По росе всей семьей шли мотыжить затвердевшую землю, сооружали запруды, чтобы уберечь зелень от летнего зноя, не дать ей зачахнуть. А когда созревал урожай, всей семьей собирали его, складывали в корзины и, навьючив ослов, отправлялись на базардалеко, за много километров от деревни. Все, что собирали за день, ночью надо было доставить на базар.
Как она любила эти ночи, наполненные скрипом арбы, криками ослов, ржанием лошадей, мычанием буйволов!
В одну из таких ночей она и согрешила со своим будущим мужем. Ей было тогда семнадцать лет. У нее были светлые вьющиеся волосы и немного смуглая, тронутая легким загаром кожа.
В ту ночь они везли на базар бамию. Они давно знали друг друга: земельные участки их семей были рядом. Семьи часто ссорились из-за воды для полива, дружбы между соседями не было.
Ну а им-то, молодым, что?
И хотя муж был лет на десять-двенадцать старше, они всегда понимали друг друга и прожили долгую счастливую жизнь. Сколько лет прожили!..
Но той ночи она не забыла.
Ее ослик и ослик соседа шли рядом.
Сосед говорил о небе и звездах, о падающих звездах, о злых духах и добрых феях, об умерших, о воскрешении после смерти, о постижении
Неожиданно ее ослик чего-то испугался и замер посреди дороги как вкопанный. Сосед поспешил ей на помощь. От случайного прикосновения его руки у нее замерло сердце. Парень заметил это. Он крепко сжал ее руку, улыбнулся.
Она тоже улыбнулась. Он осмелел и обнял ее. Она и не подумала звать кого-нибудь. Только сердцекак оно тогда стучало!..
Потом она заплакала. «Чего ты плачешь? спросил он. Чего расстраиваться?»
А что она скажет матери?
«Я попрошу маму сходить к твоим родителям, посватаюсь, вот и все», сказал он. И она сразу успокоилась.
Ее и в самом деле пришли сватать. Лед в отношениях между двумя семьями растаял, утихли вечные раздоры из-за воды для поливки.
В городе они с мужем бывали редко. Что там делать? Сходить в кино, в театр, повеселиться на каком-нибудь празднике, погулятьна это у них никогда не было времени. Жарким, знойным летом, холодной зимой с морозами и бурями они вели на крошечном, величиной с ладонь, участке земли, доставшемся им в удел, непрерывную отчаянную борьбу за кусок хлеба. Завели кучу детей. Дочери выросли, повыходили замуж, одни сыновья умерли, другие обзавелись своими семьями, ушли к женам и совсем забыли о матери. Но до смерти мужа она не чувствовала себя одинокой. «Муж, мужчина, который всегда рядом, который наполняет дом ароматом своей сигареты, самое ценное сокровище женщины, думала она. Он может заставить ее забыть даже об аллахе». Муж умер в позапрошлом году. Когда умирает муж, рушится главная опора, рушится крыша над головой. За что бы она ни бралась, с тех пор как в позапрошлом году муж внезапно заболел и умер, все валилось из рук. Да она, собственно, и не может ничего сделать. Подавленная обрушившимся на нее горем, она быстро стареет
Уловив запах одеколона, она обернулась. Сын побрился, сменил рабочую одежду на чистый костюм и собирался уходить. Ну что ж, пусть себе идет. Он молод, он работает, и у него в кармане всегда найдется несколько курушей!
Она поднялась. И неожиданно для себя со стоном, вырвавшимся откуда-то из самой глубины, бросилась сыну на грудь.
Ты что? удивился Кемаль.
Но она уже отерла слезы и силилась улыбнуться
Скажи, что случилось? спрашивал Кемаль. Он чувствовал: все это неспроста, мать что-то скрывает.
Ничего, сын мой, уже прошло.
Что прошло?
Я ведь сказаланичего
Сдохнуть бы мне, чтобы не видеть этих слез!
У матери перехватило дыхание. Она вскрикнула:
Замолчи! Пусть умрут враги Замолчи!
Ну скажи тогда, чего ты вечно плачешь?
Но она уже не плакала. Полные слез глаза и морщинистое лицо женщины улыбались.
Глядя на тебя, сынок, я вспомнила твоего отца, вы так похожи.
Теперь улыбнулся и Кемаль. Он крепко обнял мать своими сильными руками, поцеловал. Еще мгновениеи он уже шагал по дороге в город.
Мать долго смотрела ему вслед. Сердце ее переполняла гордость за сына. Она оглянулась по сторонам: пусть позавидуют люди, какой у нее сын.
