Даниил Александрович ГранинЭта странная жизнь
Даниил Гранин (19192017)известный прозаик, публицист, участник Великой Отечественной войны с первых ее дней до победыот ополченца до командира роты тяжелых танков. Автор более тридцати романов и документальных сочинений, «Блокадной книги» (совместно с Алесем Адамовичем). Лауреат российских и международных литературных премий, в том числе премии «Большая книга», и многих правительственных наград.
В двухтомнике Даниила Гранина представлены его произведения объединенные темой науки, научных изысканий и нравственного поиска, смысла жизни. В первый том вошли роман «Искатели» и повесть «Эта странная жизнь» о выдающемся биологе А. А. Любищеве.
Наука была последним бастионом честности. Ученый бескорыстен. Он работает в силу своей любознательности. Я что-то нашел, открыл, узнал, внедрил. Тайна природы его волнует, и этому он посвящает свою жизнь.
Даниил Гранинчеловек свободы
В двухтомнике, который вы держите в руках, собрано несколько известных произведений Даниила Гранина«Иду на грозу», «Искатели», «Зубр» (об ученом Н. В. ТимофеевеРесовском), «Эта странная жизнь» (о биологе А. А. Любищеве).
Писатель Даниил Александрович Гранин для людей моего поколениячеловек-легенда, олицетворяющий эпоху той страныСССР (родился в 1919 году).
Пробовал перо еще в студенческие годы, но началась война, и выпускник Ленинградского политехнического института ушел на фронт. Всю блокадную зиму он находился в окопах под Пушкином. Закончил войну в Восточной Пруссии. Прошел войну от ополченца до лейтенанта, от Ленинграда до Кенигсберга. Как говорится, отвоевал «от звонка до звонка». Но удивительно, что о войне стал писать не сразу, а по истечении почти шестидесяти лет.
Начал печататься в 1949 году и почти сразу стал, по сути, классиком в отечественной литературе. Изначально в первых своих работах он обращался к жизни послевоенного поколения. Ярким событием стали его произведения «Искатели», «Иду на грозу». В них ему удалось показать творческую интеллигенцию из когорты инженеров. Не сегодняшних «наноискателей», а истинных инженеров, создавших великую промышленность нашей страны, ставшей второй мировой державой в этой области. И в кратчайшие срокипосле кровопролитной войны.
Хорошо бы об этом знала нынешняя молодежь. Отрадно, что в нашей семье с трепетом относятся к истории. Мой сын Владимир, с серебряной медалью окончивший среднюю школу, выпускное сочинение писал по произведению Даниила Гранина «Иду на грозу».
Много лет спустя, ко всеобщей нашей радости, мы познакомились с автором и бережем в библиотеке книгу с его автографом.
Явлением литературной жизни страны стало произведение «Зубр» об ученом Н. В. Тимофееве-Ресовском, чье имя долго было под запретом. Пришедшееся на время перестройки, оно не носило антисоветский характер, как многие «вырвавшиеся из-под цензуры» труды. «Зубр» философское произведение о науке, смысле жизни. Этот роман, выскажу свою точку зрения, достоин Нобелевской премии.
Потрясением для моего поколения стала «Блокадная книга», написанная Даниилом Граниным совместно с Алесем Адамовичем. В Ленинграде первый секретарь обкома Г. Романов запретил ее издавать. Вышла она в журнале «Новый мир» в 1977 году, с большими купюрами цензоров.
Долгие годы в нашей стране замалчивали подлинную картину этих событий. Упор был сделан на героизацию подвига ленинградцев.
После выхода «Блокадной книги» в «Лениздате» в 1984 году авторов, пожертвовавших малым, долго упрекали за сокращенный вариант, не понимая, что именно Д. Гранин сумел прервать завесу молчания и рассказать миру о страшной трагедии века, которая коснулась и нашей семьи.
Время оказалось милостиво к Даниилу Гранину. В 2014 году 95-летний писатель по приглашению Бундестага выступил в Берлине с беспощадной речью, после которой зал встал и замер.
Даниил Александрович до недавнего времени общался с Ангелой Меркель, во многом не соглашаясь с ней, полемизируя. Он остается великим гражданином своей страны, ни в чем ее не предав и не поступившись своей позицией.
