Еще не все мои средства испробованы, с достоинством заявил Храброн. Соблаговолите, ваше высочество, еще чуточку потерпеть.
Он вышел и велел от имени принцессы звонить во все колокола.
Когда же он вернулся в королевские покои, дьявол, который до смерти ненавидит колокольный звон и к тому же ужасно любопытен, спросил у него, с какой стати поднят такой трезвон.
Это звонят, спокойно ответил солдат, в честь прибытия вашей тещи. Я приказал позвать ее сюда.
Не успел дьявол услыхать о приезде тещи, как не помня себя выпрыгнул из принцессы и бросился бежать со всех ног, так что его не догнал бы и ветер.
А наш Храброн, пыжась от спеси, что твой петух, воротился домой и зажил себе припеваючи.
Долог век, да недолговечно счастьеПер. И. Лейтнер
В двух лигах от морского берега на вершине холма стоит Хересбогатый могущественный город, любимец Вакха и Цереры. Он окружен цветущим кольцом славящихся на весь мир виноградников, где заботливой рукой взлелеяна каждая лоза. На тучных нивах клонит свою золотую головку стройный колос.
Широко раскинулись огромные владения Хереса; уже давно потерян счет его живописным холмам; с затаенным недовольством жмутся и отступают окрестные области, бессильные перед вторжением мощного соседа.
Над Хересом гордо возвышается мавританский замок сеньоров Вильявисенсио, древний свидетель знаменитых подвигов; память о них свято хранится в летописи, составляющей золотую страницу испанской истории. Херес славится пышными храмамивеличественными памятниками веры, образцами высокого искусства зодчих. Больно видеть, как рядом с ними разрушается замечательный картезианский монастырьпредмет восхищения тех, кто присутствовал при его рождении, и вызывающий скорбь и возмущение тех, кто ныне зрит его кончину.
По справедливому замечанию современных историков, некоторые испанские провинции, как, например, Манча и Кастилия, в значительной степени обезлюдели; к сожалению, именно через них пролегает дорога, являющаяся крупной артерией нашего полуострова. Зато если мы бросим взгляд с любой вышки, украшающей почти каждый андалусский хутор, где процветает виноделие, мы насчитаем не менее пятнадцати крупных городов и селений в окружности. Это Херес, Альгар, Аркос, Медина, Чиклана, остров Леон, Кадис, Пуэрто Реаль, Пуэрто де Санта Мария, Рота, Чипиона, Санлукар, Требухена, Лебриха и Лас Кабесас.
Жители Хереса (мы не называем их хересинцами, ибо кое-кто из богатеев, нажившихся на виноделии, пшенице или на торговле, не являлись уроженцами города), жители Хереса, не в пример их веселому и щедрому соседу Кадису, благоразумно чуждаются шумных развлечений. Итак город, которому надлежало бы стать образцом изящества и утонченности, пышности и великолепия всего уклада жизни, сам отказался от подобных заманчивых преимуществ.
Если не считать обширных, точно дворцы, винных погребов, забитых заплесневелыми бочками, нескольких богатых, правда довольно безвкусных и аляповатых, домов и просторной площади для боя быковто надо признать, что возрастающее благополучие города отнюдь не способствовало его украшению. Окрестности Хереса выглядят убого: ни садов, ни тополевых рощ. В городе не найти ни тенистого парка, ни биржи, ни других учреждений, обычно возникающих вместе с ростом населения, накоплением богатств и культурного процветания.
Лишь в делах благочестия и христианского милосердия жители Хересауроженцы города и пришлый людпроявляют незаурядную щедрость. Среди множества городов, где нам случилось побывать, мы не знаем ни одного, который заслужил бы столько искренних похвал своими добрыми делами. Когда узнаешь о частной и общественной благотворительности, о милостыне, щедро раздаваемой на похоронах богатых людей, о пожертвованиях в пользу храма, когда посещаешь прекрасную больницу и приюты, где все сверкает белоснежной чистотой, когда входишь в церковь, блистающую золотом и драгоценностями, то невольно испытываешь чувство восхищения и спрашиваешь себя: не является ли богатство духа более ценным, чем все пресловутое, осязаемое великолепие, которым так гордится наш тщеславный век?