Но кругом, насколько хватало глаз, виднелись только темные кроны деревьев, узкие полоски полей и на нихженщины, неторопливо взмахивавшие мотыгами. И никому не было дела, что она мать такого сына.
Женщина тяжело вздохнула и вошла в дом.
Они встретились с Гюллю на перекрестке. Гюллю сказала: «Не обращай внимания, что нам до других!» Но Кемаль и слышать об этом не хотел, он боялся, что их увидят вместе. Они пошли по разным сторонам улицы, краем глаз наблюдая друг за другом.
В кинотеатре Кемаль, расталкивая толпу, стал пробираться к кассе. Он беспокоился за Гюллю. Она осталась ждать у входа. Там вертелась всякая шпана.
Он обернулся, нашел взглядом дверь. Гюллю стояла тамкрасивая, стройная. Сдвинув брови, она рассматривала в витрине фотографиикадры, из демонстрировавшихся фильмов. Кемаль облегченно вздохнул и стал энергично пробиваться к окошку кассы. Толпа загудела. Кое-кто даже обернулся в его сторону, кто-то окинул было Кемаля недоброжелательным взглядом, но, по достоинству оценив его широкие плечи и внушительный рост, сразу стушевался. Черные брови Кемаля были насуплены, от всей его фигуры веяло решимостью тут же поставить на место любого, кто попытается задеть его.
Кемаль сделал еще один рывок и оказался у самой кассы. С билетами в руке он проложил себе могучей грудью дорогу назад и подошел к Гюллю.
Они вошли в зал и сели в последнем ряду. Гюллю третий раз в жизни попала в кино. Она не знала, можно ли быть счастливее. Она взяла руку Кемаля и приложила ее к своей груди. Кемаль покраснел и отдернул руку. Но Гюллю поймала ее и, снова приложив к сердцу, прошептала:
Послушай, как бьется!
Знаю.
И у тебя? У тебя тоже бьется?
Еще как!
Гюллю прикоснулась рукой к груди Кемаля. Да, у него тоже билось сердце и так же сильно!..
Бедная моя мама, пробормотал Кемаль.
Твоя мама? удивилась Гюллю. Почему? Что случилось?
На глазах Кемаля блеснули слезы.
Когда я уходил из дому, она расплакалась
Из-за чего?
Глядя на меня, вспомнила об отце Бедняжка, у нее никого не осталось, кроме меня. Любит меня больше жизни. Только и твердит: «Кемаль, мой Кемаль».
Гюллю взяла большую руку Кемаля в свои ладони, крепко сжала.
Моя свекровь, улыбнулась она.
Кемаль тоже улыбнулся.
Да, твоя свекровь
Моя дорогая свекровь, прошептала Гюллю. В моем доме я посажу ее на самое почетное место, ни до чего не дам притронуться, все буду делать сама.
Это хорошо, но мать не согласится
Почему?
Она ведь привыкла копаться на огороде и не сможет без этого.
Я все буду делать за нее.
Ты? Ничего из этого не выйдет.
Почему?
А что ты понимаешь в огородных делах?
Научусь.
Трудное это дело, не то, что работать на хлопкоочистительной фабрике. Каждый день мотыжить, собрать что созрело, свезти урожай на базар, продать Нам лучше жить отдельно от матери. Хорошо бы найти две комнаты с кухней в городе, в одном из домов при фабрике, где живут служащие и мастера. На окнах занавески
Занавески я сошью сама.
Конечно. В любой день мы можем принарядиться и отправиться в гости к матери. Купим по дороге мяса. Эх, а какие мать биточки готовитс сыринкой!
Люблю биточки. Но наши, из Боснии, не умеют их делать. И я сколько ни стараюсь, ничего не выходит. Твоя мама научит меня, а?
Конечно, научит.
Ну, а потом?
Что «потом»?
Ты говорил о нашем доме
О доме вспомнил я нашего мастера, Мухсина-уста.
Гюллю давно знала Мухсина-уста. Они жили в одном квартале. Он был холостяком и слыл книголюбом. Однажды у матери Гюллю сильно разболелся зуб. «Сходи к Мухсину-уста, посоветовали соседи, он поможет». Мать отправилась к нему вместе с Гюллю. Они застали его за чтением. Мухсин-уста достал из железной коробочки белую таблетку, дал ее матери, и через четверть часа боль утихла.
Он твой начальник? спросила Гюллю.
