Председатель ферейна Пауль Папке протиснулся сквозь внимательно слушающую толпу, сгрудившуюся у стойки.
Вот почему, Генрих Куглер, мы, социал-демократы, за несчастных негров, которых угнетает германский милитаризм. И мы говорим: долой этот режим! Ни одного гроша и ни одного человека на подавление африканского восстания!
Господи боже мой! с ужасом воскликнул Пауль Папке. Ты что, окончательно рехнулся?
Тебя только не хватало! взревел Брентен. Я тут улаживаю важный спор, да будет тебе известно.
Да что же это такое?! негодовал первый председатель. Где мы, на политическом митинге или на балу? Политике тут делать нечего. Здесь царствует радость и веселье, мир и согласие. Понял?
Экой ты умник! хладнокровно ответил Брентен. Для того я и говорю, чтобы восстановить мир и согласие. Разве не так?
Он обратился к окружающим. Они подтвердили. Раздался смех. Генрих Куглер сердито потупился. Эрнст Ротенбах смущенно улыбался.
Три пива! громко потребовал Карл Брентен. Выпьем за мир и согласие! Когда они чокнулись, он воскликнул: За победу социал-демократии!
Ротенбах высоко поднял кружку:
За храбрых негров!
За здоровье моего брата, буркнул Куглер.
И они скрепили состоявшееся примирение, осушив до дна свои кружки.
Что ты тут произносишь политические речи? сердито пробормотал Пауль Папке, когда они с Брентеном вернулись в зал. Ты присмотрелся к этому типу? У него уши убийцы.
Вздор, важно и торжественно ответил Брентен. Я восстановил мир и согласие.
Теперь надо, чтобы Алиса спела, сказал Пауль Папке. Это поднимет настроение.
Что там случилось, Карл? спросил Брентена его зять Густав Штюрк. Поди-ка сюда, выпей с нами!
Карл Брентен подсел к их столику и начал рассказывать о разыгравшейся на политической почве ссоре. Между тем Пауль Папке взобрался на эстраду и крикнул в зал:
Милостивые государи, объявляется перерыв в танцах: у наших неутомимых трубачей уже заболели щеки. В перерыве мы усладим ваш слух чудесным пением. Наш высоко ценимый член ферейна, наш соловушко, если мне позволено будет употребить это поэтическое выражение, фройляйн Алиса Штримель, которую вы все знаете и любите, споет нам известную песенку из «Цыганского барона» «Кто нас венчал». Прошу вас, фройляйн Алиса.
Певица, в длинном переливчатом шелковом платье, стояла на эстраде, улыбалась и кивала своим многочисленным знакомым, которые встретили ее громкими аплодисментами и криками «браво». Поклонники столпились у рампы и восхищались ее непринужденностью, тонкой талией, белизной ее плеч, которую подчеркивали черная оторочка декольте и черные, искусно завитые волосы. Один из почитателей воскликнул:
Испанка, да и только!
Да, породистая женщина, согласился его соперник.
Моя любимая песенка! заорал Карл Брентен через головы сидевших за столом. В ней море чувства, черт возьми! Взглянув на эстраду, он вздрогнул: там стояли две Алисы. Они то сходились, то расходились. «Нельзя больше пить, подумал он, вечер еще только начался». Когда Алиса дошла до припева, он стал растроганно подтягивать: «Любовь, любовь, в ней сила неземная, пел соловей, ночь песней оглашая».
Тише, тише! зашикали с соседних столиков.
Карл Брентен смущенно замолчал. «Нельзя больше пить», снова подумал он. Все время он был в движении и ничего не замечал. Но стоило ему присесть, как перед глазами все поплыло, голова, все тело отяжелели. Ему хотелось на несколько минут исчезнуть. Пока певице восторженно аплодировали, он поднялся и стал пробираться между столиками, туда, где сидели Хардекопфы и его жена.
Боже мой, какой у тебя вид! ужаснулась Фрида. Красный как рак. Весь в поту. Что с тобой?
Обязанности, удрученно пробормотал он.
Иди сюда, садись! Она вытащила из лежавшей возле нее муфты носовой платок и отерла ему пот с лица.
Ему, вероятно, было очень плохо он сидел смирно. Фрида достала бутерброд и подала мужу.
Ешь. Ты слишком много пьешь! Забываешь, что ты здесь главный.
Да, он здесь главное лицо. Эта мысль несколько отрезвила его. Он ел бутерброд с колбасой, пока Алиса пела: «Я образцом невинности слыву в родном краю».
