумеется, этот старый повеса был из нобилей, он принадлежал к одному из лучших семейств города. Алоис запомнил меткое словцо и уже от собственного имени отпустил в ближайшей пивной. И простолюдинам оно пришлось по душе ничуть не меньше, чем сливкам городского общества. Какая, однако, жалость, какая несправедливость, что сейчас эта шутка вспомнилась ему так некстати!
3
Адольфу понравилось в новой, леондингской, школе. Дорога до нее была куда короче и удобнее, чем до монастырской школы из дома над мельницей. И все же, хотя учился Ади по-прежнему прекрасно, он каждый день с нетерпением дожидался окончания уроков. Кумбергский лес, на краю которого стоял городок, был полон укромных полян и даже маленьких пещер, которые замечательно подходили для того, чтобы устраивать в них засады. Он уже навербовал однокашников для лесных сражений, и они бились в лесу ближе к вечеру несколько раз по будним дням, тогда как главное событие происходило в утренние часы каждую субботу: большая война между американскими первопоселенцами и краснокожими.
Не всем его товарищам нравилась роль бледнолицых героев Фронтира. Потому что «индеец» имел право, подкравшись сзади, схватить «бледнолицего» за горло и прокричать: «Я снял с тебя скальп!» После чего «краснокожий» благополучно скрывался в чаще. Однажды оскальпировали даже самого Адольфа, но он тут же объявил это незаконным. «Вождей не скальпируют,пояснил он.Индейцы верят в мстительных богов войны. Поэтому они не нападают на военачальников вроде меня. Просто не смеют. Потому что иначе их ждет страшная кара».
В игру он вовлек и Эдмунда, который, хотя ему уже стукнуло пять, безусловно, оставался самым младшим из всех участников. Однако ребятам постарше он нравился, хотя проку от него при нападении «противника» не было никакого. Главной же заинтересованной стороной оставался, понятно, Адольф. Здесь, в лесу, он вовсю командовал младшим братом, чего дома не позволили бы Клара, Анжела иуж совершенно точноАлоис.
Ади, конечно, помнил, что в свое время родители и сестра защищали его самого от Алоиса-младшего. Но тогда это было совершенно оправданно. Алоис ведь запросто мог нашлепнуть ему на нос коровью лепешку, а он себе с Эдмундом таких вещей не позволял. Хотя и начинал хихикать при одной мысли о том, как раскричится Эдмунд, если он все-таки так и поступит. Однажды в лесу он ткнул Эдмунда сучком в спину, а потом объяснил брату, что того ужалила оса. Но по возвращении мальчик наябедничал материв осу он не поверил.
Эта история насторожила Клару. Может быть, Ади еще большая дрянь, чем Алоис-младший? Да, решила она, поразмыслив, пожалуй, еще большая. Алоис бил единокровного брата, а Адольфродного.
Как раз в эти дни самого Ади резко невзлюбил один мальчик, и дело шло к кулачному поединку. Ади никогда еще не дрался на кулаках, всякий раз умело избегая подобного поворота событий; однако сейчас поклялся себе, что не потерпит насмешек и унижения. Исколотит мерзавца, если не голыми руками, так камнем. Он подолгу раздумывал над этим на грани бодрствования и сна. Представляя себе этого по-настоящему страшного крепыша с залитым кровью лбом. Сумеет ли он ударить камнем достаточно сильно?
Затем произошел случай, после которого с игрой в индейцев было покончено на все оставшиеся зимние месяцы. Как-то, в такой холод, что сидеть в засаде, не двигаясь, было просто-напросто невозможно, один из мальчишек объявил, что умеет добывать огонь трением двух сухих сучков друг о дружку. Остальные приняли это за шутку, однако Адольф сказал: «Если ты и впрямь можешь разжечь костер, я приказываю тебе это сделать».
Мальчик так и поступил. Но, едва занялось пламя, «бойцы» разбрелись в разные стороны в поисках сухого валежника. Вскоре огонь начал угрожать окружающим поляну деревьям и кустам.
Поскольку воды поблизости не было, мальчишки решили затоптать пламя, но дым по-прежнему поднимался в небо.
Они бросились бежать. Удалились от огня метров на пятьсот. Сбились в стайку, человек двадцать с лишним. И Адольф принялся объяснять товарищам, что всем им необходимо держать язык за зубами. «Если кто-нибудь скажет о том, что мы развели костер, с нас всех спросят. А мы найдем доносчика. И накажем его. Бравый солдат своих не предает».
По одному, по два мальчики вышли из лесу. Огонь уже разросся настолько, что из Леондинга в лес отправился целый пожарный расчет, на конных подводах подвезли воду.
На обратном пути Эдмунд сказал старшему брату, что хочет все рассказать одному-единственному человеку, а именно их отцу.
Если ты это сделаешь,возразил Адольф,меня жестоко накажут. А я накажу тебя.
Нет. Папа этого не позволит. Так что даже не думай.
Тебе придется бояться не только меня. Накажут и остальных. И все они примутся подстерегать тебя. А когда подстерегутотметелят. Если понадобится, я сам им скажу, что доносчиком оказался ты.
Но я должен сказать папе!
Чего ради?
Я должен рассказывать ему обо всем, что меня тревожит.
Вот и прекрасно. Так себя и веди. Только не в этом случае. Повторяю: за это тебя как следует отметелят. И я ничем не смогу помочь. Да, честно говоря, и не захочу!
Меня тошнит!
Этакий ты засранец. Поди поблюй!
У Алоиса, однако же, возникли насчет пожара и собственные соображения. Стоило мальчикам вернуться домой, как отец усадил младшего себе на колени и нежно заглянул ему в глаза. Но, прежде чем он успел задать хотя бы один вопрос, Эдмунда снова вырвало. Алоис решил не докапываться до истины. Он не сомневался в том, что поджигателем (или одним из поджигателей) был Адольф, однако, заставь он Эдмунда сделать признание, жизнь пятилетнего мальчика превратилась бы в сущий ад.
Более того, чем меньше знаешьтем спокойнее спишь. Если он дознается, что одним из злоумышленников оказался Адольф, то, как отец семейства и благонамеренный обыватель, обязан будет проинформировать власти. А в таком случае на него наверняка переложат издержки, связанные с вызовом пожарной команды.
Поэтому Алоис смахнул рвоту Эдмунда с ворота собственной рубашки и ласково обнял малыша. И взял себе на заметку в ближайшую пару дней не глядеть Адольфу прямо в глаза.
4
Этой зимой в школе проходили книгу Фридриха Людвига Яна, в которой речь шла о силе, настолько могущественной, что она способна преображать прошлое и ковать будущее. Это, конечно же, напомнило Адольфу о краснобае-кузнеце. Сила эта, по утверждению Яна, зависела от «закаленного в огненном горниле и выкованного из железа Вождя». Вслед за этим писатель разражался сентенцией, доведшей Адольфа до восторженных слез: «Народ примет его как спасителя и простит ему прегрешения».