Боже ты мой, опять опаздываю. Многоуважаемые господа, дорогие друзья, вы меня извините, но у меня нет больше ни минуты времени Прощай, Карл, прощайте! Да, что я хотел еще сказать Как насчет субботнего ската встретимся?
А разве у тебя есть время?
Постараюсь вырваться, постараюсь
Мы соберемся, ответил Брентен, а Хардекопф подтвердил его слова кивком.
Значит, я попытаюсь. Приду Скорее всего Буду! Непременно буду! И Пауль Папке умчался в городской театр.
Нам надо обсудить еще некоторые вопросы в связи с вечером выплаты сбережений, начал Генрих Игельбринк, занявший место председательствующего Пауля Папке.
Полагаю, продолжал Игельбринк, что мы наскоро организуем этот праздник, а затем до окончания выборов отложим все ферейновские дела.
Правильно, согласился Карл Брентен. Известим всех членов ферейна, почему в ферейне на какое-то время приостановятся дела; надо, чтобы у каждого оставалось время для политической работы.
Согласен! сказал Игельбринк.
Затем обсудили, какой оркестр пригласить и какую сумму ассигновать на детские подарки, кого выпустить на роль затейника и каких исполнителей привлечь для художественных номеров. Ферейновский казначей Иоганн Хардекопф сделал свой отчетный доклад, распорядитель по части развлечений Карл Брентен сообщил о закупке хлопушек, бумажных шапок, елочных украшений и предметов, необходимых для убранства зала. Когда Брентен сказал, что купили елку высотой в семь метров, все шумно выразили свой восторг. И то, что Брентен договорился со своей племянницей Алисой, согласившейся исполнить несколько популярных арий из оперетт, таких, например, как «Кто нам верит» из «Цыганского барона» и «Меня называют сельской невинностью» из «Летучей мыши», тоже было принято с усмешкой удовольствия.
Когда заседание окончилось, Хардекопф и Карл Брентен, которым было по пути, вышли вместе.
Ты меня сегодня очень порадовал, Карл, начал старик Хардекопф.
Чем это, отец?
Тем, что ты так решительно подчеркнул и сумел отстоять необходимость политической работы. В последние годы о ней как-то вовсе стали забывать. Я имею в виду у нас, в ферейне. Очень хорошо, что о политике опять вспомнили.
Я уже просил включить меня в предвыборную кампанию, важно сказал Брентен.
А у вас в цеху по-прежнему устраиваются чтения? спросил Хардекопф.
Конечно! На прошлой неделе мы читали книгу «Предшественники новейшего социализма» Карла Каутского. Чрезвычайно интересно и очень знаменательно то, что там говорится о перекрещенцах и утопистах. Знаешь эту книгу, отец?
Хардекопф неопределенно мотнул головой.
Вчера мы читали статью Розы Люксембург о русской революции. Если судить по этой статье, то ситуация во всех странах очень знаменательна. («Очень знаменательно» было теперь излюбленным присловьем Брентена. Оно могло означать и очень многое и ничего.) Революция в России получила гораздо больший отклик, чем мы думали.
Прохаживаясь взад и вперед по Штейнштрассе, они продолжали разговор. Карл Брентен щеголял своими политическими знаниями.
От немецкой буржуазии, сказал Хардекопф, ждать совершенно нечего. Бисмарку удалось-таки обломать ее. Если кто мог с ним поспорить и даже пересилить его, так это только мы, социал-демократы. Этого ты никогда не должен забывать.
Брентен кивнул в знак согласия.
Как вспомнишь первые годы после отмены закона о социалистах, продолжал старик с несвойственной ему словоохотливостью, сразу видишь, как далеко мы шагнули вперед. Народ идет с нами. Профессиональные союзы делают свое дело, положение рабочего класса намного лучше Да! Да! Вы, молодежь, не знаете, каково приходилось нам в конце прошлого века А потребительская кооперация, общества оптовых закупок, производственные кооперативы! Своими предприятиями мы врастаем в капиталистическое хозяйство, вгрызаемся в него и в конце концов его одолеем. В прежнее время, когда социалисты были еще численно слабы, им приходилось думать о завоевании государственной власти вооруженным восстанием. Сегодня нам этого не нужно, сегодня за нами народ. Мы придем к власти мирным путем!
