Обязанности наши обширней, чем у Маки (хотя, несомненно, менее важны), и мы все разъясним в свое время; сейчас же не считаем уместным что-либо уточнять, особенно в том, что касается промахов нашего героя, которого мы намерены принимать целиком, каков он есть, предоставляя ему жить во всех отношениях праведной жизнью. Не хотим мы, забегая вперед, и сообщать что бы то ни было о возможном возвращении Бенито Кастро. Это выглядело бы преждевременным и определенно нарушило бы ход событий. Конечно, ради стариковских чувств надо бы нам сделать это прямо сейчас, но кому не известно, сколь терпеливо отцовское сердце в разлуке? Знакомый крик прозвучит и погаснет в нем.
Эй, лупа, ты светишь ярко,
брось нам с неба по подарку
Медленно надвигается ночь. Пшеничное поле превращается в бурное темное озеро, и деревня тонет в долине, словно в бездне. Но вот зажигается свет, за ним еще, еще Красные огоньки тепло и уютно мерцают в ночи. Небо затвердело, как черный камень, а на горных пиках медленно гаснет закат. Маки знает, что этой ночью луны не будет, но он чувствует ее вдалеке, словно она спит где-то в неведомой стране тени, устав служить человеческим нуждам и радовать детей. Да ведь и он начинает уставать! Ничего, луна появится на этой неделе и выгонит из него мрак, эту липкую тьму, которая пропитала его плоть, вычернила до самых костей. Хижины селения приветствуют его дрожащими огоньками. И от часовни исходит неяркое сияние, видно, благочестивый прихожанин затеплил свечи на алтаре. Силен и чудотворен святой Исидор Пахарь! У его изображения в Румисвоя история, давняя, пустившая во времени корни, прочные, как вера верных или, если этого мало, как память о славных делах. В отдаленные времена где-то поблизости собирались основать город и будущие соседи разделились на две группы. Одна из них, большая, желала поселиться в долине, где росли чиримойо, другаясреди горных пастбищ. Победило большинство, и город начал строиться в долине. Но святой, избранный его покровителем, распорядился иначе. Неожиданным и непонятным образом он очутился в одно прекрасное утро на том самом холме, на котором строить не стали, перенесшись туда, как говорится, еще до первых петухов. Упорные жители долины отнесли статую на первоначально отведенное ей место. Однако Исидор был не из тех, кто легко сдается. Ни с того ни с сего он снова оказался рано утром на вершине холма и гордо встречал там первые лучи солнца. Непоколебимое большинство повторило свой прежний маневр. Но и в третий раз Исидор совершил в ночи немыслимый прыжок. Тут уж все смекнули, что дело нешуточное, и постановили строить в горах. Городок так и назвалиСвятой Исидор Горный; а поскольку было там уж очень неровнодома чуть ли не висели друг над другом, и обитатели их взбирались по переулкам на четвереньках или цепляясь за веревки, за что их всех и прозвали «горными козами». Травы там было вдоволь, и люди развели коров, овец и лошадей. Все процветали, и годы не были им в тягость. Но оттого ли, что они не справили должным образом какого-то праздника, или по какой иной причине, рассердившей святого, он наслал на них страшное землетрясение, и обрушились все дома, кроме церкви. Почти все жители погибли, а оставшиеся в живых много спорили о замыслах святого. Одни предполагали, что его, пахаря, разгневала их склонность к скотоводству, другие думали, что престольный праздник не удался, а более всего ссылались на явное преобладание в городе внебрачных связей над законными союзами. Мудрейшие же высказались в том смысле, что двух мнений тут быть не могло, ибо факты говорят за себя: разрушив весь город, кроме храма, святой неприкрыто выразил желание, чтобы жители удалились и оставили его в одиночестве. Ясно, что уйти при таких обстоятельствахсамое благоразумное, поскольку ссора со святым до добра не доведет. Во всяком случае, он уж сумеет выказать свои подлинные намерения, если они сейчас неверно их уразумели. Жители гор сильно побаивались своего сердитого покровителя и потому, покинув холмы, поселились в долине. С тех пор груда развалин окружала церковь, где вместо молитв в тревожные грозовые ночи раздавался лишь голос грома. Общинники Руми тоже решили молиться именно ему, святому Исидору. Монахи и священники объяснили им силу молитвы, и они вышли в путь, чтобы перенести святого к себе. Он, по милости своей, им не противился. Помня о его склонности к ночным побегам, церковь не возводили, и пятнадцать дней держали его под наблюдением. Святой неизменно встречал утро в одном и том же месте (по преданиюу ольховой рощи), явно выражая, что хочет там остаться. Тогда построили прочную церковь, в которой и совершалось поклонение. Церковь была без купола, а колокол висел на толстой поперечной балке, соединявшей голые боковые стены тесного притвора. Дверь бог знает из какого дерева тихо жаловалась па то, что до сих пор не может обратиться в прах. Но у колокола звук был ясный, исполненный мощи и свежести, его было слышно за много километров, и ему хором вторили окрестные горы. У него тоже была своя история, или, лучше сказать, своя легенда, потому что никакой даже самый самонадеянный рассказчик не мог полностью поручиться за ее достоверность. Безусловно, можно было утверждать, что колокол этот изготовлен знаменитым литейщиком Санчо Хименесом де ла Куэва в 1780 году, ибо так было начертано на бронзе; но никому не удавалось разузнать, как же литейщик его изготовил. В свое время ходили слухи, что поистине небывалой звучностью своих колоколов литейщик обязан колдовству. Гипотезу о примеси золота в сплаве отвергли на том основании, что за работу мастер брал не слишком дорого, и стали говорить, что он похищает людей, обезглавливает их и подбавляет в бронзу человеческую кровь, которая навечно придает металлу отзвук человеческого голоса. В Руми созывали верующих, гремя трещотками и отбивая дробь на барабане, пока один землевладелец, еретик, возвратившийся из Лимы, отбыв депутатский срок, не объявил о продаже знаменитого колокола из своей домовой церкви. Общинники приобрели его за сто солей и гордились с тех пор таинственным, древним, величественным звоном. Во всей округе не было такого колоколаон пел и смеялся живым, тихо плакал по усопшим, а когда звонил в канун праздника, голос его разносился от вершины к вершине, из дали в даль. В праздничный день, призывая на мессу или напутствуя крестный ход, он переливчато и звонко славил Исидора, и горы радостно откликались, а у прихожан колоколом билось сердце. Святой был доволен и осыпал Руми благословениями, как осыпает сеятель зерном вспаханную землю. Еще бы, у него было всеи колокол, и свечи в алтаре, и богатые празднества, и любовь всей общины! В его день устраивали процессию. Носилки, на которых он стоял, были полны фруктов, и сам он походил на хозяина перегруженного плота, плывущего по многоцветной реке верующих, столпившихся на главной улице. Сравнение стало бы совсем точным, если бы процессию не открывала упряжка волов, которую погонял другой Исидор, живой и бравый. Рога у волов были увиты цветами, а парень, державшийся за плуг, надевал в тот день такой же плащ и такое же сомбреро, как святой. Умелый погонщик и пахарь проводил по земле борозду, наглядно свидетельствовавшую о рвении и силе небесного земледельца. В последующие дни святой глядел с паперти на народное ликование. Люди ели, пили и плясали ночи напролет. Плясуны, блестя переливчатыми украшениями, сопровождали свой танец ритуальной песней:
Святой Исидор,
наш пахарь благой,
ты землю взрыхляешь
могучей рукой!
Наш сеятель вечный,
пускай семена
колосьями станут
и морем зерна.
Поневоле залюбуешься. Не было недостатка и в барабанщиках и во флейтистах; с давних пор на празднике неизменно присутствовал и арфист Ансельмо, который, склонившись над своей арфой, играл и играл, опьяняясь силой земли и перезвоном струн.
В свое время мы поведаем историю Ансельмо, а также Наши (то есть Нарциссы) Суро, знахарки, которая прослыла ведьмой, и многих других здешних поселян. Воспоминания Росендо Маки, за которыми мы сейчас следуем, связаны не с ними, а с досточтимым святым. Конечно, бывали и засухи, и голод по два года кряду, но все быстро тонуло во времени, в этой беспросветной ночи, которую освещают лишь звезды воспоминаний. Устраивал праздник сам священник, отец Хервасио Местас, а он уж умел истово молиться святому Исидору. Случалось, и монахи благословляли скот, чтобы он множился и давал хорошую шерсть. Правда, попадались и обманщики. Однажды через Руми прошли два человека в сутанах, прося милостыню для монастыря в Кахамарке. Служки гнали за ними много овец и коровдоброхотные даяния помещиков, арендаторов и общин. Монахи с большою важностью благословляли скот, уснащая речь диковинными словечками и поминутно крестясь. Но когда они проходили по округе Сартин, угоняя с собой чуть ли не целое стадо, поблизости нашелся человек, учившийся в университете и разбиравшийся в латыни и даже в богословии. Первое же его слово сразило поддельных монахов наповал. Народ возмутился, обманщикам пришлось сбросить неудобные сутаны и со всех ног бежать в горы. Слухи о них разнеслись по всей провинции, но некоторых уголков все же не достигли. Маки случилось побывать в землях Кальярион возил туда картофель на продажу, и крестьянин, у которого он остановился, радостно поведал ему о своей жизни. Особенно доволен он был плодовитостью овец, утверждая, что обязан ею благословению двух монахов. Он совсем не жалел, что за это пришлось дать им четырех овечек. Один монах был с бородой, а второй лысоват. Крестьянин просто поверить не мог, когда Маки рассказал ему, что это были те самые переодетые негодяи, которых разоблачили в Сартине. В самом Кальяри, то есть в городе, от которого пошло название округи, не жило ни единой души. Город стоял в развалинах. Каменные стены поросли кустарником и травой. Больно было думать, что там, где теперь царят хаос и тишина, раньше работали, страдали и радовались люди, в простоте душевной ожидая новых даров и новых испытаний. Все они погибли. Говорили, что их сразил повальный мор, а по легенде, погубил василиск. Эта злосчастная тварь, похожая на ящерицу, убивает взглядом и сама умирает, если человек увидит ее первым. Чудовище приползло в Кальяри, спряталось под порогом при входе в церковь и в одно воскресенье, когда народ выходил после мессы, расправилось со всеми, сверкая смертоносным взором.
Маки с грустью глядел на свою деревню. Фонари горели ярко, и их красноватое сияние разгоняло навеянную сумерками печаль. Тьма завладела небом и землей, погасив закатные костры, и отблески огня потухли на горных пиках. Так же вот, наверное, и жители Кальяри раздували свои очаги, варили ужин, ложились спать и просыпались утром, чтобы повторялись дни и ночи, ночи и дни, нескончаемое время. И вдруг, внезапно, однажды Что же после этого судьба человеческая? Лишь невидимые силы, святые да земля властны над жизнью одного человека и целого народа.
