Я стоял как громом поражённый, я не знал, что мне делать. Он тоже ничего не предпринимал, он только снял меховую шляпу и сказал при этом несколько слов. Он был совершенно лыс.
Уверяю тебя, Бенони на мельнице,сказал он.Поверь, он тут, совсем рядышком.
Роза вглядывается в него и неверным голосом спрашивает:
Что тебе нужно?
Уф, и жарко же было бежать, однако!отвечает он и снова надевает шляпу.Чего мне нужно? Так, кой-какие дела. Да и здесь у меня мать-старуха к тому же.
Я подхожу к Розе, беру её под руку и хочу увести.
Нельзя вам сидеть на мёрзлом камне,говорю я. Она не встаёт, она отвечает как в забытьи:
А-а, не всё ли равно...
Да-с, я прибыл ночью, почтовым пароходом,продолжает он.Погодка гнусная, богомерзкая погодка. Я нашёл приют у кузнеца. Мы до утра дулись с ним в дурачкиневиннейшее времяпрепровождение.
С меня было довольно, и раз она не желала уйти со мной, я решил оставить её и дальше искать Хартвигсена.
Не уходите!сказала она.
Тот тоже на меня посмотрел и сказал, как бы стараясь ей услужить:
Да-да, не уходите. Всё в наших руках, мы непременно разыщем Хартвигсена!
В ту минуту у меня разом мелькнули две мысли: Роза называла меня ребёнком, и почему бы ребёнку не присутствовать при разговоре двух взрослых? Неужто опять она с этим своим презрением?
Нет, я пойду, зачем же...сказал я.
А затем, затем... Останьтесь!сказала она. Вторая же моя мысль была: ей спокойней, когда я под боком. Она не могла избегнуть этой встречи, а теперь она хочет с ним поскорее разделаться. И я остался.
Это Николай,говорит она мне.
Николай Арентсен,говорит он.Бывший адвокат. В своё время я тут был, можно сказать, царь и Бог Николай Арентсензакон. Ну, а теперь яевангелие;
Поскольку вся эта тирада обращена ко мне, я считаю нужным справиться:
И какое же евангелие вы нам пришли провозвестить?
А знаешь ли, что я должен сказать тебе, Роза,говорит он, вдруг совершенно забыв обо мне,мне кажется, нам с тобой лучше обоим разом, да в воду.
Да, оно, верно, и лучше!говорит она. Пауза.
Я посмотрел на него: за тридцать, довольно заурядная внешность, с брюшком, короткая шея, красивый рот.
Нет, отчего же лучше?вдруг говорит он.У тебя муж, ребёнок, долгая жизнь впереди. Нет уж, Роза.
На это она ответила:
Ты, я вижу, всё тот же.
Я подумал: «Господи, и зачем она тут сидит и поддерживает эту беседу? Неужто нельзя встать и уйти?». И тут он ей выкладывает:
Вот-вот, Роза, а я что говорил? Ведь говорил же я, что тебе следует выйти за почтаря Бенони, а вовсе не за меня? Это младенцу понятно.
Но я снова вышла замуж, что же ты про это молчишь?
Нет. Тут всё в порядке.
В порядке?переспрашивает она, впервые, кажется, с живым интересом.Мне сказали, ты умер, вот я и вышла.
Нет-нет, тут всё в порядке, то есть какое, к чёрту, в порядке, но я и приехал навести порядок. Умер? Разумеется, я умер. За то мне и вознаграждение было обещано. Но я его не получил сполна, добрые господа меня надули. Вот я и выплыл, и ожил.
Она, конечно, привыкла к его безудержному цинизму, но всё же её передёрнуло, и он это заметил.
Ну как же! Как же!запричитал он.Ты в совершеннейшем ужасе, и прочая, и прочая! Но я отнюдь не собираюсь жить по получении вознаграждения, я тотчас снова умру! Благодари своих жуликов за то, что я здесь, пред тобою. Я их дважды остерегал, неужто они не могли тебя от этого уберечь? Я дважды оповещал мою мать о том, что я жив, но жулики меня не добили.