Ну, не знаю, отец, выразил сомнение Брентен. Я так не думаю. Конечно, это было бы прекрасно. Но нет, в это я не очень-то верю.
Так будет, Карл! с живостью воскликнул старик. Будет! Гражданская война страшное дело. Когда армия не с народом, это обычно кончается бессмысленной и гибельной для народа бойней, поверь мне! Я Я сам был свидетелем такой неравной борьбы.
Настанет день, когда армия пойдет вместе с народом, уверенно сказал Брентен.
Мирный путь наиболее надежный, Карл! Тут потерпеть поражение нельзя. Тут мы непобедимы.
Впереди шли, шатаясь, двое пьяных. Брентен и Хардекопф никак не могли обойти их: тесно обнявшись, пьяные откатывались с одного края тротуара на другой и загораживали дорогу.
Пьянчуги! с досадой прогудел Брентен, солидно шагая рядом с тестем. Разговор воодушевил его. Нет, он не согласен со стариком. А если опять будет издан закон против социалистов, еще суровее прежнего?
Тогда мы сплотимся и продержимся стойко и дисциплинированно, не позволим себя спровоцировать и выйдем из этого испытания еще более сильными, не задумываясь, ответил Хардекопф.
Сомневаюсь, отец, чтобы мы без борьбы пришли к социалистическому народному государству
Без борьбы нет, но без гражданской войны. Взгляни только, чем кончилась революция русских рабочих Перед армией народ беззащитен.
Значит, нужно думать, как заполучить на свою сторону армию. Брентена удивляло, что именно представитель старого поколения социал-демократов не допускает возможность победы восставшего народа. Зачем же мы тогда устраиваем стачки, отец? Мы ведь хорошо знаем, что предприниматели сильнее нас. Если мы празднуем Первое мая, они неизменно на семь-восемь дней останавливают производство. И все-таки мы снова и снова празднуем этот день.
Здесь другое, Карл, здесь борьба за повышение заработной платы, за сокращенный рабочий день.
Первое мая?
Да, и Первое мая, Карл! Ведь это прежде всего борьба за восьмичасовой рабочий день.
Они так увлеклись, что разошлись только во втором часу, так и не убедив друг друга. Однако на прощание Хардекопф еще раз подчеркнул, что у Карла «политический ум».
Если бы ты принимал большее участие в политической жизни, ты мог бы скоро выдвинуться на этом поприще.
Ты так думаешь, отец? ответил польщенный Брентен.
6
На похвалы Иоганн Хардекопф был скуп. Редко случалось, чтобы он вслух выражал свое одобрение. Это Брентен знал очень хорошо, и слова старика, которого Карл с годами научился ценить и уважать, наполняли его гордостью. Не проявляя большого интереса к политическим событиям, Брентен все же благодаря постоянному чтению политической литературы на Шаперовской фабрике обладал более высоким уровнем знаний, чем средний рабочий, и довольно ловко орудовал готовыми политическими формулами и лозунгами. «Политический ум», сказал о нем старик Хардекопф. «Ты мог бы скоро выдвинуться на политическом поприще». В устах Хардекопфа это, безусловно, высокая оценка. Ведь старик состоял в социал-демократической партии чуть не с самого ее возникновения. Если он так говорит, значит, есть на то основания.
И Карл Брентен всерьез задумался не посвятить ли себя целиком политике. Политические умы не так-то часто встречаются. Публично выступать он умеет. Взять хотя бы Луи Шенгузена, он тоже бывший сортировщик сигар Брентен хорошо знал его, а теперь Шенгузен в союзе табачников играет первую скрипку, состоит в правлении социал-демократической партийной организации. Поговаривают, что его скоро выберут в бюргершафт. Ну, а что доступно Шенгузену, то ему, Карлу Брентену, и подавно доступно. Если говорить о политических знаниях, то он заткнет этого Шенгузена за пояс и как оратора тоже положит его на обе лопатки.
В этот вечер Карл Брентен невероятно вырос в собственных глазах. Перед ним открылись совершенно новые возможности, вихрем проносились планы и мечты. «Распорядитель» в «Майском цветке»! Подумаешь, звание! Секретарь культурно-просветительского отдела социал-демократической партии вот это дело. А потом, глядишь, член бюргершафта, а там, может, и депутат рейхстага У него даже голова закружилась от таких перспектив.
Вот он с трибуны парламента обращается к рабочим всей Германии, своими зажигательными речами увлекает тысячи, сотни тысяч людей. К нему начинают прислушиваться. Его противники, вся эта разношерстная компания: ост-эльбские юнкеры, магнаты капиталистической промышленности, закосневшие в своих кабинетах профессора все они злобно и в то же время с затаенным страхом возражают ему, зато товарищи устраивают овации; он получает приветствия со всех концов империи, всего земного шара.
Только поднимаясь по крутой лестнице к себе домой, он очнулся и сразу упал с небес на землю: вспомнил о своей жизни, семье, буднях, ибо семейную его жизнь отнюдь нельзя было назвать счастливой. Конечно, случаются и более несчастные браки. Проклятые деньги были вечным яблоком раздора. С тех пор как Фрида ушла с фабрики и Карл остался единственным кормильцем, денег хронически не хватало. Дома он никогда не сидел, любил пропустить рюмочку-другую, иногда зайти в ресторан, съесть у Хекеля на Репербане горячую булочку или в «Тиволи» свиную ножку с кислой капустой и гороховым пюре. На это уходило немало денег. А без гроша в кармане он чувствовал себя глубоко несчастным. И всякий раз, когда мальчугану, которому уже исполнилось пять лет, надо было купить новый костюмчик или ботиночки, а это неизвестно почему то и дело требовалось, неизменно вспыхивала ссора. И так как концы с концами никогда не удавалось свести, он внушил себе, что жена его плохая хозяйка. У других жены оборотистее, умеют подешевле купить и благополучно вести хозяйство на меньшие средства. Вот он и расплачивается за то, что женился на фабричной работнице, которая и понятия не имеет, как вести хозяйство.
Но сегодня он не хотел портить себе настроение такими мрачными мыслями наоборот, он решил быть особенно внимательным к жене. Завтра он даст ей денег на ботинки, из-за которых они отчаянно повздорили на прошлой неделе. У Така на Штейнштрассе выставлены очень хорошие и прочные ботинки и стоят всего три марки восемьдесят пять пфеннигов.
Потихоньку, чтобы не разбудить жену, он отпер дверь, чиркнул спичкой, на цыпочках прошел на кухню и зажег настольную лампу. Когда он, крадучись, вошел в спальню, жена заворочалась в постели, заспанная и сердитая.
Опять ты так поздно!
Совсем еще не поздно. Мы с отцом долго разговаривали после собрания.
Гм! хмыкнула она и повернулась на другой бок. Так она ему и поверила! Потише, не разбуди ребенка.
Что ты разворчалась? откликнулся он добродушно. Вместо того чтобы радоваться приходу супруга
Фрида вдруг приподнялась, внимательно посмотрела на него и подозрительно спросила:
Опять пьян?
Вздор, ответил он. И прибавил с досадой: Будто я уж так беспробудно пью.
Он начал раздеваться. Повесил на спинку стула пиджак, жилет, брюки и, стянув через голову рубашку, постоял совершенно голый в одних носках. Гордо, с удовлетворением разглядывал он свое округлившееся брюшко. Брюшко и усы были, по его мнению, необходимой принадлежностью настоящего мужчины. И он был доволен. В длинной ночной рубашке засеменил он к тумбочке, достал оттуда фиксатуар, провел им по усам, затем с величайшей тщательностью повязал наусники, следя за тем, чтобы концы усов были подняты под прямым углом.
Произведя все эти манипуляции «на сон грядущий», он с лучшими супружескими намерениями улегся рядом с супругой.
Брр!.. Брр!.. Фрида, зябко ежась, откатилась на край кровати.
Вот так прием! проворчал Карл, хозяйской рукой привлекая к себе Фриду.
Спустя полчаса он спал, громко храпя; Фрида же лежала с открытыми глазами, чутко прислушиваясь. Когда ей показалось, что храп стал равномерным и что муж спит достаточно крепко, она выскользнула из кровати, тихонько подкралась к стулу, на котором висели брюки, достала из кармана кошелек и осторожно нащупала в темноте большую серебряную пятимарковую монету, два талера, несколько монет по марке и по полумарке. Кроме того мелочь. Один талер она извлекла, а кошелек сунула обратно в брючный карман.
Свой трофей Фрида спрятала в подкладке ночной туфли и, осторожно улегшись в постель, несколько секунд еще зорко следила за спящим супругом, потом повернулась к нему спиной и, довольная, закрыла глаза.
Глава третья
1
Приближалось рождество. Прозрачно светлы были морозные декабрьские дни. Ночами выпадал густой пушистый снег. В городе царило праздничное оживление. В нарядно украшенных витринах ослепительно красочным убором сверкали елки; днем и ночью дребезжали шарманки, оглашая воздух рождественскими песнями. Торопливо шли по улицам нагруженные свертками люди. В мясных лавках висели жирные голштинские рождественские гуси. А на набережной Альстера торговцы рыбой продавали карпов, вылавливая их сачками из плавучих садков.
Праздничное настроение царило и на сигарной фабрике Шапера. В эти дни политические чтения были забыты. В утренние часы, быть может, и прочитывали наспех «Гамбургское эхо», но все остальное время велись разговоры о закупленных подарках, о том, какой карп вкуснее зеркальный или чешуйчатый, и по какому рецепту его готовить, чтобы подать на стол во всей красе. Всех волновал вопрос, расщедрится ли Шапер и выдаст ли к рождеству наградные.
Накануне рождества Шапер обошел мастерские, заглянул и в цех, где работал Карл Брентен. Ко всеобщему удивлению, он завел разговор о политике.
Ну-с, господа, игриво начал он, ознакомились с рождественской передовицей в вашей газете?
Да! Конечно! отозвались голоса со всех сторон.
И я только что прочел. Гм! Выходит, что вы вот-вот начнете сооружать идеальное государство будущего? А?
Ведь когда-нибудь должен наступить этот день, ответил Карл Брентен. И чем скорее, тем лучше. Даже для вас, господин Шапер.
Да, вот именно такие выводы напрашиваются. Разрешите задать вам вопрос: с какого конца вы тогда возьметесь за меня?
За вас? То есть, как?
Ну, надеюсь, не на виселицу же вы меня вздернете. Допустим, я, говоря на вашем жаргоне, буржуй и эксплуататор, но ведь мы как будто всегда неплохо ладили с вами, не так ли? И ведь не такой уж я, по существу, типичный капиталист, как их обычно изображают. С этим вы не можете не согласиться. Как видите, я не отрастил себе брюха, а без брюха что за капиталист! И, бог свидетель, никогда не смотрел на вас свысока, никогда не разыгрывал из себя барина. Я всегда считал себя первым рабочим на своем предприятии, вы это прекрасно знаете. Ну, вот я и спрашиваю: что вы сделаете с такого сорта буржуем, когда начнете строить свой социализм? Я частенько задумывался над этим, особенно в последние дни. Отвечайте прямо, без уверток; вы ведь знаете, как я ценю прямоту и откровенность.
Наступило неловкое молчание. Надо сказать, рабочие никогда не задавались таким вопросом. Теперь они впервые задумались над тем, как же они все-таки поступят с хозяином, когда придет пора? «У него уже поджилки затряслись, ликовал про себя Карл Брентен. Чует, что недолго ему здесь хозяйничать». Так как все молчали, опять заговорил Карл.
Да, господин Шапер, начал он. Как вы легко можете себе представить, мы этот вопрос не раз обсуждали. Мы своих эксплуататоров знаем: и порядочных и непорядочных. У нашего брата хорошая память. И мы умеем отличать одних от других, мы всех под одну гребенку не стрижем. Не-ет, ни в коем случае. Как только большинство народа окажется на нашей стороне и мы построим наше социалистическое народное государство ну, что же мы с вами сделаем? Конечно, вы вели себя по отношению к нам в общем вполне сочувственно. Это не забывается. Когда народ возьмет на себя управление этой фабрикой, когда мы ее экспро-при-иру-ем, он намеренно употребил это слово, организация, управление предприятием останется прежним, только руководить будем мы. Ну а вы, если честно примиритесь со своим положением, сможете работать на вашем, вернее, на бывшем вашем предприятии. Пожалуй, даже как первый рабочий, то есть как управляющий. Разумеется, под нашим контролем. И, само собой, вашим барышам конец; будете получать оклад наравне со всеми. Доходы от предприятия пойдут всему народу. Ясно, что вам придется работать на фабрике восемь часов, ровно столько, сколько и нам. С парусным спортом на Альстере такого раздолья, как теперь, не будет. Не-ет, уж не взыщите! Но после работы пожалуйста, катайтесь на здоровье.