Когда Херес обзавелся площадью для боя быков, жители Пуэрто были весьма уязвлены, увидев в этом немалый ущерб, наносимый их корридам, которые издавна пользовались заслуженной известностью в Андалусии. А так как из всех андалусцев жители Кадиса, Пуэрто де Санта Мария и острова Леон более других прославились своим насмешливым и дерзким умом, можно легко себе представить, какой град шуток обрушился на серьезных и деловых жителей Хереса. В ответ хересинцы с удвоенным рвением принялись украшать свой цирк, выкрасили его стены в яркие цвета, застеклили ложи и даже не поскупились на позолоту. А затем, взобравшись на винные бочки и бросив презрительный взгляд на скромно выбеленную арену в Пуэрто, они крикнули своим незадачливым соседям: «Знай наших!»
Конкинерос, которые, по примеру многих, охотно тратились на наряды, но никогда не имели ни гроша за душой, были положительно ошеломлены всем этим великолепием и уверяли, что с приходом зимы хересинцам придется раскошелиться на клеенчатый футляр для столь ослепительного цирка.
Между Хересом и Альгарскими горами приютилась уединенная долина. Там много лет тому назад у тропинки, в тени деревьев, какой-то предприимчивый крестьянин поставил навес и занялся продажей напитков. Со временем он возвел четыре стены, покрыл их камышовой крышей, разделил домик перегородкой на две частиодну для посетителей корчмы, а другую под жильеи перевез сюда жену с детьми. Позади дома он устроил квадратную ограду, служившую загоном для коз; днем же они паслись в горах под присмотром младшего сына. Перед домом Басилио посадил оливковое деревцо для привязи лошадей и мулов на тот случай, когда в корчму мимоходом заглядывали путники. Весной деревцо принялось; шли годы, и олива под рукой заботливого хозяина пышно разрослась и давала немалый урожай, ставший подспорьем в хозяйстве: маслины и козий сыр были основным блюдом, утолявшим голод посетителей. Господа из Хереса, отправляясь на охоту, частенько отдыхали в харчевне дядюшки Басилио и щедро расплачивались за скудное угощение.
К началу нашего повествования жена корчмаря умерла; старший сын, воспитание которого взял на себя его дядя-доминиканец, успешно окончил духовную семинарию и был назначен полковым капелланом в Лиму. Басилио остался совсем один в корчме; лишь к ночи с горного пастбища возвращался меньшой сын, тупой и молчаливый паренек, который со смертью матери и вовсе поглупел, как известно, физически слабые дети дольше нормальных питаются материнским молоком, а нравственно слабые существа не могут жить без ласки и неустанной заботы материих нежного ангела-хранителя на земле.
Было прекрасное декабрьское утро. Перед входом в харчевню на простой каменной скамье сидел дядюшка Басилио, согбенный годами, немощный старик, вместе со своим приятелем дядюшкой Бернардо, неунывающим и жизнерадостным богатырем. Неподалеку, прислонившись к охапке хвороста, полулежал худощавый юноша в охотничьем костюме: коротких штанах грубого сукна, гетрах и надевающейся через голову куртке с карманами, которые заменяют сумку: туда кладут ломоть хлеба и мелкую дичь. Бледное красивое лицо молодого охотника выражало природный ум с хитринкой, но в жестком взгляде таились лукавство и лживость, а во всем облике не было и следа искренней веселости, присущей людям в этой возрасте. Рядом с ним лежало охотничье ружье и стояла островерхая, покрытая зеленой фланелью клетка с приманной птицей.
Царило молчание, нарушаемое лишь песней ветра, зовущей и нежной, как голубиное воркованье. Тщетно старался ветер расшевелить прямые, негнущиеся стебли травы или найти отзвук в соседних горных вершинах. Вокруг корчмы спокойно и самодовольно прохаживались куры; они то складывали, то вновь веером распускали пышные хвосты и так близко подходили, что задевали ноги хозяина и гостя. Время от времени петух поднимал увенчанную гребнем голову и, откинувшись назад, бросал в воздух звонкое «кукареку», точно призывая прохожих заглянуть в харчевню. Кот, любитель уюта, выбрав на завалинке, в затишье от ветра, уголок, залитый солнцем, свернулся клубочком; он сладко подремывал, жмурясь и искоса бросая лукавый взгляд на воробьев, которые, подобно беднякам, питающимся крохами с богатого стола, подбирали остатки куриного корма.
Солнце щедро дарило радость и тихий покой сердцу; мысли невольно стремились ввысь, в ослепительное безоблачное небо, а вся природа изливала такое блаженство, что хотелось воскликнуть: «Боже, до чего хороша жизнь, когда все в ней подчиняется тебе, как своему началу и концу!»