Я, как военный человек, особенно чутко воспринимаю его «лейтенантскую прозу» «Мой лейтенант» и мемуарную«Все было не совсем так».
В романе «Мой лейтенант» девяностолетний писатель посчитал, что пришло его время взглянуть на войну изнутри, из траншей и окопов. На фоне тягот, ужасов и неприглядности войны автор дает возможность выговориться простому лейтенанту. Одному из тех, кому мы обязаны свободой и Победой.
В семьях фронтовиков слышали, наверное, такие вот непричесанные рассказы. Мне довелось узнать о суровой правде войны от тестяГероя Советского Союза, сапера В. М. Игнатьева. Такие же острота и боль звучали в его рассказах.
А совсем недавно Даниил Александрович написал книгу о любви. «Она и все остальное» это искренняя, честная проза, которая многих тронула за живое, как все, написанное Мастером. Внутренняя свободакачество, любимое автором. Он его исповедовал и в жизни, и в творчестве: будь то роман или документалистика
Последняя встреча с Даниилом Александровичем Граниным произошла во время Санкт-Петербургской книжной ярмарки, одним из инициаторов которой он был. Он сказал, что пишет новую книгу, книгу о чудесах. И когда я спросил, что это значит, Д. А. пояснил: «Разве не чудо, что я воевал и остался жив, написал столько книг, имею столько друзей»
Сергей Степашин
Президент Российского книжного союза
Искатели
Глава первая
Дверь распахнулась резко, уверенно, и на пороге лаборатории появился высокий, широкоплечий молодой человек. Голова его немного не доставала до притолоки. Солнце сквозь подмороженные окна било ему прямо в глаза, заставляя прижмуриться: от этого крупные, грубоватые черты его бледного лица обозначились еще резче. Сунув руки в карманы брюк, заправленных в белые бурки, он внимательно и как бы торжественно осматривал лабораторию.
Ветер ворвался за ним, взъерошив его светлые, закинутые назад волосы, помчался дальше, перебирая бумажки на столе у инженера Новикова, вырвав скользкую шумную кальку из рук Лени Морозова, вздувая белыми пузырями оконные занавеси.
Морозов недовольно обернулся и крикнул:
Закройте дверь! Не лето.
Оба его помощника тоже обернулись. Монтер Петя Зайцев, которого за малый рост все звали Пекой, с любопытством, старший лаборант Саша Заславскийс досадой. Толстое добродушное лицо его сморщилось, он с силой заскреб свои жесткие курчавые волосы, стараясь восстановить сбитый ход мыслей.
Второй час они испытывали присланный в срочный ремонт осциллограф, разыскивая причину повреждения. Вернее, это был не осциллограф, а сложная осциллографическая схема для специальных измерений. На молочном экране прибора вместо волнистой змейки упорно дрожало размытое зеленое пятно. Саша вздохнул. Разгадка каприза этой проклятой установки была бы вот-вот нащупанаи опять исчезла
Напротив стенда, где испытывалась установка, за письменным столом работал инженер Новиков. Вошедший не спеша притворил дверь и направился было к нему, но в это время из соседней комнаты появился пожилой сутуловатый мужчина.
Внимание! тихо предупредил товарищей Пека Зайцев. На нас надвигается Кривицкий.
Старшего инженера Кривицкого из-за его острого, злого языка остерегался даже техник Леня Морозов, которого вся молодежь лаборатории считала отчаянным парнем.
Придется разбирать всю установку, деловито сказал Морозов, складывая кальку.
Опять на два дня мороки, нахмурился Саша. Неужели нельзя найти порчу не разбирая?
Им осточертел этот ремонт. Не успели кончить одно, хватайся за другое. Полная анархия производства. Следовало бы поставить этот вопрос перед Майей Константиновной.
Вопрос не прибор, оборвал их разглагольствования Морозов. Вопрос простоит долго.
Между тем Кривицкий, задержавшийся возле стола Новикова, вопросительно смотрел на посетителя.
Могу я видеть товарища Устинову? спросил тот.
Майя Константиновна на совещании в месткоме.
Вы по какому вопросу? спросил Новиков, откладывая перо. Из райкома?