Нет, что ты. Он такой же смазчик, как и я. Только постарше меня, да и зарплата у него больше. В его годы я
Что ты?
Буду старшим мастеромвот что!
В глазах Гюллю вспыхнули радостные огоньки.
А когда ты станешь старшим мастером, по праздникам все будут приходить поздравлять нас, да?
Хозяин фабрики и директор ни за что не придут.
Ну, конечно, они не придут. Сначала мы сходим поздравить их, а потом вернемся домой и будем ждать гостей, да?
Да.
Все придут: табельщики, контролеры, подмастерья.
Конечно придут.
А их жены?
И жены придут.
Гюллю вся светилась от счастья.
Меня все будут называть ханым-эфенди. «Ханым-эфенди, передайте, пожалуйста, вашему мужу» Я не сразу соглашусь.
И правильно. Скажи мне. А я сначала рассержусь
На меня?
Да, на тебя, но так, для виду.
Гюллю склонила голову и потерлась о плечо Кемаля.
Не сердись на меня, Кемаль. Никогда не сердись, ладно?
Так ведь я нарочно, для виду, как делает иногда наш мастер Мухсин. А по-настоящему разве я могу на тебя рассердиться?..
Чего только я не натерпелась от моего отца и брата, Кемаль. В своем доме я хочу быть хозяйкой, ханым-эфенди. На глазах у нее навернулись слезы. У нас обязательно будет радиоприемник, кровать, зеркальный шкаф. Все будут завидовать мне, продолжала она с неожиданной злостью. Я не хочу, чтобы обо мне говорили за моей спиной, пусть говорят прямо в лицо: «Какая ты счастливая, Гюллю»
Вдруг ее глаза в ужасе остановились на входной двери.
Слепой Тахир! прошептала Гюллю и невольно отпрянула, пытаясь спрятаться за Кемаля.
Слепой Тахир был закадычным другом ее старшего брата Хамзы. Они вместе работали на фабрике. Гюллю не любила его, как и брата. Как-то он в цехе преградил ей дорогу и сказал: «Я послал тебе пряжку и жевательную резинку, почему ты отказалась и не приняла?» Гюллю бросила на него исподлобья ненавидящий взгляд. Он стушевался, но пригрозил, что запомнит это. «А что будет?»поинтересовалась Гюллю. «Погоди, увижу тебя с этим черномазым, узнаешь!»Гюллю не выдержала, обругала Тахира и пошла своей дорогой.
Кемаль об этом ничего не знал, но относился к Тахиру с нескрываемой неприязнью.
Если он нас увидит, я пропала прошептала Гюллю.
Кемаль выпрямился.
Почему? Чего ты боишься?
Расскажет отцу, что видел нас.
Они не сводили глаз со Слепого Тахира. Тот бесцеремонно разглядывал окружающих и явно искал повода для скандала. Он остановился у первых рядов кресел, долго оглядывал зал. Потом лениво двинулся по проходу и наконец сел.
Как ты думаешь, он видел нас? Гюллю не могла успокоиться.
Подумаешь! Не все ли равно?
Не сердись, Кемаль. Он ведь сразу наябедничает братцу, а тот распустит язык, станет сквернословить. Но я тоже за словом в карман не полезу. Голос Гюллю окреп. А станет дратьсяне спущу, я ведь этими руками не груши собираю!
Это отец избаловал его, потворствует ему во всем.
Да, это правда. Такое зло берет иногда, Кемаль
На кого, на отца?
И на отца и на брата. Но больше на отца. Это из-за него Хамза стал таким негодяем. Сейчас спутался с женой директора.
Да кто с ней не путался? буркнул Кемаль. А это верно, что у твоего отца четыре жены?
Гюллю смутилась.
Верно. И от этих четырех жен у него пятнадцать или шестнадцать детей. Все мы работаем, а отец отбирает у нас получку. Я, правда, не отдаю.
Как же так?
А почему я должна отдавать? Ведь он сам зарабатывает каждый год кучу денег. Есть такой Музафер-бей, помещик. Земли у него видимо-невидимо. Засевает тысячи дёнюмов, и почти все под хлопок. А отец обеспечивает его работниками. Вербует для него поденщиков, пояснила она. Но ты не гляди на отца: он человек безропотный, несамостоятельный. А командует им Решид, цирюльник. Пройдоха и наглец, каких мало Сидят теперь в шашлычной у Гиритли и пьянствуют, мрачно закончила Гюллю.
V
За столиком в шашлычной сошлись пятеро.