Кончила бы завывать, пробормотал он и, обернувшись к жене, сказал: Мне пришлось улаживать ссору, которая могла плохо кончиться. Если уж даже социал-демок-ра-а-ты оправдывают истребление готтентотов неслыханный позор! Люди ужасно ту-тупоумны
На него сердито зашикали.
Ради бога, замолчи, Алиса обидится, шепнула ему Фрида. Она уже несколько раз смотрела в нашу сторону.
Плевать мне на нее. Воет, как собака на луну, отозвался Брентен и опять принялся жевать бутерброд. А Пауль ведет себя так, будто он самый главный здесь. Брентену вдруг стало ужасно нехорошо. «Может, я чересчур быстро проглотил бутерброд?» подумал он.
Куда ты? испуганно спросила Фрида.
Мне нужно выйти, ответил он.
Посиди, ради бога, она скоро кончит.
Кто? спросил Карл.
Ну да Алиса же! Бог ты мой, как ты нагрузился!..
Оставь, наконец, бога в покое!
Он бегом бросился к двери, на которой значилось: «Для мужчин».
Алиса под нескончаемые аплодисменты сошла с эстрады. Намеренно пройдя мимо столика Хардекопфов, она прошипела Фриде в лицо:
Очень бестактно со стороны дяди, скажу я вам. И это называется главный распорядитель!
Шурша шелком, кивая и улыбаясь во все стороны, она проплыла дальше.
Теперь пойдут языками трепать! сказала фрау Хардекопф. До этой минуты она, словно не замечая зятя, сидела, демонстративно повернувшись к нему спиной.
Она с таким чувством поет! сказала умильно фрау Рюшер.
Слаб наш Карл по части выпивки. Несколько кружек пива и сразу испекся. Удивительно! проговорил старик Хардекопф, обращаясь к жене и дочери.
На сцене появился комик. Фрида Брентен не слушала его, она смотрела в конец зала. Карл все еще не появлялся. Публика громко смеялась. Тогда и она взглянула на артиста толстяка с огромной плешивой головой и забавными маленькими усиками.
Чего только с человеком не случается, всего и представить себе, милостивые государи, нельзя. Сижу я вчера в ресторане Шенемана и заказываю себе бутерброды с сыром. Разобрал меня аппетит на бутерброды с сыром. Вдруг посетитель, сидевший за соседним столом, подходит ко мне и говорит эдак взволнованно: «Уважаемый, я запрещаю вам есть этот сыр!» Я с удивлением и, само собой, с негодованием спрашиваю: «Какое право вы имеете запрещать мне? И кто вы такой?» А тот в ответ: «Я член общества покровителей животных».
В зале раздался новый взрыв смеха.
Да, да, продолжал рассказчик. Как видите, цивилизация шагнула вперед.
Фрида Брентен по-прежнему беспокойно оглядывалась. Карла нигде не было. Фрау Хардекопф незаметно наблюдала за дочерью. Фрида, теперь уже женщина двадцати шести, двадцати семи лет, все еще походила на молодую девушку. Матери нравилось, что она не обнажает плечи и грудь, как Алиса, расхаживающая полуголой. Рюш на голубой шелковой блузке Фриды застегивался под самым подбородком. «Фриде, конечно, скучно», подумала фрау Хардекопф.
Он с тобой хоть раз танцевал сегодня? спросила она.
Кто, мама?
Кто? Твой муж!
О боже, есть о чем беспокоиться! Только бы с ним ничего не случилось.
Он еще там?..
Да, я очень волнуюсь.
И что ж вы думаете, она сказала, закончив уборку моей комнаты? «Если вам понадобится грелка, сударь, вы позовите меня».
Девушки взвизгнули. Зал аплодировал.
Пошляк! Не понимаю, как мог Карл пригласить такого! сказала Фрида.
К столику Хардекопфов подошел Отто. Он обвязал шею носовым платком, чтобы бумажный воротничок не промок от пота.
Где Карл? спросил он.
Зачем он тебе нужен? поинтересовалась мать.
Пора бы опять потанцевать.
Отдышись немного. У тебя вид, словно ты только что из парной бани.
Отто пошел искать Карла. Мать крикнула ему вслед:
Смотри не пей лишнего, слышишь, Отто!
Комик в заключение спел куплеты. Фрау Хардекопф шепталась с мужем.
Ну, что могло с ним случиться? недовольным тоном спросил старик Хардекопф.
Я на твоем месте пошла бы взглянуть.
Трубы есть у нас сточные
И еще скажу точно я
Трубы газопроводные,
Трубы водопроводные,
Да советник окружного суда,
Господин Труба
Не слишком ли много труб, а?
Старик Хардекопф поднялся и пошел. Фрида с благодарностью посмотрела на мать.
Я ужасно беспокоюсь. У него был такой плохой вид.
Да что там, возразила фрау Хардекопф. Пьян, только и всего.
В ту минуту, когда куплетисту захлопали, Хардекопф и Брентен подошли к столику. Карл уже не был красен как рак, он был мертвенно-бледен. Но он улыбался, и шаг его стал тверже.
Садись! приказала Фрида. Приди в себя. Ну и распорядитель!
Брось язвить! вскипел Карл, снова готовый к бою. Чего ты от меня хочешь? Что особенного случилось?
Когда Карл, спокойно посидев у столика, пришел в себя, Фрида спросила, не лучше ли ему, и тут же добавила:
Если чувствуешь себя бодрее, не теряй времени, пойди извинись перед Алисой, иначе не избежать неприятностей от родственников.
Что такое? Почему? удивился Брентен. Что я сделал?
Ты мешал ей петь. Двигал стульями, разговаривал. Она мне уже жаловалась.
Разве ей неизвестно, что я отравился?
Что?! испуганно воскликнула Фрида. Ты отравился?
Конечно, я отравился.
Да что же ты такое ел, бога ради? взволновалась Фрида.
И ты еще спрашиваешь? удивился он. Съел бутерброд с колбасой, который ты мне дала. От него мне и стало дурно.
Ты окончательно спятил! Фрида, горя негодованием, отвернулась. Уговори себя еще в чем-нибудь! Смешно! Отравление пивом у тебя, и ты, видно, еще не протрезвился. Немедленно поговори с Алисой, слышишь? Иначе пойдут бесконечные суды-пересуды. Беда прямо, что мы сидим возле сцены.
Карл ничего не ответил. Он размышлял. Он искренне не мог себе представить, когда и как он помешал Алисе, да еще обидел ее, он распорядитель! Нет, это невозможно! Или?.. Он вдруг вспомнил о «завывании». Неужели он сказал это вслух? Ужасно! Алиса, наверно, никогда больше не выступит в «Майском цветке». Уж кому-кому, а ему, распорядителю, не следовало бы позволять себе такую вольность.
Он почувствовал себя свежее и решил поговорить с Алисой.
Пауль Папке, кривляясь и важничая, объявлял с эстрады:
Милостивые государи, следующий номер нашей программы «Кайзерский вальс» Иоганна Штрауса. Только для молодежи, перевалившей за сорок. Предупреждаю: теперь танцуют только те, кто начинает счет с сорока. Тридцатидевятилетних просят воздержаться! Пожалуйста, господин капельмейстер.
Все нашли это необыкновенно остроумным, захлопали и засмеялись; раздались первые такты штраусовского вальса, казалось, приглашавшего стариков размять косточки.
Не станцуем ли, фрау Паулина? галантно предложил Хардекопф.
Пригласил бы ты лучше Рюшер, Иоганн. Осчастливишь ее на целую неделю. А потом попляшем и мы с тобой, на весь танец у нее все равно пороху не хватит.
Иоганн Хардекопф поднялся и подошел к фрау Рюшер.
Разрешите?
Ой, нет, да это же невозможно, господин Хардекопф!.. Мне танцевать?.. Нет, нет! Мои старые кости!..
Ну, живей! приказала фрау Хардекопф. Не ломайся, как старая дева, подымись и марш!
О-ох! клохтала фрау Рюшер, красная, как пион. Нет, подумайте!.. О-ох!.. Да пойдет ли у нас, господин Хардекопф?
Но она уже поднялась и положила руку ему на плечо. Вступительные такты кончились и перешли в ритмическую рыдающую мелодию вальса; в первой паре закружились по залу Иоганн Хардекопф с фрау Рюшер. Публика захлопала. Раздались возгласы:
Поглядите на Хардекопфа!.. Как прямо он держится!.. Как это у них ловко выходит!.. А красив старик!.. Здорово, Хардекопф!.. Великолепно!.. Браво!.. Браво!..
Фрау Рюшер, судорожно вытянувшись и тесно прижавшись к своему кавалеру, вприпрыжку кружилась с ним по залу. Голову она низко склонила к его плечу, можно было подумать, что она старается спрятаться за спину Хардекопфа, но это ей не вполне удается.
О-о-ох, господин Хардекопф!.. О-о-ох, не могу больше!.. Запыхалась совсем. Не могу больше!
Хардекопф отвел ее к столику.
И как это вы, господин Хардекопф, еще можете! Как молоденький! А я о-о-ох, никак не отдышусь.
Поднялась фрау Паулина.
Ну, а теперь попляшу я!
Чета Хардекопфов была теперь в центре внимания: молодежь стояла вокруг и весело смотрела на них. Хардекопф, несколько опьяненный похвалами, кружился и вправо и влево, а жена его сразу же улавливала каждое его движение и с улыбкой смотрела на него снизу вверх. Когда отзвучал последний аккорд, он предложил ей руку, наклонился, чтобы она могла расслышать, так как в зале гремела буря аплодисментов.
Ну, Паулина, шепнул он, выходит, не так уж мы стары, а?
Она ответила с благодарной улыбкой:
Ты, во всяком случае, несокрушим!
А все хороший уход, Паулина. И любовь, которая не ржавеет.
Между тем Карл Брентен подошел к столику, где сидели Штюрки и Штримели. Увидев, что он идет к ним, Алиса круто повернулась к нему спиной. Он сел и глубоко вздохнул.
О боже, это могло плохо кончиться! простонал он.
Что с тобой, Карл? спросил Густав Штюрк.
Карл на вопрос не ответил. Он продолжал страдающим голосом:
Не очень-то чутко со стороны Алисы, надо признаться!
Алиса навострила уши, бросила на него взгляд через плечо и пренебрежительно сказала:
Так, так, легко ездить на обратных!
Какое там «ездить на обратных»! Я сказал: что «завою, как собака на луну», до того мне было дурно.
От чего же это? из вежливости спросил Густав Штюрк, хотя он и сам мог легко ответить на этот вопрос.
От этой отравленной колбасы!
Что! От чего? воскликнула Алиса и повернулась к Карлу.
Ну да. Отравился этой ужасной колбасой. Думал, в самом деле отправлюсь к праотцам.
О боже! вскричала в ужасе Алиса и подскочила к Карлу. Милый, милый дядечка Карл, ты отравился? Возможно ли? Нет, вы только посмотрите на него, кричала она, обращаясь ко всем сидящим за столиком, посмотрите, какой у него больной вид, на лбу выступил холодный пот! Ах, милый мой, а я-то тебя, значит, ни за что ни про что ругала! И Алиса, обняв дядюшку, гладила его, горевала и причитала, словно он ежеминутно мог испустить дух в ее объятиях.
За соседним столиком начали прислушиваться. И за другими столами публика забеспокоилась; всем хотелось узнать, почему певица так убивается. Вскоре по залу уже передавалось из уст в уста:
Наш распорядитель Карл Брентен отравился колбасой. Положение серьезное! Карл Брентен опасно заболел! Карл Брентен чуть не умер! У него ужасный вид! В лице ни кровинки!
Гребя обеими руками и отдуваясь, примчался Пауль Папке. Он увидел бледного Карла на груди Алисы, театральным жестом протянул к нему руки и крикнул:
Что с тобой, Карл? Ты ведь мне, твоему лучшему другу, не причинишь горя?.. Нет, нет, бога ради, что случилось? Что?! Говори!!
Брентен, которому стало неловко от такого чрезмерного участия окружающих, спокойно махнул рукой.
Да ничего! Мне просто нездоровится, вот и все!
Вы только поглядите, какое мужество! воскликнула Алиса и еще нежнее стала гладить дядюшку. Он мог умереть, а сам и виду не хочет показать, что ему плохо!
Это верно? спросил Папке. Ты отравился?
Ну да, по-видимому, колбаса была несвежей.
Она еще в тебе или?.. поинтересовался Папке.
Да нет, выскочила уже, ответил Брентен.
Тогда все хорошо! Это самое важное, Карл! А теперь советую тебе выпить водки. Водка лучшее лекарство, поверь мне!
Брентен поморщился.
Да, я понимаю, в тебе все возмущается против водки. Но все-таки послушай меня хороший коньяк очищает желудок.
Тем временем встревоженные участники праздничного вечера собрались вокруг двух своих ферейновских вождей, и Карл Брентен решил, что пора рассеять беспокойство о нем; в сопровождении Пауля Папке и Алисы он направился в буфет. От первой рюмки он поежился, после второй, точно возвращаясь к жизни, глубоко перевел дух, после третьей лицо Карла начало розоветь, с четвертой рюмкой к нему вернулась оживленная речь, веселость, жизнерадостность, короче говоря все, что отличает хорошего распорядителя по части развлечений. Алиса, счастливая тем, что ее дядюшка, вдохновленный четырьмя рюмками коньяка, вновь искрится здоровьем и весельем, спела специально для него: «Вилья, о Вилья, ты моя лесная фея»