Роза вдруг успокоилась, она сложила руки и сказала:
О, как это всё мерзко!
Да, я мерзок, мерзок, я всё тот же. Но господа-то, господа, а? Впрочем, пойми меня правильно: я не столько твоего мужа подозреваю, сколько его поверенного.
Да кто это? Ничего не пойму...
Это Мак.
Что-то мелькнуло в нём даже привлекательное, однако грубая откровенность его была достойна лучшего применения. Мне хотелось выручить Розу, и я сказал:
Простите, но отчего вы его не спросите, зачем он вас посвящает во все подробности своей сделки?
А это я тебе сейчас объясню,отвечал он, обращаясь к Розе.Твой брак с Бенонизаконнейший брак, и тут я ни на что решительно не посягаю. Заслуженнейшее презрение твоё я испытывал долгие годы, и чтобы вынести память обо мне, тебе пришлось бы воротиться к временам нашей юности, ко мне прежнему, давнему. И довольно. Но дело-то в том, что я хочу получить обещанное вознаграждение, у меня на него кой-какие виды. Вот я и подумал: а вдруг мне Роза поможет?
О временах нашей юностиэто ты верно сказал,проговорила Роза, отвечая каким-то собственным мыслям. Она, кажется, ещё что-то хотела сказать, но он перебил:
О, как же. Ты сама это мне говорила, я знаю, всё знаю. И если тебе угодно носиться с этими воспоминаниямитак и на доброе здоровье! Но ведь ты бы хотела, чтобы я и сейчас тебя растрогал и чтобы можно было меня пожалеть. И я бы пролил слезу о том, что в тебе потерял, и разве ты бы не наслаждалась, если бы, идя навстречу тонким твоим сантиментам, я на коленках бы ползал перед тобою и целовал твои башмаки?
Никогда не забуду: невозможный, совершенный цинизм этого негодяя вызывал во мне уважение! Он помог ей подняться, она вскочила и мучительно, обиженно наморщила брови.
Мне больше не о чем с тобой говорить!сказала она.
Ну, а если я вспомяну твою жаркую, раскалённую улыбку?спросил он невозмутимо.
Нет,только и ответила она, и тотчас снова села, и она всё била, била по снегу носком башмачка. Никогда ещё я не видел её такой оскорблённой.
Иди к своему ребёнку!сказал Николай Арентсен вдруг серьёзно и веско.Мы покончили наши счёты.
Да,сказала она.Видит Бог!
Только я вот вознаграждения не получил.
Ты его непременно получишь. Я переговорю с Бенони.
Благодарствую.
Это, конечно, какая-то ошибка. Бенони не виноват, я уверена.
Справедливо. Но зачем же ты сидишь в снегу? Моя миссия окончена.
Пауза.
Сама не знаю,ответила она.Верно, я хочу посмотреть, не сделается ли тебе стыдно.
И напрасно, Роза!
Стало быть, тебе за меня недоплатили?
Гм. Так тебе ещё мало?спросил он и распрямился.Мы покончили наши счёты. А засимпрощанье навеки, не правда ли?
Роза качает головой и говорит:
Но мне кажется, ты хватил через край!
И так далее, и тому подобное. Нет, мой друг, ничуть не бывало. Просто ты не утолила своего сердца, вот в чём беда. И теперь как же тебе хочется хоть слезинку выжать над нашим прошлым, когда ты вернёшься домой!
Нет-нет, уж я не заплачу.
А ведь именно этого тебе бы хотелось.
О, сомненья быть не могло, каждый новый его выпад больно её ранил. Наконец она встала, вышла на дорогу и направилась к дому. Мы пошли за ней.
Постарайтесь же найти для меня Бенони!сказала она мне.
Она невольно замедлила шаг у своего поворота. Арентсен снял шляпу и сказал:
Ну, спасибо тебе, ты, стало быть, переговоришь с твоим мужем?
Она, не глядя на него, кивнула.
Прощай!сказал Арентсен и снова надел шляпу.Но чего же ты ещё ждёшь?
Ах, да замолчи ты!крикнула она вдруг.В жизни я не слыхала подобного! Чего я жду? Просто я хотела вас попросить,она повернулась ко мне,вы, конечно, найдёте Бенони на мельнице.
Я кивнул на это, а Арентсен снова вставил:
Да, это мы знаем, я, во всяком случае, видел, как он туда направлялся. Но ведь ты дожидаешься последнего слова? Какое оно будет? Не правда ли? Что ж, я тебе скажу: ты теперь совладелица в лавке, так, может, ты не откажешь мне отпустить в кредит бутылочку-другую винца?
Роза повернулась и, не оглядываясь, пошла к дому.
Снова мы с ним оказались вдвоём. Мы оба молчали. Я думал о том, как излишне жесток был этот человек и с самим собою и с Розой, но если он так себя вёл для того, чтобы ей было легче, не такое уж он ничтожество, и даже напротив.
Мы прошли мимо Сирилунна и дошли до поворота к кузнецу. Тут Арентсен сказал:
Вы, значит, ищете Бенони? Найдётетак я тут у кузнеца, если что.
Я пошёл дальше, к мельнице, нашёл Хартвигсена и всё ему передал. Хартвигсен сперва онемел, наконец он выговорил:
Опять шутки милого Мака, его рука. Может, и вы пойдёте со мной к кузнецу?
Я попросил было меня уволить, но Хартвигсен сказал: «Должен признать, всё бы отдал, чтоб только его не видеть»,и я отправился с ним.
Мы подходим к дому кузнеца, Арентсен, верно, увидел нас в окно, он стоит на пороге и ждёт. Они кланяются друг другу, я говорю: «Вот вам Хартвигсен»,и отступаю в сторонку. Несколько минут они разговаривают, каждый называет какую-то сумму, оба, кажется, изумлены.
Да, это всё, что я получил, и не более,с нажимом говорит Арентсен.
Хартвигсен протягивает ему руку и уходит.
Ну и задам же я перцу этому Маку!сказал мне Хартвигсен.
Мы пошли в лавку, Хартвигсен вошёл в контору, я его дожидался. В конторе он был четверть часа, потом мы пошли к его дому. Он сказал:
Жуть с этим Маком! Он же мне и моей супруге внушил, что Николай умер.
А сейчас он что говорит?спросил я.
Что говорит! Он мне ответил: «Да, для Розы, для тебя и для всех он умер!». Вот он как мне ответил. Хитрая бестия! Нет, другого такого поискать!
А про деньги он что говорит?
Да станет он отчитываться! Как же! Сумму аж стыдно назвать, какую он мне заломил. И ведь надул! Николаю-то он пообещал куда меньше, на несколько тысяч талеров меньше. «Что же это значит?»спрашиваю я у Мака. «Да то и значит, что я был твой посредник!». Так и ответил. «Я взялся устроить Розе развод за известную сумму, а мои расчёты с Николаем тебя не касаются, Хартвич!». Вот и весь сказ. Слыхали такое? Шельмец! И это мне благодарность за то, что я по доброте душевной откопал ему эту ванну, чтоб он снова вёл свою развратную жизнь!
Но он и того не заплатил Арентсену, что пообещал?
Ну. Только половину отдал. А на вторую половину надул бедолагу. «Как же вы так?»я у него спрашиваю. «Ничуть я его не обманул,он мне говорит.Никогда я не обещал ему всё сразу, пускай подождёт, а мне деньги для нашего оборота нужны». Э, да что с ним толковать, у него на всё есть ответ.
Хартвигсен остановился у своего поворота.
Идите же к своей супруге,сказал я.Она вас заждалась.
Да, бедная Роза,ответил Хартвигсен и посмотрел в сторону дома.Весь день искала меня, говорите? И как же ребёнок? Но Николай-то какой стал из себя, аж не узнать. Бесподобно! И я так решилчем ему ждать этих денег, я прямо всё ему и отдам. Я уж ему обещался. И сегодня же будет сделано.