Пятым был Залоглуплемянник богатого помещика Музафер-бея, которому вербовщик Джемшир и надсмотрщик Мамо каждый год поставляли батраков для работы на его бескрайних хлопковых полях.
Тощий, тщедушный Залоглу (настоящее его имя было Рамазан) был в галифе, перехваченных в талии ярким поясом, и сапогах. Ни этот наряд, ни длинные густые усы не делали его хилую фигуру значительней, и прозвище Залоглу он получил от какого-то насмешника за наган с шариком на рукоятке, который постоянно носил на поясе. Кроме дяди, брата матери, родственников у него не было, и, сидя по ночам на скамейке в парке Синекли, Залоглу курил гашишные сигареты, вспоминал свое детство и нередко плакал по детским годам, что прошли в богатом особняке деда, где жизнь бурлила, била ключом, где резали откормленных баранов, куда съезжались в каретах почтенные гости, где по лестницам вверх и вниз сновали рослые, вышколенные слуги, а кладовые были до отказа забиты снедью. Как прекрасный сон всплывали в его памяти те далекие дни.
А кто он теперь? Жалкий секретаришко в поместье дядькикутилы, из года в год проматывающего в игорных домах Ниццы и Монте-Карло все доходы, получаемые с бескрайних полей. Без разрешения управляющего имением Залоглу не волен куска проглотить. Его распутный дядька, завладевший после смерти деда всем движимым и недвижимым имуществом их рода, терпеть не может племянника. Стоит ему услышать какую-нибудь сплетню о Залоглу, он приходит в ярость. В такие минуты ему лучше не попадаться под руку.
И все-таки дядя для Залоглуединственная опора, единственный предмет его безмерного тщеславия. Под хмельком, да еще в веселой компании Залоглу хвастал дядей и врал при этом без зазрения совести, особенно если присутствующие делали вид, что верят его россказням
Веселье было в самом разгаре.
Джемшир и Мамо слушали Залоглу, лениво прикрыв веки. Хамза покатывался со смеху. А Решид Решид снисходительно поглядывал на хвастуна.
Залоглу на мгновение умолк, но Хамза не дал ему перевести духа.
Ну, а потом, затормошил он Залоглу, что было потом, братец?
Залоглу важно разгладил свои пышные усы.
А потом мой дядька разозлился и говорит: «Послушай, паша, встань-ка передо мной как положено!»
Паша, о котором рассказывал Залоглу, был, конечно, не каким-нибудь простым пашой, а пашой самого султана Хамида, и вся грудь у паши была в орденах.
Разве паша такое потерпит? Туда, сюда А мой дядька схватил скамейку ибац его по голове! Паша с ног долой!
Залоглу схватил со стола бокалпустой!.. Он схватил бутылкутоже пустая. Налитыми кровью глазами обвел шашлычную: кроме нихникого. Час был поздний, все уже разошлись.
Послушай, брат! крикнул Залоглу хозяину, хотя знал, что питейные заведения в одиннадцать закрываются.
Толстяк Гиритли решил, что просят счет, и, сверкая в улыбке золотыми зубами, подбежал к их столику.
К вашим услугам, Рамазан-бей!
Залоглу протянул пустую бутылку:
А ну-ка, принеси полную.
Гиритли растерялся. Потирая руки и неловко переминаясь с ноги на ногу, он просил извинить его. Уже поздно Ночной сторож приходил три раза. А что если он появится в четвертый? Разве ему, Гиритли, жалко? Он готов на все для таких уважаемых клиентов, он всегда рад видеть их у себя
Залоглу повторил:
А ну-ка, принеси полную!
Рамазан-бей, клянусь, это вовсе не так просто, как вам кажется. Есть официальное распоряжение: питейные заведения, открытые после одиннадцати, закрывать и опечатывать.
А я тебе говорю, тащи вина!
Рамазан-бей, вы играете с моим куском хлеба.
Тащи вина, и разговаривать больше не желаю!
Прошла долгая, томительная и страшная минута. Трактирщик растерянно оглядывался по сторонам, словно моля о помощи.
Джемшир дремал, как сытый буйвол, полузакрыв глаза, равнодушный ко всему на свете.
Залоглу рассвирепел. Он вскочил на ноги и хватил кулаком по столу.
На цементном полу заплясали осколки стаканов, тарелок, бутылок Залоглу потянулся за наганом. В эту минуту в дверях шашлычной появилась огромная фигура ночного сторожа. Залоглу взглянул на него исподлобья, но наган не вытащил. Подражая своему дядьке, он чванливо приказал: