Он пошел вслед за оживленно разговаривавшей парочкой. На Штейнвеге они зашли в кафе Годермана. Кто бы это мог быть? Что их связывает? Отто остался на улице, он заглядывал внутрь кафе сквозь щель в занавеске, хотя прохожие, как ему казалось, потешались над ним. Растерянный, в полном отчаянии, он до глубокой ночи бродил по берегу Аусенальстера, одинокий и несчастный. С чувством пустоты в груди пришел он домой. Лежа в постели, Отто дал себе слово, что между ним и Цецилией все кончено навсегда.
Не встретив его на следующий вечер на условленном месте у магазина, Цецилия послала ему письмо. Пусть он обязательно придет завтра, она будет его ждать, писала Цецилия. Отто решил не ходить. И пошел. Он видел, как Цецилия вышла из магазина. Видел, как она смотрела по сторонам. Более четверти часа она стояла и ждала. А он глядел на нее. На глазах у него выступили слезы, но он все-таки ее не окликнул. Между ними все кончено. Знать он ее не желает. Когда она ушла, он последовал за ней. Дошел до самого ее дома. Затем выпил две кружки пива и снова с тоской, с отчаяньем в душе бродил по городу. На Альстерлюсте Отто сел на скамью и машинально стал кормить лебедей. Нет, не такая девушка ему нужна. Это ведь просто просто Все кончено раз и навсегда. Знать он ее не желает.
На следующий день Отто получил второе письмо. Неужели он разлюбил ее? Она придет к нему, писала она. Вечером он ждал ее у магазина. Цецилия по его лицу поняла что-то неладно Она нарочно свернула на тихую боковую улицу.
Брось ребячиться, бога ради! Что случилось? с досадой шепнула она.
Отто испытующе посмотрел на нее. Потом спросил:
Кто этот человек, с которым ты была в кафе Годермана?
На мгновение девушка опешила. Затем расхохоталась. Остановилась посреди тротуара и хохотала так, что прохожие оборачивались. Но смеялась она слишком долго и слишком громко. Она хотела выиграть время, чтобы придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Но, как нарочно, ничего не приходило в голову. А он стоял, смотрел на нее и хоть бы улыбнулся.
Значит, из-за этого? воскликнула Цецилия и опять рассмеялась. Ой, не могу!
Наконец, вдоволь насмеявшись, она рассказала, что ее кузен Альфонс из Любека приехал в Гамбург по делу и захотел ее повидать. И они решили выпить у Годермана по чашке шоколада.
А к себе ты его позвала? спросил Отто.
Цецилия молниеносно прикинула: что ему известно? Надо рискнуть:
Конечно, он навестил мамочку.
Так! сказал он, глядя в одну точку.
Она перевела дух. Пока сходит.
Хорошо, пойдем к вам.
Ты мне не веришь? спросила она.
Нет!
Так, так! Ну что же, пойдем!
Цецилия надеялась, что по дороге ей удастся отговорить его от этого намерения: ведь мать и понятия не имеет ни о каком кузене Альфонсе из Любека. Цецилия сделала вид, что обижена: как он смеет ей не верить? Она опять рассмеялась и начала вышучивать его. Отто молчал и мрачно, упорно шел по направлению к Дюстернштрассе. Значит, надо изменить тактику. Мысль ее лихорадочно работала. Молча шагали они рядом. Молча поднялись на пятый этаж.
Прежде чем войти, Отто еще раз взглянул на нее. Если она солгала, у нее есть еще время сознаться. Но Цецилия лишь тряхнула головой, пожала плечами и своим ключом отперла дверь.
Тотчас же побежала она к матери в столовую и громко крикнула:
Мамочка, Отто не верит, что у нас был Альфонс. Ведь я тебе рассказывала, помнишь, раньше, чем идти сюда, он пригласил меня к Годерману? Представь себе, Отто ревнует. Он мне не верит. Он думает, что никакого кузена Альфонса Геллера у меня нет в Любеке. Ревнивый же у меня жених До чего ревнивый! И, обняв мать, которая упорно молчала, Цецилия, смеясь, воскликнула: Но это лучшее доказательство того, что он меня любит!