Нет, я по личному делу.
Он произнес это с заминкой, но спокойно и почему-то весело; в его поведении таилось что-то непохожее на поведение случайного посетителя.
Разрешите ваш пропуск, сказал Кривицкий.
«Лобанов Андрей Николаевич», прочел он, шевеля тонкими бледными губами, потом показал пропуск Новикову. Нет, эта фамилия им ничего не говорила.
Вы подождите, посоветовал Новиков. Майя Константиновна, вероятно, скоро придет.
Лобанов присел возле столика с надписью «Начальник лаборатории». Столик был стиснут с одной стороны шкафом, с другойстендом.
Интересно, как там Майя Константиновна воюет, сказал Новиков, следя за Лобановым. На этот раз к нашим показателям не придерешься.
Показателиэто всего лишь арифметика, отозвался Кривицкий. На его сухом, вытянутом лице была прочно впаяна желчная усмешка, всегда несколько смущавшая Новикова.
Вы закоренелый скептик.
Правдивые слова не бывают приятны, приятные слова не бывают правдивыми, сказал Кривицкий. Вы собираетесь когда-нибудь испытывать предохранители?
Не собираюсь, с удовольствием ответил Новиков. Мне поручено составить инструкцию. Это куда приятней, чем без конца испытывать одни и те же предохранители.
Вас, очевидно, прельщает не сама инструкция, а последняя строка: «Составил инженер Новиков».
А хотя бы и так, засмеялся Новиков, сдувая пушинку с рукава своего тщательно отглаженного костюма. Во всяком случае, это более творческая работа.
Стройный, щеголеватый, он располагал к себе какой-то откровенной беззаботностью. Кривицкий улыбнулся одними губами:
Вы никогда не открыли бы своего призвания к составлению инструкций, если бы не ваше желание оправдать свое легкомыслие.
Новиков пожал плечами, ему не хотелось продолжать этот рискованный спор в присутствии постороннего. И Новиков, и Кривицкий снова посмотрели на Лобанова. Он сидел, закинув ногу на ногу, не проявляя никаких признаков нетерпения, с интересом прислушивался к перебранке Лени Морозова со своим помощником, к разговору Новикова с Кривицким и внимательно, с каким-то откровенным интересом изучал помещение лаборатории. Новиков тоже огляделся, пытаясь представить себе впечатление постороннего человека от лаборатории.
В этот предвечерний час центральная комната лаборатории должна была показаться особенно красивой. Жаркими красками вспыхивали в закатных лучах зимнего солнца кусочки прозрачно-желтого янтаря, синие копья стрелок, монтажные панели, перевитые огненными жилками красной меди, серебристые столбики конденсаторов. На полках теснились высокие катушки проводов в пестрых шелковых нарядах изоляции. Над ними висели огромные выпрямительные лампы. Их зеркальная поверхность отражала синие квадраты окон с оранжевой лентой заката. Повсюду на приземистых столах лежали еще не ожившие, не связанные мыслью детали. Воздух был пропитан сложной застарелой смесью запахов канифоли, шеллачного спирта, озона, костяного масла. Неповторимый, свой запах для каждой лаборатории.
Новиков мечтательно прищурился, пробуя увидеть и себя среди этой живописной, деловито-внушительной обстановки: молодой, красивый, скромный научный работник, разбросанные по столу бумаги, мучительное творческое раздумье
Кривицкий рылся в пыльной куче наваленных деталей. Он не видел в них ничего живописного. Просто старый хлам, в котором никогда не найти нужную вещь. И вся лаборатория тесная, неудобная: низкий закопченный потолок, громоздкие устарелые стенды, ветхие неудобные шкафы.
Заметив брезгливую усмешку Кривицкого, Новиков озабоченно взглянул на часы, прошел к столу начальника лаборатории и, присев на край стола, начал звонить по телефону. В лаборатории было шумно. Гудели генераторы, из соседней комнаты доносился визгливый скрежет электродрели. Новиков повторял в трубку:
Олечка, вы меня слышите? Ровно в девять. Да нет, в девять.
Прикрыв микрофон рукой, он крикнул чубатому пареньку:
Пека, скажи, чтобы там выключили этот душетерзатель!