XXVII
Дома мне не сиделось, я и нигде-то не находил себе места, я всё бродил, и я видел, как Хартвигсен ещё раз прошёл к кузнецу. «Это чтобы деньги отдать Арентсену!»подумал я. На другой день к вечеру я опять спустился к пристани и надеялся ещё кое-что разузнать, проходя мимо дома Розы. Но ничего я не разузнал, Роза стояла у окна с ребёнком на руках, она была весела, спокойна, она высоко подняла ребёнка, когда я шёл мимо, а я приподнял картуз и подумал: «Слава Богу, кажется, обошлось!». И пошёл дальше, к пристани.
На длинной набережной стоял Хартвигсен и разговаривал с кузнецом, бондарь что-то объяснял двоим рабочим, так что, кроме меня, тут сошлось пятеро. Хартвигсен разговаривал с кузнецом про его гостя, его очень занимал Николай Арентсен, тот произвёл на него самое благоприятное впечатление.
Вот стою, рассуждаю с кузнецом про его постояльца!сказал мне Хартвигсен.Я вчера ему кой-каких деньжат снёс, уж он меня благодарил, оченно остался довольный. Это не мой долг был ему платить, это Мака был долг, а не мой. Ну, да ладно. Не обедняю. Он теперь дома?
К матери своей пошёл,ответил кузнец.
Хартвигсен продолжает про Арентсена:
И ведь вспомнил вчера меня поздравить с сынком. Бесподобный человек, право слово!
И правда,сказал кузнец.
Добряк этот Хартвигсен, он был так удивлён и обрадован, что Арентсен не предъявлял никаких прав на Розу, что сердце его окончательно переполнилось.
Учёный человек, все науки превзошёл,сказал он.
И снова кузнец закивал головой:
Вот уж правда истинная! И тут Хартвигсен сказал:
Я бы с удовольствием, чтоб он у меня был домашним учителем.
Оба мы с кузнецом не знали, что на это ответить, и Хартвигсен переводил взгляд с одного на другого.
За ценой бы я не постоял, да и вкусно покушать в моём доме всегда можно.
Для него бы не худо,сказал кузнец.А вы уж ему закинули словцо?
Нет ещё.
Пожалуй, и не стоит,сказал я.
Да? Ну, не знаю, не знаю. Ведь я и кого похуже чуть не нанял, как теперь погляжу. Здесь-то учёность по всем статьям.
Поговорите лучше с вашей супругой,сказал я.
Да я уж и говорил,сказал Хартвигсен.Какое! И слышать не хочет'. Чтоб ноги его в доме не было, говорит. Ну, это она через край хватила. Дамский полон всегда с капризом, а моей супругеей только меня одного подавай.
Вдруг на набережную выходит сам Николай Арентсен. Мы все приветствуем его ещё издали, и Арентсен нам отвечает. В нём не заметно ничего необычного.
Хотите поучиться самоубийству, ребята?говорит он.
Мы не нашлись с ответом, но кузнец знал его лучше, он решил, что это обычные его шутки, и ответил:
Самоубийству? Оно бы и в самый раз.
И тут Арентсен разбежался и спрыгнул с набережной.
Да что же это!..мы смотрели друг на друга, на бухту.
Бухта не замерзала всю зиму, была только тонкая корочка льда, человек пробил в ней дыру своей тяжестью и исчез в мгновение ока. Кто-то высказал предположение, что он решил искупаться, но погода и время года были вовсе для этого неподходящие, кузнец понял, что случилась беда, и кинулся вниз по лестнице, к лодке. Остальные ещё не могли опомниться, потом Хартвигсен крикнул бондарю, чтоб спускался с ним в другую лодку.
На двух лодках мы искали баграми, и кое-кто среди нас это умел, час искали, два искаливсё напрасно! У набережной-то было мелко, но, видно, подводным течением дальше и дальше уносило Арентсена, на глубину, а там сажен десять. Когда стемнело, пришлось нам оставить поиски.