Вот что, дружище, сказал гость, обращаясь к корчмарю, бросьте хныкать, как попрошайка. Все-то у вас неприятности да горести. Возьмите пример с меня: когда я иду спать, я первым долгом снимаю шляпу и кладу ее в сторону со словами: «Здесь все невзгоды»; потом снимаю куртку и говорю: «А вот тут все печали», крещусь и засыпаю, как младенец. Отчего же и не заснуть без горя? А вы вечно на все сетуете. Виданное ли это дело! Да ведь вам только птичьего молока не хватает!
Ну как же мне не жаловаться? Нынче вот ко всем прочим бедам нога вдруг разболелась. Дом валится, крыша течет Да если б только это!
А что же еще, старина?
Да по-вашему все пустяки, хоть ослепни на оба глаза. Будто вы ничего не слыхали о жеребьевке! Парней уж вызывали, моему Хосе тоже придется жребий тянуть.
От этого никуда не денешься. Едва мой Хуан успел разделаться с военной службой, как пришел черед Мануэля. А я и не охнул. Поверьте, вашему Хосе это будет только на пользу. Пусть идет, а то держите мальчонку все в горах да с козами, вот он и одичал. Я отслужил свое и нисколько не жалею. В армии человеком стал. Правда, мне повезло: я был вестовым, да еще у какого офицера! Смелости и доброты у него на двоих бы хватило. А любил я егону как моего меньшого брата! Я бы за него тысячу жизней отдал! И не на словах, а на деле. Видите шрам на лбу? Это меня француз пометил, когда я в битве под Медельином заслонил моего лейтенанта. Враг занес уж над ним саблю, хотел убить, да вместо этого сам. с жизнью распростился, а мне на память царапину оставил. Вашему сыну, старина, надо свет повидать, а то он здесь совсем закис и ни к черту не годится.
Но ведь он у меня придурковатый, не чета старшему. Однако сердце у него золотоеполучше, чем у иного умника.
Так и у осла: все достоинства внутри спрятаны. Ну, коли не хотите с ним расставаться, поставьте замену.
Откуда же взять столько денег?
Откуда взять? Куда положили, оттуда и возьмите. Деньжата у вас водятся. Вам и козы доход приносят, да и от харчевни вы не в накладе. Знаете сказку о хозяине-скопидоме: у него и пес скулит, что миска пуста, и петух с голоду едва кукарекает, и кот жалобно мяучит, того и гляди ноги протянет, а в доме полная чаша.
Вам бы лишь балагурить. А мне не до шуток, старина, тут дело серьезное. Что мне делать, матерь-божия, что мне делать?
Дышать поглубже, чтобы не задохнуться.
И останусь я один как перст.
Нет, дружище, так не годится. Продавайте корчму и перебирайтесь в город.
И слышать об этом не хочу! Здесь я жизнь прожил и место это ни на что не променяю. Отсюда до самой смерти никуда не пойду!
Тут юноша, молча слушавший беседу двух приятелей, не торопясь встал и, охнув, лениво потянулся.
Сынок, обратился к нему дядюшка Бернардо, запомни:
Не ищет вовсе мать моя
Себе в зятья того,
Кто вечно стонет «ах», садясь,
Кряхтит, вставая, «ох»!
Да ведь я целых две лиги пешком отмахал, ответил юноша.
Целая горсть, а в горсти три мухи! пошутил Бернардо. Да кто тебе велел по горам шататься? Ты ведь цирюльник, так не лезь из кожи вон, чтобы стать охотником. К чему ты надрываешься? Хочешь, чтобы тебя сеньором величали? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Такие, как ты, сынок, частенько с прямого пути сбиваются.
Дядюшка Бернардо, ответил юноша, бросая на старика злобный взгляд язык у вас что-то больно остер и длинен. Да не охота мне связываться со стариком. Скажите спасибо, что у вас седые волосы.
С этими словами юноша удалился.
Смотря, Хуан Луис Головорез! крикнул ему вслед Бернардо. Не слишком ли много о себе воображаешь? Угрозы твои мне не страшны. Меня не запугают и два десятка таких образин, как ты. Верно, я стар, но седина мне не защита от людей без стыда и совести, вроде тебя. Запомни раз навсегдасо мной грубостью не возьмешь!