Отто Хардекопф, стоя у порога, наблюдал всю сцену. Он подошел к фрау Фогельман, поклонился и серьезно спросил:
Фрау Фогельман, был у вас во вторник ваш племянник из Любека?
Да, господин Хардекопф, тихо ответила она. Да, конечно. И прибавила, глядя на него умоляющими глазами: Как же может быть иначе?
Отто посмотрел на Цецилию. Она иронически, с видом превосходства, улыбалась ему. Он протянул ей руку и сказал:
Значит, я был несправедлив к тебе, Цецилия!
Она взяла поданную руку, притянула к себе его голову и поцеловала на глазах у матери. Фрау Фогельман сидела, сложив руки на коленях. С упреком, но так, чтобы Отто не заметил, смотрела она на дочь.
Да, такова была Цецилия, немножко опрометчивая и легкомысленная: девушка со слишком вместительным, но добрым сердцем.
5
На севере медленно рассветает, и так же медленно день погружается в сумрак и ночь. Отто и Цецилия видели, как зажглись огни маяков и бакенов, красные, зеленые, бледно-желтые. Огни вспыхивали и на судах. Очертания противоположного берега уже расплывались в темноте. Вверх по течению, там, где лежит Гамбург, на небе стояло розоватое сияние. Ветер доносил через реку и дамбу протяжные гудки океанского парохода.
Отто и Цецилия шли мимо маленьких рыбачьих хижин, островерхие крыши которых едва возвышались над дамбой; домишки прочно вросли в зеленые луга, лежавшие ниже уровня воды. Кое-где на дамбе стояли рыбаки и смотрели на реку. Иногда вспыхивал тлеющий огонек трубки. Рыбаки молчали. Никто не обменялся с парочкой вечерним приветствием. А Отто ясно чувствовал, что из темноты на них обращены любопытные взгляды.
Куда же мы идем? спросил он шепотом.
Неужели ты устал? разочарованно ответила она. Чудесный вечер. Я рада побыть с тобой минутку наедине.
«Вот девушка! дивился про себя Отто. Ничего-то она не боится. Пришла бы сюда одна».
Из разорванных облаков проглянула луна. В просветах между ними мерцали звезды. Как странно: там внизу, на реке, темнота еще плотней, чем на дамбе, чем в вечернем небе. Отто оторвал взгляд от реки и поднял глаза к звездам.
Вот Венера, сказал он, указывая на мерцающую звезду.
Цецилия вздохнула.
Когда вечером бродишь по такой пустынной местности, продолжал Отто, когда вокруг тебя темно и над тобою звезды, начинаешь чувствовать, как огромен мир, то есть вселенная, хочу я сказать, не только наша земля. Так огромен, что и представить себе трудно. Вселенная бесконечна, беспредельна и находится в постоянном движении. Один мой родственник, Густав Штюрк, все это прекрасно знает.
Цецилия вздохнула и подумала: «Какой ужас!»
Всматривалась ты когда-нибудь в небо? То есть я хочу сказать
Я озябла, прервала она Отто и прижалась к нему.
Может, вернемся? тотчас предложил он.
Нет, нет, воскликнула она и снова вздохнула.
Молча шли они все дальше и дальше. Где-то внизу плескалась вода. Волны ударялись о берег и снова откатывались. Временами ветер приносил издалека слабые звуки духового оркестра. На Эльбе глухо завыла сирена. Цецилия вздохнула.
Что с тобой?
Ничего.
Почему ты все вздыхаешь?
Цецилия ответила не сразу.
Лучше бы мы пошли в нашу гостиницу.
Он крепче прижал к себе ее руку.
В субботу! пообещал он, а сам подумал: «Ну и девушка! Одно у нее на уме!» И он обнял ее.
Больше всего мне хочется быть с тобой совсем-совсем наедине, прошептала она, прижимаясь к нему.
6
Члены ферейна, приехавшие с детьми, уже собирались возвращаться в город. В маленькой клубной комнате и в танцевальном зале собрались все, кому в саду стало прохладно. Теперь-то и обнаружилось, что для такого количества людей ресторан тесен. Многие из гостей отправились в «дом паромщика» выпить финкенвердерского грога.
Карл Брентен заказал для Хардекопфов и Штюрков угловой стол в клубной комнате, и они сидели здесь, пили пиво и слушали Паулину, она рассказывала, как навестила Рюшер в больнице. Фрида слушала этот рассказ в четвертый раз, а старый Хардекопф уже в восьмой, но для Штюрков он был нов. Софи, уставившись округлившимися глазами в рот Паулине, боялась проронить словечко. Сумасшедший дом ведь про это не каждый день услышишь. Ей рисовалось нечто до жути страшное, и она была очень разочарована, услышав, что все там как в обыкновенной больнице и что бедняги сумасшедшие ничуть не кажутся более безумными, чем другие люди. И все же Софи Штюрк получила полное удовлетворение, ибо фрау Хардекопф описывала в драматических тонах историю Рюшер, приукрашивая свой рассказ все новыми подробностями и дополняя его собственными домыслами и догадками, которые она преподносила как непреложные факты. Старик Хардекопф мог точно проследить, как эта история при каждом повторении обрастала все более удивительными сенсациями. То, что вначале было всего-навсего предположением, со временем становилось достоверностью: Рюшер в изображении фрау Хардекопф пала жертвой своих сыновей. Они запрятали ее в сумасшедший дом, чтобы завладеть квартирой и обстановкой Произошло это так: Пауль Рюшер женился, и его жена, низкая тварь, просто выжила кроткую Рюшер из квартиры. Сначала, в изображении Паулины, старый Иоганн прекрасно это помнил, невестка якобы так извела Рюшер всякими придирками, что та бросилась на свою мучительницу с кухонным ножом. Теперь же фрау Хардекопф утверждала, что Рюшер, вероятно, давно бы убили, не найди она убежище в сумасшедшем доме: изверги-сыновья решили избавиться от нее любой ценой. Прежде Паулина рассказывала, что, по словам Рюшер, во Фридрихсберге не так уж плохо, что она не прочь здесь закончить свои дни. А потом «не так уж плохо» превратилось в «великое счастье». Рюшер блаженствует. Лежит она в чистой постели, ей не нужно больше спозаранок разносить хлеб и подметать залы в банке, терпеть придирки сыновей и их жен; короче говоря: она вполне довольна и счастлива, все простила своим сыновьям и невесткам, она им даже благодарна.
Значит, она все-таки немножко свихнулась, а? вставила Софи Штюрк.
Что верно, то верно! заключил ее муж.
Фрау Хардекопф спохватилась, что зашла слишком далеко, и стала решительно отрицать сумасшествие Рюшер.
Да что вы, она ведет себя как всегда. Она разговаривала, конечно, о самых простых вещах: ведь избытком ума она никогда не отличалась. Но она производит впечатление вполне нормальной такой, как всегда. И даже заплакала от радости, увидав меня. Ведь сумасшедшие не плачут, не так ли? Они вообще не узнают своих. Нет, Рюшер такая же, как всегда, только, правда, очень осунулась. Долго она не протянет, уж это наверняка.
Во время столь увлекательной беседы Артур Штюрк, будущий воин, лежал, сильно охмелев, на клеенчатом диване. Его товарищи уже уехали в город, а он решил вернуться вместе с родителями. Артур храпел, полуоткрыв рот, в первый и в последний раз в своей штатской жизни он был пьян. И теперь отсыпался.
Фрида Брентен посадила рядом с собой своего Вальтера. Мальчик внимательно слушал рассказ бабушки и даже забыл выпить лимонад. Между колен он держал оранжевый фонарик, их роздали ребятам, участвовавшим в торжественном шествии по саду.
В сизом от табачного дыма зале гудели голоса. Гости громко подзывали кельнеров. У стойки стояли два певца из квартета судостроительных рабочих: бородатый толстяк бас и маленький, приземистый баритон. Они оживленно разговаривали, а потом вдруг запели:
О чем, садовница, ты плачешь?
Не о фиалке ль голубой?
Публика, сидевшая за столиками, встретила пение одобрительными возгласами. Любители подхватили мелодию, и все хором подтянули:
О розе ли, что ты сломала
Компания за угловым столом, где сидели Хардекопфы, сдвинулась плотнее, чтобы расслышать то, что рассказывала Паулина. Софи Штюрк подалась вперед всем корпусом: она боялась упустить какую-нибудь подробность. Когда вошел Карл Брентен, Софи сделала ему знак, чтобы он молчал. Карл безмолвно предложил сигары тестю и зятю, постоял и ушел, так как фрау Хардекопф, по-видимому, не собиралась кончать свое повествование.
Он пробрался к стойке и громко, на весь зал крикнул:
Милостивые государи и товарищи! В танцевальном зале состоится лотерея в пользу бастующих судостроительных рабочих. Представляется единственный и неповторимый случай выиграть чудеснейшие вещи: прекрасные будильники, лучшие духи, забавные куклы, пепельницы и прочее. Прошу всех принять участие в лотерее.
Его услышали и за столом Хардекопфов. Старый Иоганн погладил свою серебряную бороду и с довольным видом подмигнул.
Молодец, Карл, сказал он. Обо всем подумает.
В зал вошли Отто Хардекопф и его невеста. Гм! Гм! Во всей этой суматохе о них почти забыли.
Прогулялись? спросила Фрида у брата. Отто кивнул, Фрида села на клеенчатый диван рядом с Софи и ее мужем, уступив место Цецилии. Та поблагодарила кивком головы. Отто примостился рядом с невестой. Теперь и они стали слушать фрау Хардекопф.
А вместо спасибо черная неблагодарность. Так, видно, всегда бывает на свете. Если тебя сразу не свезут в Ольсдорф, попадешь сначала во Фридрихсберг. Растишь, растишь детей, а как вырастишь, так никому ты больше не нужна, всем ты в тягость, и остается одно на свалку.
Да, да, вот именно. согласилась Софи Штюрк.
Старый Хардекопф возразил:
Зачем такие крайности, Паулина? Он усмехнулся и погладил бороду. Дорогу молодым!
Как вам это нравится! с раздражением крикнула фрау Хардекопф. Уж эти мне мужчины! А нам, значит, в сумасшедший дом или прямым путем на кладбище так, что ли?
Почему же нам? старый Хардекопф весело рассмеялся. Нам? Но, Паулина, мы совсем не так уж стары.
Эти слова разрядили атмосферу; все рассмеялись и согласились с Хардекопфом. Конечно, не так стары. На свалку еще рановато. Даже тосковавший по сыну и всегда теперь мрачный Штюрк и тот улыбнулся, поднял стакан с грогом и сказал, повернувшись к Хардекопфу:
Что верно, то верно! За твое здоровье, Иоганн! Ты у нас всем на удивление, ты просто несокрушим!
Ну, ну, запротестовал смущенный похвалой старик.
Все выпили за здоровье старого Иоганна. Цецилия притянула к себе голову Отто и шепнула ему:
Замечательный у тебя отец!
Отто с гордостью кивнул.
Глава шестая
1
Фрида Брентен всегда подавала нищим: она никому не могла отказать. Этой привычке не изменила она и после того, как у них поселилась Гермина, считавшая себя вправе командовать всем домом. Гермину раздражали вечные звонки и беготня к дверям; кроме того, она боялась «чужих людей»: ведь они могут ворваться в квартиру и убить ее. По требованию Гермины дверь круглые сутки держали на цепочке. У Фриды, однако, всегда были припасены двухпфенниговые монеты, которые можно было просунуть в щелку, не снимая цепочки.
Как-то утром, когда она уже подала троим и запас медяков иссяк, снова раздался звонок; за дверью стоял четвертый нищий.
У меня ничего больше нет, тихо сказала она и захлопнула дверь.
Тотчас вновь задребезжал звонок. Вот пристал! Чтобы отделаться, Фрида разыскала у себя пятипфенниговую монету, осторожно приоткрыла дверь и протянула ее.
Фрида!
Господи! Она узнала своего брата Эмиля. Это ты? Она откинула цепочку. Проходи на кухню! Только, бога ради, не шуми!
Что, разве Карл дома? осведомился Эмиль и, пугливо озираясь, присел на кухонную табуретку.
Фрида, сжав до боли руки, с ужасом и состраданием смотрела на брата. Бродягой стал он, нищим. И какой вид! Бледное, худое лицо обросло щетиной. Глаза запали, взгляд угрюмый, настороженный. А одет! Шея обмотана побуревшим от грязи красным шерстяным шарфом, пиджак весь измаран и порван. На обувь Фрида уж и не решалась взглянуть.
Эмиль, сказала она, Эмиль, что случилось?
Поесть у тебя найдется? спросил он.
Ну, конечно, конечно. Фрида достала из шкафа хлеб, маргарин и колбасу. Отрежь сам! Я пока поставлю воду и сварю крепкого кофе, хорошо?
Он только кивнул в ответ, отрезал хлеба и, намазав его маргарином, принялся жадно есть.
Возьми колбасы, сказала Фрида, ставя кофейник на газовую конфорку.
Брат ел, неподвижно глядя в одну точку. «А вдруг мама сейчас придет! мелькнуло в голове у Фриды. Не дай бог! Не дай бог, чтобы Гермина вышла». Она уселась напротив брата. Он избегал ее взгляда и молча жевал. Наконец Фриде стало невмоготу молчание и она спросила:
Где Анита?
Эмиль исподлобья взглянул на сестру, но тотчас же спустил глаза и ничего не ответил.
Что вы за люди! воскликнула Фрида.
Пусть только попадется мне в руки, задушу! крикнул он.
Ну и дурень. Порох, а не человек.
Она уже была здесь? спросил он, насторожившись.
Нет, ответила Фрида. Но почему бы ей не прийти? И Фрида прибавила с укором: О ребенке вы, я вижу, и думать забыли.
Эмиль молчал. Фрида подала ему бутерброд с толстым куском чайной колбасы. Следя за ее движениями, он тихо спросил:
Как он?
Теперь ничего. А с месяц назад очень болел Если бы Гермины не было дома, я бы тебе показала нашу маленькую Эльфриду; она сейчас спит.
Да? У тебя второй ребенок?
Такая прелесть! Фрида хотела уже пойти в спальню за дочкой, но, увидев равнодушное лицо брата, отказалась от своего намерения.
Боже милосердный, тяжелые шаги Гермины? Открыть кухонную дверь, увидеть за столом незнакомого человека, испустить крик и захлопнуть за собой дверь было делом одной минуты.
Вот тоже нелегкая принесла, пробормотала Фрида.
Кто это?
Жена Людвига.
Они живут у вас?
Да.
Наступило молчание.
А ты где живешь? немного погодя спросила Фрида.
Я? Нигде.
То есть как это? У тебя нет работы? Не можешь никак устроиться?
Мне придется уехать из Гамбурга. Здесь я вряд ли найду теперь работу.
Но почему же? Почему тебе надо уезжать отсюда?
Я работал на верфях, сказал он, глядя на бутерброд с колбасой.
Ты работал на верфях? повторила она за ним.
Когда была забастовка.
Боже мой, Эмиль! Фрида схватилась за голову. Штрейкбрехером? Значит, и ты виноват в том, что забастовка фактически ничего не дала? Эмиль! Эмиль!.. Неужели ты не понимал, что делаешь! Рабочие месяцами бастовали, чтобы добиться хоть какого-то облегчения, а ты пошел в штрейкбрехеры Твой отец, твои братья бастовали, а ты Если бы отец узнал!..