Кривицкий подошел к технику:
Ну, Морозов, как дела?
Морозов задумчиво поправил золоченый зажим вечного пера в кармане кожаной куртки. Очевидно, пробился конденсатор. Придется менять.
Его подручный, лаборант Саша Заславский, сказал:
Третий раз у них пробивается конденсатор Может, надо чего-нибудь в схеме переделать?
«Чего-нибудь», передразнил его Морозов, тоже мне мыслитель.
Они заспорили. Кривицкий молчал.
Прошу прощения, вдруг обратился к ним Лобанов. Он встал. Разрешите мне полюбопытствовать?
Морозов нехотя покосился в его сторону:
Чего тут любопытного?
Лобанов улыбнулся. Улыбка у него была широченная, на все лицо.
Да просто ручки повертеть.
Ну повертите, разрешил Морозов, взглянув на старшего инженера. Все равно разбирать.
Минуту-другую они наблюдали, как посетитель, прочитывая предварительно надписи на панели, поворачивал рукоятки установки. Зеленое пятно на экране то вытягивалось, то сжималось в маленький яркий зайчик.
Кстати, это не телевизор, а осциллографическая установка, ехидно бросил Пека.
Почему «кстати»? сухо спросил Лобанов. Кстати бывает только то, что остроумно. Я думаю, тут мало сменить конденсаторы. Важно выяснить, почему они пробиваются.
Поймав ироническую усмешку Кривицкого, Морозов с преувеличенным уважением спросил:
Вы, случаем, не конструктор этого осциллографа?
Ребята развеселились. Человек, судя по всему, впервые видит осциллограф и берется указывать тем, кто, можно сказать, зубы съел на этом деле!
Модест Петрович, обратился Морозов к старшему инженеру, так я начинаю разбирать?
Кривицкий кивнул.
Вряд ли можно назвать такой метод научным, глядя на Кривицкого, резко сказал Лобанов. Морщины сердитым фонтанчиком поднялись от переносицы по бугристому крутому лбу.
Видите ли, медленно начал Кривицкий, поскребывая острый, плохо выбритый подбородок, мы придерживаемся такого примитивного правила: когда начался пожар, то не время проверять план противопожарных мероприятий.
Морозов громко засмеялся. Лобанов вернулся на свое место, сел и, облокотясь на широко расставленные колени, сцепил руки.
Установку отключили и начали разбирать. Пека, пробегая то с паяльником, то с мотками проводов, не переставал следить за Лобановым.
Задумался! с притворным почтением сообщил он приятелям. Минимум академик.
Или максимум студент, откликнулся Морозов.
Люди солидные и занятые, они оценили шутку сдержанными улыбками.
Либо студент, либо корреспондент, заключил Пека. Эти всегда суются не в свое дело.
В комнату быстрым шагом вошла молодая женщина. Чувствовалось, что и гладко зачесанные на пробор волосы, и строгий черный костюм, и эту быструю четкую походкувсё по-молодому добросовестно и искренне вкладывала она в облик начальника, каким он ей представлялся. Но, несмотря на ее старания, этот заданный облик предательски разрушали девичьи припухлые губы и глазабольшие, серые, мягко освещающие ее неяркое, чистое лицо.
Товарищи, громко сказала она, поздравляю вас. Наша лаборатория завоевала первое место и переходящее знамя.
Начав официально и торжественно, она не удержалась, улыбнулась и, улыбнувшись, засмеялась. И все кругом, глядя на нее, тоже засмеялись.
Новиков поспешно закончил телефонный разговор и, повесив трубку, весело потер руки:
Ай да мы! Колоссально! Майя Константиновна, вы должны выделить энную сумму на банкет.
Пека помчался в мастерскую сообщить новость. Из смежной комнаты, где верещала дрель, подошли еще двое сотрудников.
Майя Константиновна, тут к вам товарищ, сказал Саша Заславский.
Его перебили:
Как там было, расскажите.
Ну что, Кривицкий, торжествовал Новиков. Вот вам!
Слава, философски вздохнул Кривицкий. Славаэто не солнце, а всего лишь тень.
Майя Константиновна строго обернулась к нему, но встретилась глазами с Лобановым и сказала: