Фридрих Бэмке, помощник ферейновского казначея, поздоровался с Иоганном Хардекопфом и выразил радость по поводу того, что зять Хардекопфа так счастливо отделался: шутка ли такое опасное отравление!
Что? перебила его фрау Хардекопф. Какое отравление?
Да неужели вы не знаете? удивился Бэмке. Ведь он отравился. Я видел его за столиком певицы, его племянницы. Она страшно убивалась.
Да, да, поспешно вмешалась в разговор Фрида Брентен, мы уже знаем. А где он сейчас, господин Бэмке?
В буфете. Он уже в полном порядке.
Фрау Хардекопф насмешливо скривила губы:
Ну, знаете!
Фридрих Бэмке серьезно возразил ей:
Не смейтесь, фрау Хардекопф! Коньяк, фрау Хардекопф, лучшее средство, когда желудок бунтует!
Бэмке удалился, и Фрида попросила мать:
Помолчи, мама, смотри не выдай его.
Я уж не выдам, ответила Паулина. Но я твоего мужа, стало быть, недооценила. Почет и уважение! И голосом, в котором прозвучало восхищение и признание, повторила: Почет и уважение!
4
Паулину Хардекопф ожидал рождественский сюрприз.
На второй день праздника, после обеда, в дверях появился вдруг ее сын Людвиг в новом зеленом грубошерстном костюме и в пелерине, на голове маленькая серо-зеленая мягкая шляпа с перышком; рядом с Людвигом девушка, безобразно толстая, что бросалось в глаза даже несмотря на пелерину, под небольшой суконной шапочкой широкая пухлая физиономия. Фрау Хардекопф от неожиданности и удивления онемела. Она тяжело поднялась. Людвиг помог своей спутнице снять пелерину. Мать, словно пригвожденная, стояла у стула, глядя на толстуху, похожую на туго набитый куль муки. На животе у нее блестела большая чуть не в ладонь посеребренная чеканная брошь. Гостья сняла шапочку, открыв толстые соломенно-желтые косы, накрученные на уши двумя плоскими лепешками. Смущенно улыбаясь, она шепнула что-то Людвигу. Фрау Хардекопф все еще безмолвно разглядывала гостью. От ног, обутых в тяжелые ботинки на шнурках, со здоровенной подошвой в палец толщиной, она долго не могла отвести взгляд. «И это ноги? подумала она. И это ноги!»
Она посмотрела в лицо сыну, который сказал с торжественной улыбкой:
Мама, это Гермина, моя невеста!
Фрау Хардекопф смерила его пристальным взглядом. Бросила коротко и решительно:
Ступай за мной!
И пошла мимо гостьи к себе в спальню.
Людвиг, предчувствуя, что эта история так легко ему с рук не сойдет, оглянулся на невесту, которая растерянно смотрела на него, ободряюще подмигнул ей и последовал за матерью.
Господи боже мой! воскликнула мать и всплеснула руками. Совсем ты рехнулся, что ли? Как ты смел привести в дом такую особу?
То есть как то есть как особу? ответил он, заикаясь от волнения. Ведь ты, ведь ты ее не знаешь!
Я ее вижу. Этого достаточно!
Ты несправедлива, мама, это простая, тихая, скромная и вполне передовая девушка.
Стало быть, передовая, да, да, слишком передовая, по-моему, с насмешкой сказала мать. На ней почти ничего не надето.
Как ничего не надето? переспросил он смущенно, беспомощно. Не понимаю тебя, мама.
В эту минуту дверь отворилась и вошла гостья. С вымученной улыбкой, еле сдерживая слезы, она обратилась к Паулине:
Дорогая фрау Хардекопф. Поговорим как женщина с женщиной я уверена, мы поймем друг друга.
Такой наглости Паулина Хардекопф еще не видела. Эта особа ведет себя так, будто она уже член их семьи. Паулина с удовольствием вышвырнула бы ее вон, но она овладела собой, стиснула зубы и с гневной решимостью взглянула на девушку, а та продолжала елейным голосом:
Людвиг так много рассказывал мне о вас, фрау Хардекопф, и вы как передовая женщина поймете, что мы, молодежь, порываем с некоторыми предрассудками старшего поколения. Не сомневаюсь, что и вы против того, чтобы мужчины разрушали свое здоровье алкоголем и табаком, не правда ли? Конечно, это так: ведь вы женщина передовых взглядов. И по этой же причине я не допускаю мысли, что вы одобряете вредную для здоровья шнуровку. Мы, молодежь, не носим корсетов и не втискиваем ноги в узкую обувь; мы живем так, как велит природа; мы живем здоровой жизнью. Когда мы с Людвигом совьем собственное гнездышко, у нас будет вегетарианский стол. Это мы уже решили. Не правда ли, Луди?
Да, подтвердил он, это гораздо здоровее.
Фрау Хардекопф хотелось громко расхохотаться им в лицо, но она сдержала себя: ведь это в конце концов серьезное дело, касающееся счастья ее сына. Она промолчала, обдумывая, что ответить этой ужасной особе. Ораторствует, словно она из Армии Спасения! А гостья все говорила:
Вы же передовой человек так по крайней мере уверял меня ваш сын.
Что вы мне все твердите «передовой человек», «передовой человек»? Вы социал-демократка? Фрау Хардекопф с самого прихода гостьи недоумевала, где ее мальчик откопал такую «красавицу».
Нет, фрау Хардекопф, я не социал-демократка.
А! Так я и думала.
Разве нельзя быть передовым человеком и не состоять в социал-демократической партии?
По-моему, нельзя, отрезала фрау Хардекопф. Где же вы передовая-то? Внутри или снаружи?
Не понимаю и Гермина бросила на Людвига умоляющий взгляд, ища у него поддержки.
Мама, воскликнул он с тоской и страхом, мы любим друг друга!
Делайте что хотите, прикрикнула мать, но не здесь, не в моем доме. Ясно?
Идем, Луди, сказала а, И, видя, что он не трогается с места, продолжала: Помоги мне по крайней мере одеться.
Когда он в кухне набросил на нее пелерину, она спросила, устремив на него затуманенный слезами взор:
Ты меня выпроваживаешь?
Я, конечно, пойду с тобой, ответил он.
Они ушли не попрощавшись. Фрау Хардекопф упала на стул, сложила руки на коленях и долго качала головой.
Однако несколько часов спустя, когда ее муж вернулся с праздничной прогулки, она уже хозяйничала в кухне у плиты, звеня и громыхая кастрюлями.
Людвиг был здесь и представил мне свою невесту, сказала она не оборачиваясь.
Вот так так! ответил старик Хардекопф. И какова она собой?
Неописуема!
Как это, неописуема? Хороша или дурна?
Явилась сюда в одной рубашке, желчно вырвалось у Паулины.
В одной рубашке? Старик расхохотался. Ты сегодня расположена шутить.
Она повернулась и как вихрь подлетела к нему.
Говорю тебе, эта бесстыжая стояла передо мной здесь, на этом месте, в ночной рубахе. Да! Да! В длинной ночной рубахе! Немножко вышивки вот здесь, а на животе серебряная брошь. Но в ночной рубашке, уверяю тебя. А толстая! Ходячий куль с мукой.
Да, смешное зрелище, наверно.
Еще бы не смешное! Я чуть не расхохоталась. Но дело ведь серьезное. Они любят друг друга. Представь себе, Людвиг и эта особа. Она называет его Луди. А вдруг у них дело зашло далеко? Подумать страшно. Я до сих пор никак не приду в себя. И как только мужчина может позариться на такую корову! И надо же, чтоб это был наш Людвиг. Боже ты мой, этакий битюг. Ты бы послушал ее, Иоганн. «Мы любим друг друга, фрау Хардекопф!» и: «Мы передовые люди, фрау Хардекопф», «Когда мы совьем свое гнездышко, у нас будет вегетарианский стол, не так ли, Луди?» и пошла, и поехала. Ты бы только посмотрел и послушал!
Старик Хардекопф сел, он хохотал так, что по щекам текли слезы, застревая в бороде.
Смейся, смейся! воскликнула Паулина. Хотела бы и я смеяться! Но тут плакать надо! Плакать, говорю я тебе.
И ты ее ты ее выставила? спросил он, вытирая слезы.
Нет, она, слава богу, сама ушла. Очень скоро. И фрау Хардекопф прибавила: Надеюсь, эта особа не переступит больше порога нашего дома.
Очень жаль! воскликнул старик. Очень жаль!
Глава четвертая
1
Сходное отталкивается друг от друга, разное, дополняя, тянется друг к другу. Люди сходного характера редко сохраняют беззаветную дружбу, еще реже составляют счастливую супружескую чету. Брак Фриды Брентен был бы, несомненно, счастливее, уродись она, как ее братья, в отца, а не в мать. И все опять-таки обошлось бы, если бы Карл Брентен обладал ровным, терпеливым, мирным и умиротворяющим характером старика Хардекопфа. Но таких качеств у Карла и в помине не было. Как раз наоборот. Он был горяч, самолюбив и своенравен и совершенно не терпел никакой власти над собой, никакой узды. А Фрида Брентен, со своей стороны, желала вести дом по собственному разумению. В результате, в противоположность семье Хардекопфов, семейная жизнь Брентенов в первые годы походила на затяжную войну, упорную, ожесточающую обе стороны и подрывающую любовь.
Кровати супругов стояли рядом посреди комнаты, образуя широкое общее ложе; справа и слева от него стояли ночные тумбочки. В первые годы семейной жизни Брентенов тумбочка Фриды играла зловещую роль. Однажды, когда Фрида рассердилась на мужа, она в гневе решительно раздвинула кровати и поставила между ними свою тумбочку. Карл сначала поворчал по поводу «новой моды», но затем лег спиной к жене и, свернувшись как еж, захрапел. Но вот прошло несколько дней, и разъединяющая кровати тумбочка перекочевала на старое место. Карл Брентен, укладываясь в этот вечер спать, счел за благо сделать вид, что ничего не заметил. Но мир, восстановленный в супружеской постели, длился обычно недолго. Вспыхивала новая ссора и тумбочка немедленно, словно пограничный столб, вклинивалась между кроватями.
В эти первые годы супружества Карла и Фриды Брентен мелкие стычки нередко перерастали в жестокие сражения, а сражения в изматывающую позиционную войну. Фрида, давно уже тайно проклиная тумбочку, все же в первом порыве гнева, как только она чувствовала себя обиженной, ставила ее между кроватями. Не раз бывало, что она при этом плакала, но она видела в тумбочке свое единственное оружие. Она боролась ожесточенно, хотя победы одерживала редко. Очень скоро стало ясно, что превосходство сил, бесспорно, на стороне Брентена. Он был сильнее, он был беспощаднее. Не слишком влюбленный, эгоист, и к тому же еще упрямый, он не замечал холодности, которую Фрида, желая проучить супруга, напускала на себя. И еще одно преимущество: деньги были у него. А деньги, как известно, во всех войнах, в том числе и в войнах супружеских, могущественное средство, которое никак нельзя недооценивать.
Мамаша Хардекопф всячески подзуживала дочь, уговаривала ее не сдавать позиций и этим лишь ухудшала дело. Только когда она поняла, что зять ее, человек строптивый и упрямый, никогда не подчинится и что превосходство отнюдь не на стороне дочери, которая оказалась недостаточно гибкой и настойчивой («девчонка слишком рано выскользнула из моих рук»), у нее хватило ума в корне изменить тактику. Паулина посоветовала дочери делать вид, что она всецело покоряется мужниной воле, втихомолку же, соображаясь с обстоятельствами, умно, незаметно гнуть свою линию, а муж пусть думает, будто верховодит он. И фрау Хардекопф, которая до сих пор не уставала перечислять недостатки зятя, вдруг обнаружила в нем на редкость хорошие и приятные свойства. Она хвалила его любовь к справедливости, его непринужденную веселость и жизнерадостность в обществе, его упорство, ведь вот работает же он столько лет, и все на одном месте. Но даже у нее не хватило духа хвалить его за семейные добродетели. Он органически был их лишен. Однако теперь фрау Хардекопф смотрела сквозь пальцы на эту его слабость и на многое другое: на «рецидивы» кутежей, на грубые выходки, на его эгоистические привычки. Так удалось избегнуть самого худшего семья не распалась.
2
Первого января Хардекопфы в тесном семейном кругу праздновали день рождения главы семьи: Иоганну Хардекопфу минуло пятьдесят девять лет. Дирекция верфей, где он проработал двадцать пять лет, преподнесла ему ко дню рождения диплом. Товарищи по работе собрали деньги и заказали юбилейный адрес в раме и с надписью: «Нашему испытанному, славному товарищу». На заднем плане восходящее солнце, на переднем две сплетенные в рукопожатии руки: символ солидарности. Районное правление социал-демократического избирательного ферейна прислало поздравительную телеграмму, которой Хардекопф особенно гордился. Сыновья преподнесли две большие картины в рамах: альпийский пейзаж с пастушеской хижиной и швейцарское озеро, окруженное снежными вершинами гор. Подобно тому как Карл Брентен ни о чем так не мечтал, как увидеть Париж, Хардекопф страстно желал побывать когда-нибудь в Швейцарии. Еще в юности в старом Народном театре на Штейнштрассе он смотрел как-то «Вильгельма Телля»; волшебные декорации с горными озерами и розовыми на закате вершинами произвели на него неизгладимое впечатление. Он даже позавидовал автору, который сумел воспроизвести все это великолепие, не подозревая, что и тот никогда не бывал в Швейцарии. Увидеть когда-нибудь Альпы стало с тех пор мечтою жизни Иоганна Хардекопфа. Таким образом, преподнесенные ему картины были подарком, так сказать, «со значением». Фрау Хардекопф связала теплые напульсники, так как муж часто жаловался, что у него зябнут руки. Дочь и зять собрались с силами и купили дорогую хрустальную вазу для фруктов. Отныне эта ваза стала украшением дома стариков.
Вечером в честь торжественного события они вчетвером пошли в театр.
Фрида Брентен щеголяла в горжетке, муфте и шапочке из рыжего лисьего меха. Изумленному мужу Фрида наплела, что все это она купила за пять марок у своей приятельницы. Карл удовлетворился этим объяснением и даже был горд женой, умевшей так шикарно одеться на более чем скромные средства. Сам он был в темном пальто и черном котелке. Ему казалось, что вид у него на редкость солидный и внушительный, но он явно проигрывал рядом со стариком Хардекопфом, надевшим черную мягкую широкополую шляпу, которая очень шла к его серебряным кудрям. Бабушка Хардекопф была в белом ажурном шерстяном платке и в длинном, почти до пят, зимнем пальто.
А что сегодня ставят? спросил Карл Брентен по дороге в театр.
«Рыбачку с Штейнштрассе, ответил Хардекопф. Идет уже полтора месяца и с большим успехом.
Полтора месяца, и все еще продолжают ставить? Это хорошо. Вещь, говорят, веселая. Карл Брентен был доволен. Хоть посмеешься.
А тебе так редко приходится смеяться? вставила Фрида, почуявшая в его словах скрытый укор.
Очень хорошо, что веселая пьеса, вмешалась фрау Хардекопф, которой не понравилось замечание дочери. А то мы раз попали Много лет назад это было, в театре Эрнста Друкера. Вот ставили ужасную вещь, чего там только не было и убийство, и темница, и, конечно, соблазнитель. Даже сатана там участвовал собственной персоной. Жуткое дело. И под конец в театре разыгрался настоящий скандал. Помнишь, Иоганн?
Как не помнить.
Эта была трагедия? спросил Карл Брентен.
Да уж чего хуже, жуть! Ужас! ответила фрау Хардекопф. Второй раз я ни за что бы не пошла. Как называлась эта пьеса, Иоганн? Не помнишь?
«Фауст», сказал старик Хардекопф. Это Гете написал, и совсем неплохая пьеса, Паулина, зря ты так говоришь.
Гете? с изумлением воскликнул Карл Брентен. В таком случае, это не может быть плохо!
Говорю тебе жуткая вещь. И несправедливая. А главное безнравственная! Расскажи-ка эту историю, Иоганн!
Ты гораздо лучше расскажешь, Паулина!
Театр Эрнста Друкера на Шпильбуденплатце в Санкт-Паули был настоящим народным театром; его посетителями были моряки, грузчики, торговцы рыбой, уличные продавцы, проститутки. Шли там обычно водевили и фарсы, грубые, незатейливые, большей частью на гамбургском диалекте; плут на сцене в последнем акте получал по заслугам, а угнетенная невинность находила благородного и богатого покровителя. Это нравилось посетителям друкеровского театра; они не скупились на шумные выражения восторга и часто по окончании спектакля вместо цветов подносили актерам жирного копченого угря или по кружке пива. И вот, много лет назад, одному из драматургов этого театра пришла в голову мысль взять из «Фауста» трагедию Гретхен и поставить ее на сцене. То ли у него не было подходящей пьесы, то ли ему захотелось дать публике пищу посерьезнее. Зрители и вправду смотрели спектакль серьезно и внимательно.
Они громко выражали свое состраданье, когда Гретхен металась по сцене, терзаемая муками совести. Когда девушки у колодца стали судачить о ней, мужчины в зале сердито загудели: «Верно, так оно и бывает. Проклятые бабы! Сплетницы!» Но под конец разыгрался такой убийственный скандал, какого еще никогда не видели стены старого почтенного гамбургского театра. И этот скандал завершился полной победой негодующей в своей добродетели гамбургской публики и полным поражением Гете. Когда доктор Фауст покинул в темнице Гретхен и вместе со своим спутником Мефистофелем собирался было удрать, зрителей отнюдь не удовлетворил голос с небес, возвестивший, что Гретхен спасена. Гамбуржцы, в которых еще не заглохло чувство правды и справедливости, всем сердцем сочувствовали невинной Гретхен для них небесный глас был слишком мистическим и шатким утешением Мужчины и женщины поднялись с мест и, возмущенные до глубины души, стали кричать: «Что там за спасение? Сказки это! Пусть женится на ней! Женится, женится! Давай сюда доктора!.. Пусть женится»