А ведь так я и знал!сказал кузнец на возвратном пути.Уж больно он чудно говорил. Давеча я спросил, за что он теперь примется. «Ни за что не примусь,говорит,я давно взял полный расчёт»,говорит. «Но у вас ведь деньги теперь завелись»,я ему говорю. «А это,говорит,материны деньги». Нынче ещё утром сказал: «Ты уж приходи через часок на пристань!»«Беспременно,говорю,приду». А он шляпу надели к матери.
Мы задумались и примолкли. Хартвигсен дошёл до своего поворота и распрощался с нами. Мы с кузнецом пошли дальше.
Я всё думал про Николая Арентсена, и я спросил:
Что ещё говорил он вам, ведь вы много с ним разговаривали? Что он вчера вам сказал, когда повидался с Розой?
А ничего, почитай, и не говорил. Что ему Роза? Они у меня жили обои, когда поженились. Нет, он сказал только, что вот, мол, я и встретил Розу и слегка её поскрёб скребницей. Он вечно эдак загнёт. А теперь, мол, я испытываю удовольствие, какое и всегда человек испытывает, когда ловко обставит кого-то. Его слова. А больше он ничего не сказал. Однакосперва мать обеспечил, а потом уже в воду.
Проходит недели две, жизнь снова входит в свою колею. Я уже решил: весною я уйду к Мункену Вендту и буду с ним странствовать вместе. Я бы и сразу, я сейчас бы ушёл, да баронесса меня уломала остаться и девочек подослала меня упросить. И вот идёт день за днём.
От Розы нет никаких вестей. А ведь как она меня во всё посвящала, да и последних событий я был отнюдь не сторонний свидетель. Но у неё нет больше потребности со мною делиться.
Роза совсем оправилась, кажется, она весела и довольна, с тех пор как исчез Николай Арентсен, её не точит никакая забота. Она живёт с ребёнком и мужем. Словом, всё к лучшему!
Хартвигсен тоже, кажется, совсем успокоился, он не жалуется уже, что Роза всё чего-то боится, напротив, он не нахвалится, как она к нему добра, и только посмеивается над её вечными напоминаниями, чтобы он потеплей одевался. Да и на ребёнка, шумного, чудного мальчика в коротенькой рубашонке, он не нарадуется.
Как-то Хартвигсен мне говорит:
Вы только не пугайтесь, но вот-вот вы получите одно извещение.
Что за извещение?говорю я.
Не печальное, уж будьте удостоверены, а так, шалая мысль одна завелась в одной головекое-что учинить, как говорится, по такому случаю. Больше я ничего не скажу!
Но поскольку я не выказываю никакого любопытства и ни о чём не расспрашиваю, Хартвигсен продолжает:
Хочется потешить мою супругу, да и себя самого. И окромя прочего, ребёночка окрестить пора.
«Пир!»подумал я.
Нечего вам гадать!сказал Хартвигсен и расхохотался, добродушно посверкивая жёлтыми большими зубами.Об заклад буду битьсяне догадаетесь!
Ночью я опять встаю с постели и проделываю старую свою, напрасную прогулку к пристани. У Розы в спальне горит ночник, верно, ради младенца. Всё спокойно. «Доброй ночи!думаю я.Господи, хоть бы завтра она за мною послала!».
С утра я никакого приглашения не получил, но Хартвигсен шёл в лавку, я увидел его и тоже туда пошёл. «Может быть, она его просила меня позвать?»подумал я. Хартвигсен снова принялся за вчерашнее и подпустил ещё несколько туманных намёков о том, что он намерен на днях предпринять. Тут я спросил:
Дома у вас всё благополучно?
Спасибо, спасибо,ответил он.Вы ведь и ребёнка ещё не видели, что так? Моя супруга всё интересуется.
И я пошёл к Розе. Я на ребёнка иду посмотреть, сказал я сам себе. Визит этот мой был недолгий, ах нет, совсем был короткий визит, но привёл к окончательной ясности.
Роза сияла бодростью и свежестью, ничего не осталось от прежней её печали. Она спросила, куда это я подевался. Уж не ребёнок ли на меня страху нагнал? «Пойдёмте, я вам его сейчас же и покажу!».
Я поднялся с нею наверх. Там сидели старая няня и Марта. Они хотели уйти, но Роза сказала:
Нет-нет! Сидите, мы только взглянуть на принца!
Принц спал. Да, настоящий принц, крупный, хорошенький, в белом чепчике. Он чуть-чуть пошевеливал пальчиками. Роза на него смотрела не отрываясь, она наклонила голову к плечу и всё смотрела на него. Я сказал несколько слов, по-моему, подходящих к случаю, и подержал его за ручку.
И мы снова спустились.
Ну, рады вы теперь?спросил я.
Да, теперь рада.
Меня чуть-чуть покоробило, не от зависти, нет, просто мне стало обидно, что Роза так рада. Видит Бог, я от души желал ей добра, но мне хотелось в ней видеть и к другим хоть немного сочувствия. И вот я сидел у неё и огорчался её счастью.
А вы, верно, бывали в Торпельвикене с тех пор, как мы вас не видали?спросила она и засмеялась.
Нет,только и сказал я.
Она заметила, что я обижен, тотчас сделалась серьёзна и решила свернуть на другое:
Я хотела только справиться о моих старичках. Но надеюсь, они здоровы и благополучны. Вот скоро отец принца нашего будет крестить.
И как вы его назовёте?через силу выдавил я.
Пока не решили,ответила она.Мой муж хочет назвать его Фердинандом, в честь Мака. А я сама не знаю.
Она сказала «мой муж», я заметил. Раньше она называла его только Бенони, раньше она скорее Арентсена считала своим мужем. Да что же это такое кольнуло меня тогда? Зависть? Злость? Я решил ей напомнить про Арентсена, про катастрофу, я сказал:
И вы уж не испугаетесь теперь лопаря Гилберта?
Нет,сказала она и покачала головой.Теперь я его не боюсь.
И вам нечего больше печалиться о несчастье,сказал я,о катастрофе.
О чём вы... Ах! Нет, я про это даже не хочу вспоминать. Это всё точно давным-давно было, точно сто лет назад.
И тут я сказал:
А стоило бы и вспомнить, однако.
Не знаю,сказала она.Это так далеко отодвинулось. Нет-нет, это всё отошло, вы же слышали сами, чего он мне тогда наговорил. Нет, это конец, и я рада. Разумеется, слишком печальный конец, но всё же. А мне остаётся быть верной себе и своим.
«И только!»подумал я. Но ведь тут и я сижу перед нею, мне-то куда прикажете деться? Всё ниже и ниже я опускался, мысли мои всё тесней замыкались вокруг одного-единственного человека. Отчего я не встал тогда, не ушёл? На меня напала такая тоска, я уже ничего не соображал, я сам слышал, как что-то сказал, как она переспросила: «Что-что?». Ах, куда подевалась моя горькая, моя стойкая гордость, да, мой удел был жалок, но из жалкости этой я сделал себе положение, поприще, я стал совершенно как Йенс-Детород, когда он выклянчивал кости.
Я нынче ночью стоял под вашими окнами и видел у вас свет,сказал я.
Неужто не поможет и это? Ну, поблагодари же меня, растрогайся, улыбнись! Роза сморщила нос.
Верно, это вы для ребёнка засветили ночник? Он по ночам не спокоен...стал было я продолжать и оставил.
Нет-нет,встрепенулась Роза.Его только покормишь, и сразу он опять засыпает.
Теперь надо было встать. Мункен Вендт тут бы встал, и Николай Арентсен тоже.
Так-так-так,сказал я и вздохнул, и принялся разглядывать стены и потолок, чтобы казаться равнодушным.Вот, не знаю, что мне делать весной, идти мне с Мункеном Вендтом или не стоит.
А-а, вы, значит, не остаётесь в Сирилунне?спросила она.
Сам не знаю. Лучше всего, верно, было бы в воде лежать, на десятисаженной глубине.
Нет, ну зачем так отчаиваться!говорит Роза с дружеским участием.Бедненький, до чего же вам худо...И вдруг я вижу, что она прислушивается к шагам наверху.Кажется, принц проснулся!говорит она и встаёт.
И тут только я наконец встаю и протягиваю ей руку.
Если встретите моего мужа, скажите ему, чтобы не забыл, о чём я его просила,сказала мне Роза уже на крыльце.
Мне было так тяжело, я был сам не свой, я ответил:
Разве что не запамятую. Попытаюсь, однако.
Да-да,ответила Роза покладисто и стала подниматься по лестнице.
По дороге домой я поклялся себе, что ноги моей не будет в этом доме до самого распоследнего прощанья. Я встретил Хартвигсена и передал ему поручение.
Как забыть, я за тем ведь и шёл,сказал он.Моя супруга несколько дней всё ко мне приступала, мол, сведи счёты в лавке, с Маком и прочее, мол, надо знать что к чему. Это она правильно. Теперь у нас ребёнок, надо и о других, не только о себе позаботиться. Вот я всё до нитки и сосчитал. Суммы, заметьте себе, такие, что другой кто и закачался бы и упал, и речи решился. Это уж скажу я вам!
Хартвигсен, кажется, остепенился, это Роза ему помогла, и впредь его будет путеводить её добрый и кроткий разум. Потом уж узнал я от Стена-Приказчика, что у Хартвигсена в лавке был ужасающий личный счёт и теперь он его погасил. Приятно, конечно, было поговорить о великодушии Хартвигсена ко всем нуждающимся, но не мог же он вечно повторять: «Запиши на Б. Хартвича!».
Сущий ребёнок. Он стоял на дороге после такого важного дела и думал лишь об одном: чтобы я, посторонний, полюбовался его могуществом.
Да, другой бы кто закачался и упал,сказал он.А я вон устоял! Нельзя же!
И тут снова он стал намекать на кое-что, что на днях решил предпринять:
Всё на широкую ногу! Денег уйма уйдёт.
И Хартвигсен раскланялся и, смеясь, удалился.
XXVIII
Вот-вот и Пасха, кое-какие суда возвращаются уже с Лофотенов с рыбой для всего околотка. Рыба хорошая, все смотрят с надеждой в будущее.
Нынче шестнадцатое апреля, ровно год, как я приехал сюда. Я сижу в своей комнате и всё думаю-думаю, я оглядываюсь на мою жизнь. Солнце поднимается высоко, и я решаю начать новую картину, изобразить то, что вижу я из окошка: поля, край мельницы и горную гряду за мельницей, в сверкании солнца и снега. Я стану писать мою картину на Святой, когда так долго тянутся дни. Хоть оно и трудновато для глаз.
Девочки выпросили у матери шёлковый жёлтый платок, чтобы глядеть в пасхальное утро, как солнце пляшет от радости, что Христос воскрес. В Финляндии оно плясало. Они обещали, что и мне дадут поглядеть. Милые, добрые детки, ни разу-то мы не поссорились, кроме того случая летом, когда они измяли букет, который я нарвал совсем для другого человека. Потом уж я думалбыть может, и кстати, что букет был измят и я его не стал преподносить, кто знает? А с тех пор мы ни разу не ссорились. Осенью они меня, бывало, бросали, предпочитали общество Йенса-Деторода, но скоро снова они возвращались ко мне, а зимою мы часто ходили на лыжах, катались на санках. Они часто навещают меня в моей комнате, и всегда постучатся, а если вдруг и забудут, тотчас выскочат и постучатся в дверь. Мне от них одна радость. Я не знаю, как уж им за неё отплатить, они вечно прибегают ко мне в неурочное время и требуют сказок, и я им никогда не отказываю, разве прошу отсрочки, если занят своей картиной.