Вот, например, как-то утром Бенито Кастро пошел искать буяна бычка, который удрал в ущелье долины Руми. Что же он нашел? Не более и не менее как еще теплый труп женщины. Он донес ее на плечах до церковных ворот и позвал алькальда. Тот раздел ее, осмотрел и не обнаружил ни раны, ни следов насилия. Снова прикрыв ее для приличия одеждойоранжевой юбкой, белой рубахой с красным узором и черной мантильей, Росендо ударил в колокол. Собралась вся община. Умершая была молода, стройна и красива. Никто ее не знал, никто никогда не видел. У тела ее читали молитвы, а когда приехал судья из провинции и составил акт о кончине, ее похоронили. Бывая в других местах, общинники допытывались у жителей и встречных: «Не слыхали вы о пропавшей женщине, с таким-то лицом и в такой-то одежде?» Дали знать по всей округе. Никто ничего не мог сказать, и все считали этот случай очень странным. Откуда пришла та женщина? Бежала? Зачем она забралась в теснину? Быть может, она отравилась? Но отравиться она могла и за много миль отсюда, зачем же ей было так далеко идти? Бенито увидел ее возле ручья, текущего по дну ущелья, и ему сперва показалось, что она просто отдыхает, склонившись на зеленую поросль. Теперь Маки снова думал о Бенито, он часто, чуть ли не постоянно, думал о нем. Быть может, змея, пересекшая путь, предвещала конец траура по красивому и доблестному сыну. Все может быть У Бенито были белые зубы, черные усы воинственно щетинились над его широкой верхней губой, черные глаза сверкали дико и весело, как у выросшего на воле зверя. Грудь у него была могучая, ноги крепкие, рукисильные. Он укрощал жеребцов и сгонял скот в стадо. Куда же он ушел? Как-то он спас от кондоров новорожденную телку. Он увидел, что две огромные черные птицы вот-вот упадут на нее сверху, а она двинуться не может от боли, потому что ее нежные копыта изранены гравием. Бенито обнажил мачете и кинулся на кондоров. Позже она стала прекрасной спокойной коровой, давала много молока и много раз телилась. Такой молочной была еще одна корова, а телят больше всего было у третьей, она телилась каждый год. Коровам у Росендо жилось хорошо. Иносенсио говорил, что это оттого, что в хлеву зарыт каменный теленок. Росендо купил его в главном городе провинции, зарыл, хорошо запомнил место и лил туда молоко, а иногда клал и лепешку. Вот теленок и берег его коров. Тот же Иносенсио считал, что у черных коров молоко гуще. Заметим кстати, что знахарка Наша Суро пользовала зубную боль полосканьем из мочи черного вола, но никто ее не слушал с тех пор, как кузнец Эваристо завел особые щипцы и с одного разу вырывал зуб (справедливости ради прибавим, что нередко он отхватывал и кусок десны). Черный вол по имени Овод скатился с горы и умер много лет назад. Он уже плохо видел, или силы у него подкачали, он ведь был старый, хоть и прилежный и добрый. Маки оскопил его, приручил, и работал вол на славу, прокладывая ровные и глубокие борозды. Шествовал он медленно, мягко, жевал траву, размышлял, и поля отражались в его суровых глазах. Палка не касалась его мощных, гладких боков, разве что надо было указать ему, куда сворачивать. Когда какой-нибудь непокорный бык не подчинялся своим собратьям, его впрягали вместе с Оводом, и тот быстро обучал строптивца послушанию. Если неслух останавливался, черный шел вперед, если же неслух рвался впередчерный придерживал, и пахарь помогал ему, вгоняя плуг в самую глубь земли. Поработав, Овод благодушно мычал и шел к себе в загон. Если на пастбище не было травы, он объедал ветки, не было ветокел кактусы. Когда он не мог дотянуться до округлых колючих лопаток, он бодал кактус и тот падал на землю. Маки любил Овода. Как-то раз, когда один общинник, погоняя вола, ранил его до крови острием палки, Маки подрался с ним и так ударил по голове, что тот свалился без чувств. Вообще же наш алькальд не любил, чтобы людей били. Закончив сев, общинники разводили рабочий скот по стойлам, а иногда собирали вместе, чтобы дать соли. Но Овод, если ему хотелось соли, сам перескакивал через канавы, изгороди, ограды и подходил к дому Росендо Маки. В общине смеялись: «Бычок-то знает, что Росендо у нас главный». Маки давал ему большой кусок каменной соли, а вол, нализавшись вдоволь, медленно уходил в поля, мудрый и милостивый, словно добрый христианин. Старый алькальд с болью вспоминал своего любимого вола. Когда он погиб, Росендо долго плакал над ним. Конечно, были и другие волы, тоже неплохие. Вот, например, Серый может таскать тяжелые бревна, Индеецхорошо откормлен, так и лоснится, Вожак кроток и могуч и умеет выводить из загона упрямых и диких коров на канате, которым окручивают рога им и ему. И все ж такого, как Овод, нету, он был самый сильный, самый умный и мирный. Да и красив он былбольшой, весь черный, словно уголь. Бывало, крестьяне придут еще затемно в загоны, чтобы скот пересмотреть, а его не видно в тени, между стенами ущелья. Приходилось им ждать зари, и тогда Овод выводил все стадо спокойным и гордым шагом. Росендо любил и почитал его, а сейчас вспоминал, как доброго члена общины. Черными были и вол Уголек, и бык Чолоке. Уголек работал прилежно, а Чолоке отличался дурным нравом. Труда он не терпел и вечно развлекался с коровами. Он бегал на воле, и если случайно удавалось обуздать его, когда наступали посевные работы, он еле-еле тащил плуг один день, а ночью снова сбегал невесть куда. Правда, выждав должное время, он являлся снова. Быков не хватало, и приходилось привязывать его кожаным ремнем или волосяной веревкойпростые веревки он сжевывал. Труда Чолоке не терпел, а плоды его ценил. Никто не объедал так успешно маисовые и пшеничные поля. Маис и пшеницу он любил, как олени любят горох. Он поедал целые борозды и не уходил, пока общинники из сил не выбьются, кидая в него камнями. Народ говорил: «Надо его оскопить», но Маки не слушал, потому что Чолоке был очень уж силен и красив. При всем своем подлом нраве телят он производиллучше некуда. Как и всякий избранник судьбы, он не любил, чтобы кто-то перешел ему дорогу, покусился на его даму или даже спокойно лизал при нем соль. Бык немедленно бросал вызов, стараясь оттеснить соперника или хотя бы унизить. Если же ему казалось, что враг где-то прячется, он рыл копытом землю, грозно мычал, мотал головой и всеми силами рвался в битву. Власть испортила его, и все быки трепетали перед ним. Они испытали его силу, сталкивались с ним лоб ко лбу, рог к рогу (говорят ведь «лицом к лицу», думал Росендо) и отступали, а потом сдавались совсем. Вот он и стал полновластным тираном. Но однажды бык по кличке Град, бурый в белых пятнах, решил положить этому конец. Мы не знаем, сколько обид перенес он, это его дело; доподлинно известно одно: терпение его иссякло. Как-то вечером метис Порфирио Медрано, проходя через площадь, увидел двух дерущихся быков. За знакомым нам маисовым полем простиралось пастбище, поднимавшееся по склону горы, крутые красно-черные склоны которой шли ступенями, как в амфитеатре. Соперники упорно бились меж этих скал, и Медрано остановился посмотреть. Не заметив, чтобы дело шло к концу, он бегом отправился уведомить алькальда, который, в свою очередь, позвал индейца Шанте, славившегося острым глазом. Тот определил: один бык Град, а другойЧолоке. Они стали ждать, когда Чолоке обратит соперника в бегство, но не дождались. Издали быки казались едва различимыми пятнами, по можно было разглядеть, что ни один не отступает. Они упрямо напирали друг на друга, переходя из конца в конец площадки. Иногда, из-за неровности почвы, им приходилось немного разойтись, но они тут же сходились, яростно сплетаясь, рогами. «Эти добром не кончат, сказал Маки, давайте разведем их». И они пошли. Чтобы попасть на ту сторону ущелья, надо было сделать круг, поднявшись почти на самую вершину горы, которая была хоть и не так высока, но почти отвесна. Называли ее «Подножьем креста», потому что она походила на груду камней, лежащих в основании распятья. Поднимались долго. Выйдя из-за выступа горы, они увидели, что быки все бьются, и ускорили шаг. Прыгая с камня на камень, они кричали издали: «Град Чолоке назад!» Шанте метал в быков круглыми камнями из пращи. У него был меткий бросок, так что, несмотря на расстояние, он иногда попадал в цель. «Чолоке назад назад»кричали общинники, и камни летели по невидимой дуге, шмякаясь о бычьи бока или ударяясь о землю. Быки ничего не слышали и не видели; вдруг они останавливались, словно хотели разойтись, и снова принимались бодать друг друга. Бойцы маневрировали у самого края пропасти. Двигались они размеренно и тяжко дышали. Трое общинников были уже близко и могли отчетливо разглядеть их. Оба быка старались для большей верности удара попасть рогами в лоб противника. Чолоке был опытный боец, и ему это нередко удавалось. Наконец он ударил так, что Град отскочил в сторону, словно хотел бежать. Чолоке нацелился рогами ему в бок, но противник быстро развернулся и, низко опустив голову, навалился на него. Под. давшись напору, Чолоке отступал к краю обрыва и уже не мог удержаться. Град стоял выше и всею своей тяжестью оттеснял его. Предвидя неминуемое, крестьяне застыли на месте. Тщетно пытался Чолоке устоять, его задние ноги заскользили, и он медленно, тяжело стал валиться вниз, испуганно и хрипло мыча. Он скатывался все быстрее, пока не упал на дно ущелья, меж кустов. Град, устоявший на краю обрыва, посмотрел вниз, громко замычал и потихоньку пошел своим путем, как и подобает герою, победившему тирана. Но драчливым он не стал и даже, можно сказать, затерялся среди прочих быков. Он был мирным и бился лишь по важным причинам, о которых Росендо Маки догадывался, не желая, однако, их уточнять. Алькальд был уверен, что животные подобны людям и у них есть чувства. Вот, скажем, чтобы не ходить далеко, коровы. Когда в селении резали корову, ее товарки протяжно и тоскливо мычали, словно оплакивали смерть, а услышав их, подходили и другие коровы, и все стояли вместе день или два и неустанно ревели, скорбя об утрате. И Маки, судивший о животных, как и о крестьянах, по их делам, не слишком печалился о смерти Чолоке: он знал, что при всех своих доблестях бык бывал бессмысленно задирист. Он бодал даже лошадь Звездочкугнедую, с одной белой ногой и с белым пятном на лбу. Если верить сельским пословицам, у Звездочки были два достоинства, недаром говорится: «гнедойскакун лихой» и «белый на одну ногу скачет всю дорогу». Звездочка была крупнее всех других лошадей общины, на нее садились пастухи, умело владевшие лассо, и те, кому предстоял далекий или важный путь. Собирая однажды разбредающийся скот, пастух Иносенсио послал ее наперерез убегавшему Чолоке. Она встала прямо на пути быка, но тот не остановился и боднул ее в грудь. Рана распухла, стала расти твердая опухоль. Поскольку знахарка Наша в лошадях ничего не понимала, Росендо сам лечил Звездочку керосином и лимонным соком. Лимон хорошо помогал от болезней и овцам, только им вешали на шею нанизанные на шнурок плоды. Овечья отара была большой и благодаря заботам пастухов постоянно увеличивалась. Крестьянские дети и пастушьи псы гнали стадо на горные луга, и, пока овцы жевали траву, ребята пели или тихонько играли на свирелях, а собаки зорко оглядывали окрестность. Надо было уберечь каждую овцу от пумы и от лисы, а ягнятот кондора. После жатвы бывает стрижка, с ней надо успеть вовремя, потому что иначе у овец до первых дождей и града еще не отрастет шерсть и они померзнут. Был год, когда со стрижкой запоздали, а ранние ливни начали хлестать землю серыми и белыми плетями еще в октябре; и пали сотни овец. Их находили поутру в загоне, недвижных и одеревеневших. Маргича, одна из пастушек, горько плакала, увидев, как ягненок пытается сосать мертвую овцу. Но в другие годы стрижку проводили дружно и вовремя. По примеру помещичьих хозяйств в одном конце загона сделали навес.