Было так тихо и ясно, что отповедь старика от слова до слова достигала ушей человека, названного Хуаном Луисом Головорезом, но он, посвистывая и ни разу не оглянувшись, продолжал свой путь.
Черт возьми, дружище, здорово вы отделали цирюльника! сказал хозяин корчмы. Можно подумать, что вы с ним не в ладах.
Так оно и есть, старина, ответил дядюшка Бернардо, знайте, что во всем Хересе не найдется большего плута, чем этот мальчишка. Однако не все его так хорошо раскусили, как я после одного случая. И он это отлично знает.
Охота вам связываться с этим задирой! Право, еще поплатитесь за свою неосторожность. Что до меня, то, когда мальчишка проходит мимо, я первый с ним здороваюсь.
Дружище, мне он не страшен. Верно, у него против меня зуб. Но он знает, что не я, а сам он поплатится шкурой, стоит ему только меня задеть.
Случай, о котором дядюшка Бернардо до сих пор никому не рассказывал, произошел как-то поздним вечером; старик проходил глухим лесом, где Хуан Луис притаился в засаде. Заметив, как блеснул в темноте нож, дядюшка Бернардо с такой силой ударил Хуана Луиса по руке палкой, что тот уронил оружие. Старик поднял нож, который цирюльник пытался у него выхватить, и спокойно сказал:
Послушай-ка, Хуан Луис, зла я тебе не причиню и прошу лишь об одном: стань честным человеком.
С той поры вместо благодарности цирюльник затаил против старика злобу. Низкое существо может возненавидеть человека за одно лишь его нравственное превосходство.
Хуан Луис направился в горы, где вскоре повстречался с Xoсe Камасом, пасшим коз, и, как всегда, попросил у него молока; пока Хосе, охотно слушавший все, что в благодарность за молоко рассказывал ему Хуан Луис, доил козу, между юношами завязался разговор.
Ну, Хосе, тебе как будто предстоит жеребьевка? начал Хуан Луис.
На лице бедного козопаса изобразился ужас.
Понимаешь, отец отказался меня выкупить, чуть не плача, ответил он. И на что батюшке столько денег?
Разве у старика есть деньги? спросил Хуан Луис.
А то как же! Унций сто, а то и побольше. Ведь он весь барыш в золото превращает. А как помер дедушка, отец получил свою долю в чистом золоте.
Где же он его припрятал? не унимался охотник.
Отцу невдомек, что я знаю, он меня дураком считает. Но я все-таки знаю! расхохотался Хосе. Доподлинно знаю! Как-то ночью батюшка думал, что он один, и выкопал ямку в полу под стенкой, у изголовья кровати. Положил в ямку деньги, а сверху прикрыл кирпичом, замазал и побелил. Теперь разве что колдун тайник разыщет. Так вот, раз отец не хочет меня выручить, я задам лататы. Башмаки износят, а меня не найдут.
Только не вздумай бежать, Хосе, откликнулся цирюльник. Ну куда ты спрячешься? Тебя непременно найдут и отправят в каталажку, а оттударужье в руки и в солдаты. Знаешь, мне ведь тоже жребий тянуть и если вытяну, придется в армию идти. Лбом стену не прошибешь. Зато потом, попозже, может представиться случай для побега.
Лицо пастуха просияло, когда он услышал, что Хуану Луису предстоит такая же печальная участь.
А ты меня возьмешь с собой, когда побежишь? спросил он.
Ладно, согласился цирюльник, только обещай молчать, как пень. Обещаешь?
Клянусь памятью матери! воскликнул козопас.
Наступил день жеребьевки. И цирюльник и сын корчмаряоба вытянули жребий и в числе других отправились в Севилью. Как и следовало ожидать, Хосе целиком подпал под власть Хуана Луиса, который совсем заездил его. Прошло несколько месяцев, и цирюльник решил бежать; он тщательно обдумал план, но только в последнюю минуту посвятил в него Хосе.
Итак, они бежали вдвоем по направлению к Хересу и, не доходя до города, углубились в Альгарские горы. К вечеру оба беглеца изрядно устали и проголодались. Хуан Луис послал Хосе попросить хлеба у знакомых пастухов, что тот и выполнил, слепо повинуясь товарищу.
Когда стемнеет, наказывал Хуан Луис, и некого будет бояться, тебе надо пойти домой, рассказать все отцу и попросить у него денег, чтобы добраться до Гибралтара; там мы будем в безопасности, а работа для нас всегда найдется.