Все зависит только от меня. Значит, через пять минут, Отто.
Спасибо, Карл.
И я также очень вам благодарна, сказала Цецилия и опять подала ему руку.
Они отошли, а Брентен смотрел им вслед. Немыслимая талия! И вообще опасная школьница. Он повел плечами, точно сбрасывая с себя сковавшие его чары. Эта девчонка может внушить страх. И она невеста Отто? «Нет, нет, такой жены я бы себе не пожелал. Бог мой, какой взгляд, а рот, а голос!..»
Подбежал Пауль Папке.
Черт побери, я ищу тебя больше получаса, крикнул он.
Спокойней, не кричи! Что подумают люди?
Ты хочешь, чтоб я не кричал, когда ничего не ладится? кричал Папке. Только что один мальчишка чуть ноги себе не сломал, прыгая в мешке! А тебя видели на кегельбане. К детскому полонезу с фонариками все готово? Когда выступит хор? Чтица Эльмира заявила, что в сумерках она читать не будет. Что с тобой, Карл? Где твое честолюбие? Твой прежний пыл?
Повторяю, перестань кричать, не то я тоже начну кричать, и пусть тогда люди думают о нас что хотят.
И Брентен начал что-то кричать. Папке немедленно притих и стал успокаивать приятеля. Но того уж нельзя было остановить. Он орал во всю глотку:
Я здесь распорядитель, понимаешь? Я даю команду, понимаешь?
Но успокойся же! умолял Папке, опасливо оглядываясь. Ведь кругом люди. Что они подумают! Ну, хорошо, хорошо! Я ведь только спросил. Само собой, я сделаю так, как ты скажешь. Само собой.
Через пять минут выступит певческий квартет, твердо заявил Брентен. За квартетом Эльмира. Затем соберем детей. Удовлетворен?
Ну конечно! Да! Да! Все будет прекрасно. Ты же знаешь меня, Карл, ведь я никогда ничего дурного не думаю Все мой живой темперамент Уж я такой
3
Отто Хардекопф и Цецилия сидели под грушевым деревом. Заходящее солнце бросало сквозь пожелтевшую листву свои последние лучи. Прохладный ветер шуршал в ветвях. Гости за столиками шумно веселились. Вокруг бегали дети. В зале заиграл оркестр, начались танцы.
Праздник удался, сказала Цецилия и вдруг, ни с того ни с сего, скороговоркой: Твой зять очень милый!
О да! подтвердил Отто. Он очень отзывчив и очень трудолюбивый, толковый человек. У него есть магазин. Табачный магазин. Он, в сущности, сигарщик по профессии.
Становится прохладно! Цецилия повела плечиками. Принеси, пожалуйста, из раздевалки мое пальто и горжетку. Захвати, кстати, и свое пальто.
Отто ушел.
Гермина и Людвиг уселись в сторонке; Гермина заметила, что свекровь прикидывается, будто не видит ее, и в отместку все высмеивала и держала себя так, будто это она сторонится окружающих. К тому же ее расстраивало, что, несмотря на широкое платье, ей не удается больше скрывать свое положение. На пароходе одна женщина, с которой она даже не была знакома, громко сказала: «О бедняжка, вы беременны?» Ну и манеры у этих людей, ужас!
Она осыпала своего Луди, который сидел как пришитый возле нее, упреками: зачем он притащил ее сюда? Все она находила безвкусным, пошлым, отвратительным. Разве можно хорошо себя чувствовать среди такой публики? Ее даже передернуло. Какие все вульгарные! Настоящие социал-демократы! Но больше всего досталось от нее женщинам. Эти дуры набитые, верно, приплелись сюда только ради кофе и пирожных. Бог ты мой, что за люди! Прогулка на пароходе еще куда ни шло. Но шествие от пристани сюда! Впереди оркестр и красное знамя ферейна с изображенными на нем зелено-белыми майскими цветами. Затем зять Карл и его приятель, похожий на Мефистофеля, а за ними весь ферейн, мужчины и женщины с чадами и домочадцами. Как могут люди находить в этом удовольствие, как они не стесняются топать, словно бараны, друг за дружкой? А когда вошли в ресторан, с каким ревом они бросились, точно дикари, точно давно не кормленные звери, к столам, где стояло кофе с пирожными. Да и не только это. Гермина уверяла, что своими глазами видела, как некоторые женщины засовывали в громадные ридикюли остатки пирога и куски сахару. До ужаса вульгарно все это! Ни следа благородства, хороших манер, одним словом: социал-демократы!
Нет, второй раз меня сюда не залучить, уверяла она своего Луди. Так низко я еще не пала, слава тебе господи.
Людвиг сидел словно воды в рот набрал. Он бы не прочь пойти в буфет, встретиться со знакомыми, поболтать с отцом, но об этом и думать не приходится; не может же он оставить жену в одиночестве. Погруженный в свои мысли, он вздохнул.
Отчего ты вздыхаешь? спросила она строго.
Я я я думаю, что ты права.
Очень рада, что и тебе тошно от всей этой ярмарки. Что может быть у нас общего со здешней публикой?
Людвиг грустно смотрел, как в центре сада собирались дети с зажженными пестрыми фонариками, готовясь к полонезу.
Смотри, твоему брату тоже все это наскучило, сказала Гермина, погляди-ка, они собираются уходить. Самое разумное, что можно сделать.
Отто принес своей Цецилии пальто и лисью горжетку. Он набросил мех на плечи девушки. Цецилия еще больше стала походить на лисичку.
Иди сюда! Она прильнула к жениху. Придвинься поближе, согрей меня!
Отто придвинулся так, что они сидели теперь плечо к плечу.
Обними меня, попросила Цецилия.
Ты озябла?
Да, шепнула она.
Он обхватил ее за плечи, и она прильнула к нему. «Хорошо, что мы сидим в саду, подумал он. Если бы мама видела! Вот бы подняла на смех».
4
Цецилия Фогельман служила продавщицей в универсальном магазине на Штейндаме. Когда Отто Хардекопф познакомился с ней на танцевальной площадке у Тютге, она отнюдь не была нетронутым бутоном. Он прямо с бала повел маленькую, резвую, весело щебетавшую даже во время танцев птичку на Репербан в американское фотоателье, намереваясь пополнить свою коллекцию. Отто и не подозревал, что это будет завершающий коллекцию снимок, последняя победа. Цецилия не отличалась красотой. Отто находил даже, что в его коллекции есть немало портретов несравненно более красивых девушек. К Цецилии его влекла не ее внешность. В этом маленьком создании было нечто волновавшее и трогавшее юного Хардекопфа; смелая, уверенная в себе, она вдруг становилась нежной и ребячески-доверчивой, почти беспомощной. Всякое сентиментальное жеманство было ей чуждо. Она не говорила о будущем она жила и любила.
Они снова встретились во Флотбеке, в загородном танцевальном зале. Вокруг был лес, пустынные дорожки, скрытые в чаще скамейки. Они танцевали с полчаса, а затем побрели по аллеям парка, раскинувшегося по берегу Эльбы, и за полночь просидели в состоянии полного блаженства на скамье под старой липой, лишь изредка замечая окружающую их красоту голубую реку, в кротком свете луны отливающую серебром, и листву, тихо шелестящую над головой, и звезды, мерцающие сквозь ветви. Отто Хардекопф был увлечен, восхищен и околдован своей новой возлюбленной. Как она к нему льнула! Эти легкие, молящие прикосновения ее маленьких ручек Этот тихий, как дыхание, шепот, от которого мутится ум
После второго воскресенья они уже не дожидались третьего. Не видеться целую неделю, не целоваться, не сжимать друг друга в объятиях казалось им невозможным; они встретились в понедельник. И назавтра опять, и потом вечер за вечером. Отто стал серьезнее и в то же время веселее, он возмужал и держался увереннее. Стоя у токарного станка, он мечтал о Цецилии, вспоминал пережитые с ней часы и лихорадочно ждал новой встречи. Он покупал себе галстуки тех цветов, которые она любила, и, к величайшему удивлению своей матери, до блеска начищал ботинки, а иногда даже чистил зубы. Брюки приходилось то и дело утюжить. Если мать забывала об этом, он принимался за утюжку сам. Фрау Хардекопф пришла к заключению, что надо ждать событий.
Отто и Цецилия мало говорили о любви они любили. Разговаривали они о своей работе, о своих близких. Отто мог часами слушать рассказы Цецилии обо всем, что происходило в универсальном магазине, где она служила. Он ненавидел администратора, этого идиота Иоахима Зоненфельда, который преследовал девушек своими придирками. Когда Цецилия рассказала, что однажды он сделал ей гнусное предложение, Отто пригрозил, что публично даст ему пощечину. Ей пришлось долго успокаивать разгневанного юношу. С тех пор она благоразумно умалчивала о подобных происшествиях. Зато рассказывала о любовных похождениях своих товарок, нередко ставя их имена на место собственного. В таких случаях Цецилия забавлялась в душе, глядя на Отто, который все принимал за чистую монету, ругал мужчин неблагодарных, бессовестных, думающих только о собственном «удовольствии» эгоистов, и при этом начисто забывал о коллекции женских фотографий, хранившейся в его ящике в комоде.
Отто тоже рассказывал Цецилии о своей работе. Он с важным видом уверял, что самую сложную и тонкую работу мастер доверяет только ему: уж очень он искусный и способный. На самом же деле Отто был обыкновенным, даже посредственным токарем и в последнее время давал столько брака, что опасался, как бы его не уволили: меньше всего он думал теперь о работе. Разумеется, Цецилия узнала все, что делалось в семействе Хардекопф, и о том, что бразды правления держит в руках мать. Узнала даже об исчезнувшем Эмиле Хардекопфе, о котором говорили, что он женат на цыганке. Отто, в свою очередь, узнал несложную историю своей возлюбленной. Отец ее умер от рака желудка на операционном столе, мать портниха. Дочь и мать жили очень уединенно, никуда не ходили, ни с кем не встречались. Они поселились на Дюстернштрассе, близ Кайзер-Вильгельмштрассе, в квартирке из трех маленьких комнат, выходящей окнами на канал. Вот о чем болтали Отто и Цецилия, как, вероятно, и все влюбленные на свете.
В одно из воскресений, когда они размышляли, куда бы пойти, Цецилия заявила, что ей наскучили вечные танцы, надоело жаться по темным углам. Отто не понимал, куда она клонит. Оставалось яснее дать ему понять.
Во вторую половину дня гуляли по центральным улицам, в кафе на Глокенгисервале выпили шоколаду и съели по ломтику торта, а когда наступил вечер, отправились в небольшую гостиницу, расположенную на пустынной улочке вблизи церкви св. Георга. Отто Хардекопфа удивило, почему Цецилия вспомнила именно об этой гостинице и откуда она вообще знала об ее существовании. Несмотря на свои многочисленные увлечения, ему впервые случалось идти с женщиной в гостиницу. Сердце у него билось довольно-таки сильно, и от сумасшедшего возбуждения теснило дыхание. По пути в гостиницу Отто был молчалив. Ему казалось, что все прохожие с каким-то особым любопытством смотрят на него и Цецилию и в душе смеются над ними и их намерением. При всем своем смятении и взволнованности он держался спокойно, самоуверенно, и вид у него был такой, словно то, что они собирались предпринять, для него самое простое в мире дело.
Тебе, конечно, придется заполнить опросный листок, сказала Цецилия. Пиши, не задумываясь, свою фамилию, а меня выдай за жену. Ведь это одна формальность.
Откуда ты все это знаешь, интересно? выдавил он из себя.
Да ведь это всегда так. Таковы правила.
Но откуда ты так хорошо их знаешь? повторил он свой вопрос.
А как же мне не знать? спросила она тоном превосходства. Ты что думаешь, мы одни это делаем? Мои товарки мне все подробно рассказывали.
И Цецилия тотчас же высыпала несколько историй, происшедших якобы с ее товарками. Она говорила так легко и естественно, что подозрительность, возникшая было у Отто, быстро рассеялась.
За первым посещением гостиницы последовали другие, и чем дальше, тем чаще. Оба экономили деньги, начали даже скупиться: им жалко было тратиться на что бы то ни было, кроме оплаты гостиничного номера. Нередко они соединяли свои грошовые сбережения, стараясь собрать две марки пятьдесят пфеннигов, стоимость номера на одну ночь.
Однажды, когда их обоих обуяло желание, но оба и одной марки сколотить не могли, Цецилия предложила Отто пойти к ней.
Мама человек разумный, не мелочный. Она часто мне говорит: «Дитя мое, ты пропадаешь где-то до поздней ночи, быть может, бродишь по паркам и садам и в конце концов можешь здорово простудиться. Лучше приведи, говорит, твоего друга к нам, посидишь с ним у себя в комнате, поболтаете. Зачем вам слоняться по улицам». Да, вот какая у меня мама, с гордостью заключила Цецилия. Рассудительная женщина. Знает жизнь. Все понимает.
Отто удивился. Его мать никогда, ни за что на свете не сказала бы такого. Он не мог не признать, что мать Цецилии действительно здравомыслящая и разумная женщина, но пойти на квартиру к девушке все же стеснялся. Когда он сказал ей об этом, она с наигранным изумлением спросила:
Но почему же, ведь мы почти что помолвлены?
Это слово она произнесла впервые.
Конечно, согласился он, почти, но не совсем.
Ну так давай будем словно помолвлены, сказала она, весело смеясь своей выдумке. Пойдемте, господин жених, отпразднуем нашу помолвку.
Фрау Фогельман, женщина лет под пятьдесят, была такой же миниатюрной, как дочь, но в остальном имела лишь отдаленное сходство с ней. Острый длинный нос, темные глаза, печальный затуманенный взгляд. Резко очерченный подбородок, сильно выдающийся вперед; лоб высокий, гладкий. Это лицо выражало упорство, энергию, ум. Фрау Фогельман встретила Отто Хардекопфа дружелюбной улыбкой, поправила волосы, собранные узелком на темени, попросила извинения за свой небрежный вид, оправдываясь тем, что не ждала гостей. Но повторила тепло и сердечно, что очень рада Отто. Цецилия, сказала она, так много рассказывала о нем. Однако Отто по-прежнему робел. Цецилия же вела себя очень непринужденно. Она взяла у него шляпу из рук, отнесла ее в переднюю; она носилась по квартире, все время что-то весело напевая. Вдруг побежала на кухню и о чем-то пошепталась с матерью, которая поставила кипятить воду для кофе.
Тем временем Отто, скованный и угнетенный, сидел на стуле в столовой и рассматривал старомодную мебель, дешевые картины, развешанные на стенах, швейную машину, стоящую у окна, и горку сшитого белья рядом. Здесь, значит, жила Цецилия. Мать Цецилии понравилась ему. Она, видать по всему, добрая женщина. А он, Отто, теперь помолвлен, значит. Это его первый официальный визит. Как странно все. Но больше того. Он как будто уже женат. «Если бы мама знала», думал он, не подозревая, что она давно уже предполагала нечто подобное. Отто выглянул из маленького низенького окна. Квартира находилась на пятом этаже. Глубоко внизу протекал узкий канал, через который у Штейнвега был переброшен мост. Красивый вид. По мосту шли люди, катились фургоны, экипажи. По каналу медленно двигались тяжело груженные углем плоскодонные баржи. Люди на баржах передвигали их с помощью длинных багров. С силой навалившись плечом на длинный шест, опущенный в воду, они шаг за шагом вели свои суденышки, совершая так весь переход. Несладкая работа тянуть такую до отказа груженную баржу!
Фрау Фогельман вошла в комнату. Отто обернулся.
Вы работаете на верфях, не правда ли? спросила она.
Да, фрау Фогельман, токарем.
Мать Цецилии вздохнула. После довольно долгого молчания она сказала просто, как о чем-то окончательно решенном:
Я рада, что дочь моя выйдет замуж за рабочего. Вы же знаете, молодые девчонки мечтают, конечно, о принцах на белом коне. А я всегда говорила и говорю Цецилии: «Возьми, дочка, себе в мужья солидного, старательного рабочего, все равно какая у него специальность, тогда по крайней мере будешь знать, что у тебя есть муж, все остальное шатко, мишура одна». Она хорошая девочка, Цецилия. Только ветрена и легкомысленна. Но зато у нее доброе сердце.
Фрау Фогельман умолкла и задумчиво куда-то уставилась. Отто тоже молчал и думал: «Я уж будто женат. В самом деле, мы уже будто женаты». Ему это не было неприятно. Он хотел жениться на Цецилии. Его только удивляло, как внезапно все это произошло, точно иначе и быть не могло.
Надо ей еще многое прощать, господин Хардекопф, снова начала фрау Фогельман. Она еще очень молода. Будьте энергичны, возьмите крепко ее в руки. И всегда помните, что она по-настоящему хорошее дитя. По-настоящему. Я хвалю ее не потому, что она моя дочь, но ведь в конце концов никто ее лучше не знает, чем я.
Мы уж поладим, фрау Фогельман, сказал Отто. Мне кажется, что мы подходим друг другу. И я я очень люблю ее.
Фрау Фогельман улыбкой поблагодарила его.
Цецилия принесла пирожные. Они сидели у окна, ели пирожные и пили кофе. Весь вечер только она одна и говорила, рассказывала своему жениху то о канале, на дне которого во время отлива шныряют огромные крысы, а люди копаются в иле, надеясь найти что-нибудь стоящее, то о своей работе в магазине, об интригах подруг и низости администраторов. Цецилия тараторила без умолку.
Однако вскоре после этой встречи произошло событие, чуть было не положившее конец их дружбе. Отто, накануне предупредивший девушку, что не сможет за ней зайти, так стосковался, что все же пришел. Он видел, как Цецилия вышла из магазина; но, прежде чем он успел приблизиться, какой-то молодой человек, который тоже, по-видимому, ждал ее, поздоровался с ней. Рука об руку они пошли по Глокенгиссервалю, направляясь к Альстеру. Отто побагровел, его охватил ужас. Сердце его бешено заколотилось. Горло сдавило, он задыхался, он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Он не понимал: как это возможно? Ведь они встречались почти ежедневно.