После Святой Хартвигсен с одним из судов, приходивших домой на побывку, ушёл на Лофотены. Надо было присмотреть, как там его двое шкиперов, стоя на якоре, скупают рыбу. О, у Хартвигсена столько забот!
Через четыре дня он, однако, вернулся, ещё более важный и гордый: он нанял себе пароход, целый корабль! Он сам стоял на капитанском мостике вместе с капитаном и отдавал команды рулевому. Всё это совершалось среди бела дня, мы все сбежались на пристань смотреть. Вот Хартвигсен крикнул: «Забрать швартовы!»и якорь грохнулся вниз.
Не это ливажное событие, на которое он всё намекал? Богач Хартвич из Сирилунна нанял пароход, чтоб вернуться домой с Лофотенов. Он стоял на капитанском мостике и прикидывался, будто нас не видит, но я-то знаю, он прекрасно нас видел, и его буквально распирало от счастья. Потом он сошёл на берег вместе с капитаном. Мы их приветствовали. Хартвигсен радовался, как мальчишка. И они проследовали мимо.
Но большой пароход нужен был Хартвигсену, оказывается, не только для возвращения с Лофотенов, нет, он должен был везти его сына на крестины. Так вот онособытие, а прочее всё чепуха рядом с ним. Крестить ребёнка собрался отец Розы, пастор Барфуд в соседнем приходе, путь туда не близкий, и Хартвигсен решил потешить Розу небывалым рейсом.
В полдень Хартвигсен явился в Сирилунн и, желая говорить с Маком и баронессой, прошёл в гостиную. Разговор был важныйон приглашал своего компаньона и дочь его в крёстные к сыну. Ох, этот Мак, можно его ненавидеть до смерти, но он господин почтенный и благовоспитанный, тут уж кто спорит! Мак тотчас согласился, сказал, что премного обязан, то же отвечала и баронесса.
А как вы его назовёте?спросила она.
Но тут Хартвигсен несколько замялся с ответом:
Ещё не решено. Но моя супруга найдёт имечко своему принцу. Она его всё принцем зовёт.
Дело в том, что Хартвигсен хотел было назвать мальчика Фердинандом в честь Мака. Но Петрина, которая была раньше горничной, а потом вышла за Крючочника, перебежала ему дорогу: она на Пасху окрестила своего мальчика Фердинандоми ведь имела право. А кто удивлялся, что Мак этому не воспротивился, тот просто плохо его знал. «Пожалуйста»,только и сказал ей Мак.
Прежде чем уйти, Хартвигсен и меня просил завтра пожаловать на пароход и принять затем участие в празднике в честь крестного и крестной, но я поблагодарил и ответил, как уже было однажды, что у меня нет подходящего к случаю платья.
Ах, у него фрака нет! Он скорее умрёт, чем явится в свете без фрака!сказала баронесса и расхохоталась.
Так меня воспитали в нашей хорошей семье,сказал я.
Мак кивнул и за меня заступился. Ну, а для меня важней был кивок и несколько добрых слов Мака, чем весь этот баронессин хохот. Немного погодя она всё же сказала:
Что ж, вы, разумеется, правы!
И вот в доме у Хартвигсена и в Сирилунне началась подготовка к празднику. Баронесса обещала взять с собой девочек, те так и горели от нетерпения, Марту тоже решили взять, и её отец Стен-Приказчик очень гордился. Хартвигсен погрузил на пароход уйму закусок, вин и сластей, чтобы не утрудить тестя с тёщей.
И корабль отправился в путь.
Через два дня он вернулся и всех доставил обратно.
Всё сошло прекрасно, мальчика окрестили Августом в честь Розиного отца. Судно до утра стояло в гавани, я побывал на борту, Хартвигсен повсюду меня водил и приговаривал:
Да-да, видно, куплю я его, не миновать!
Но уж потом как-то приходит в лавку смотритель Шёнинг и спрашивает:
Зачем эта несчастная посудина появлялась тут дважды?
Хартвигсен сына возил крестить,отвечаю я.
Смотритель улыбнулся бледной своей улыбкой и сказал: