Проходит неделя-другая, я жду осени. Как-то баронесса мне говорит:
Семь лет уже я не замечаю собственного сердца. Уж и не знаю даже, есть ли у меня оно!
И далее она распространяется о том, что сердце её умерло, что в воскресенье она была в церкви и намерена постоянно туда ходить и водить с собой девочек. Опять, значит, в религию ударилась, подумал я.
Я написал Розе несколько слов и сунул письмо в карман. Настал вечер, стемнело, и я отправился к ней с этим письмом.
Но я совсем не подумал, что главноепередать письмо. Стоя перед дверью Розы, я вообразил было, что ничто не мешает мне сунуть его в щель. И даже уж чуть не сунул, но тотчас опомнился и снова спрятал письмо в карман.
Так же глупо вёл я себя и на другой вечер. Я написал новое письмо, а старое сжёг. Что я писал? Глупости, глупости, скоро я начну охотиться, я люблю вас! Ах, я был ребёнок. Я всё сокращал, сокращал, сокращал. На третий вечер я написал простоРоза! И этого мне показалось совершенно достаточно. Я запечатал письмо, спрятал у себя на груди и лёг спать.
Утром, когда я ещё лежу в постели, в дверь стучат. Баронесса. Она ничего не видит, не слышит, она стоит на пороге, в мантильке и шляпе. Значит, она уже совершила утреннюю прогулку.
Вы говорили ведь, у вас есть друг?спрашивает она.
О... Прошу прощенья, я ещё не... сейчас я встану.
Не беспокойтесь! Сколько ему лет?
Моему другу? Он на три года старше меня.
Напишите, чтоб он приехал. Как его имя?
Мункен Вендт.
Напишите ему.
Я с ужасом обнаруживаю, что письмо моё к Розе лежит на полу, я стараюсь поскорей выпроводить баронессу и обещаю написать Мункену Вендту.
Сию же минуту,сказал я,вот только встану.
А не могли бы вы вскинуть ружьё и выйти ему навстречу?спросила она.
Да! Это будет великолепно.
О, ничего, ничего тут не было великолепного, именно сейчас я ни за что не хотел удаляться от этого места, я к нему был как гвоздями прибит. Всего месяц какой-нибудь, и мне было бы легче, кто знает.
Баронесса спрашивает:
Он студент?
Да, Мункен Вендт студент.
Так он может быть учителем Марты. Бенони тоже хочет нанять учителя,говорит она и слегка кривит рот.
У меня обрывается сердцеМункен Вендт в доме у Розы! Да он же... он же способен... он шальной, неуёмный, он просто чёрт!
Но разве мог я спорить с баронессой? Письмо моё лежало на полу, и было видно, кому оно адресовано. Но она, кажется, ничего не видела, не слышала, и я расхрабрился.
Едва ли из Мункена Вендта выйдет учитель. Разрешите, вот я сейчас встану и...
Я ухожу-ухожу, я сейчас уйду. Вы напишите письмо, Йенс-Детород отнесёт его, он ждёт внизу, он будет идти день и ночь. А потом вы сами отправитесь следом.
Да,сказал я.
Встретите своего друга, приведёте сюда. А там видно будет. Он может у вас погостить.
Да, спасибо,сказал я.
Глаза у неё стали осмысленные, словно вдруг воротились издалека, она оглядела комнату.
А, рисунок Алины!сказала она, с улыбкой глядя на стену. Меня она по-прежнему не замечала. Наконец она спросила:
Так вы сегодня и отправитесь?
Да, тотчас же!ответил я.
Тогда до свиданья. Простите!
Она ушла.
Я вскочил и сжёг письмо, оделся и вышел. Было восемь часов. Баронесса ушла со двора. Мне нужно кое-куда зайти, известить, что я ухожу далеко, в леса, на север, но меня останавливает Йенс-Детород и спрашивает про письмо, которое ему велено отнесть. О, от этого сутулого длинноногого существа невозможно отделаться, он исполняет веление своей госпожи. Я вернулся с ним к себе в комнату и написал письмо. Хотел было написать покороче и похолоднее, нок чему строить кислую мину? От судьбы никуда не денешься, Йенс-Детород, этот раб баронессы, всё равно приведёт сюда Мункена Вендта живым или мёртвым. Он не потерпит отказа точно так же, как не терпит он отказа, выпрашивая кости по чужим дворам.
Я пошёл к Розе и сказал:
Ну вот, просто я ухожу. Я пришёл, чтобы вам это сказать.
Когда?спрашивает она.Вы идёте на охоту?
Да. Я иду за учителем для Марты. Он будет жить здесь у вас, с вами под одной крышей.
Не пойму... Он сюда придёт?
Я иду его встречать, чтобы он уж непременно пришёл. Ну, что же вы? Рады?
Роза улыбается, слушая мои загадочные речи. Я чувствую, что лицо у меня искажается, у меня делается ужасное лицо.
Не пойму,говорит она снова.Это Бенони сказал?
Это сказала баронесса. Для Марты. Домашний учитель. Здесь у вас. Изо дня в день у вас.
Да, я теперь припоминаю, Бенони говорил насчёт учителя,говорит Роза, чтобы показать свою осведомлённость.Но вам-то зачем беспокоитьсяи что это с вами?
О, вы сами увидите, вы влюбитесь в этого учителя. Он старше меня, он совсем не то, что я. Вы в него влюбитесь.
Тут Роза громко смеётся, и мне обидно, что она так легкомысленна.
Что тут смешного?спрашиваю я.
Она отвечает серьёзно:
Никогда! Никогдани в него, ни в кого другого!
Я уже открыл дверь, но тут я вернулся и крепко, горячо пожал ей руку.
Ну, прощайте, прощайте. Счастливой вам охоты!сказала она.
Нет, просто я хотел вас поблагодарить,сказал я. И я ушёл.
Роза пошла за мною, она испугалась, конечно, что подала мне надежду, ввела меня в заблуждение.
За что вам меня благодарить?спросила она.
За то, что вы не спрашиваете, сколько ему лет, как его имя и каков он из себя.
Она покачала головой:
Мне это знать не нужно. Мне никто не нужен.
Одного раза ей показалось недостаточно, нет, ей снова понадобилось это мне сообщить!
И вот я иду лесом на север, я иду, снаряжённый так же, как весной, когда явился в Сирилунн, я будто снова прежний, и за плечом у меня моё ружьё.
Осины роняют подпаленные осенью листья, шелест ссыпается со стволов, шелест, шелест по всему лесу. И ни единой птицы. С холма на холм перебегает тропа, гул впереди меня, справа гулэто море. Ни единой живой души, никого, ничего, только это протяжённое кипение воздуха. Лес, по которому я иду,девственный лес, он сам себя возрождает, поживёт своё и умрёт, и рождается вновь, тут и хвойный лес, и осина, рябина, и кругом можжевельник. Стоят огромные косматые ели, лежат огромные замшелые камни в неподступном покое. Пройдя так несколько часов, не встретив ничего живого, я принимаюсь ворочать камни, смотреть, не окажется ли там хоть червей. Я всё больше успокаиваюсь, успокаиваюсь, и вот я уже думаю о том о сём.
«И зачем я, собственно, иду?»думаю я. Баронессе, моей хозяйке, не терпится поглядеть на моего друга, проверить, похож он на Глана или нет, она даже вошла в сговор с Хартвигсеном, всё премило обстряпано. До чего же эта баронесса вечно сама запутывает и портит свою жизнь! Никогда не увидишь её за беседой с другою женщиной, и с отцом-то она обменивается только необходимыми фразами. За столом Мак благодарит её, если она вдруг выкажет любезность и передаст ему хлеб, например, или он её может спросить о девочках, а то всё больше воспитанно молчит. Никогда не привлечёт к себе дочь, не спросит: что с тобою, дитя моё, отчего ты так печальна? Нет, над этим домом в Сирилунне нависла какая-то тайна. И почему, например, две подруги, Роза и баронесса, совсем разошлись? Они больше не разговаривают друг с дружкой, а ведь они не враги, просто их больше друг к дружке не тянет, что ли? Очень может быть.
Я иду, иду, под вечер я прихожу к землянке, где Йенс-Детород мне оставил еду, как было условлено. Я развожу огонь в очаге, поджариваю варёное мясо и напиваюсь воды из ручья. Потом я подбрасываю в огонь побольше хворосту, наламываю веток и устраиваюсь на недолгий ночлег.
Я просыпаюсь в темноте, мне холодно, я подбрасываю в огонь ещё хворосту и опять засыпаю. И опять я просыпаюсь в темноте, но уже я чувствую себя свежим, выспавшимся, я поджариваю себе мяса, выхожу из землянки и жду. И вот позади, на востоке, занимается день, тьма редеет, я снова начинаю мой путь на север.
Я иду уже два дня, а Мункена Вендта всё нет, и снова я ночую в брошенной землянке. И ещё день я иду, сколько уж пройдено миль, иногда с гор мне мелькает море, и то и дело я теперь вспугиваю птиц. Я приближаюсь к чужим волостям. И вот на тропе появляется Мункен Вендт. С ним Йенс-Детород.
И всё забыто, мы, два друга, радуемся встрече. Мы отдыхаем немного, и о чём только мы не говорим, время летит, мы снова пускаемся в путь и всё говорим, говорим. Мункен Вендтсовершенно тот же, он по-прежнему ходит в перчатках, хоть и не боится их снять, чтобы что-то сделать своими руками. У него окладистая борода, большие зрачки. Шаг его лёгок, упруг, то и дело он обгоняет нас, и при каждом шаге на штанах у него сияет прореха, он так обтрепался, бедняга. Жилета на нём просто нет. У Мункена Вендта ничего решительно нет на этом свете, в точности как у меня.
Но руки у него редкой красоты, и они встретятся с руками Розы!
Мы всё меньше говорим, ведь мы идём гуськом по тропе, и переднему всякий раз приходится оборачиваться, чтобы сказать слово. И вот тут в Мункене Вендте просыпается охотник, и какой же острый у него глаз, какое чутьё, в этом лесу, где я не встречал никакой живности, он за полчаса настрелял нам на обед куропаток. Потом уж, попозже, он рассказал мне о девушке, которая осталась у него дома, её зовут Блисс, она не идёт у него из головы. Я спросил его, хочет ли он быть учителем в одном доме, вот как я, и он ответил: «Нет». Он расхохотался звонким, заливистым смехом и сказал:
«Ты спятил! Мы оба отправимся странствовать!». Да я и сам увидел его нежность ко всему, что есть в лесу увидел, что эти деревья, каждый можжевеловый куст, скалы, камнине просто скалы для него и деревья, и убедился, что затворническая жизнь в четырёх стенахвовсе не для него. То один, то другой камень вдруг мог особенно ему полюбиться, и не то чтобы на нём удобно было сидеть, нет, ему приятно было, что камень этот рядом, под боком, и он всё смотрел на него ласково. А я не умею так смотреть на камни, видно, я им чужой, я человек комнатный, да, какой из меня охотник.
«Вот покажу я ему один камень, интересно, что он на это скажет»,думал я.
Так мы шли два дня и наконец поздно ночью подошли к Сирилунну. Тут я поблагодарил Йенса-Деторода за компанию и послал его вперёд. Мункен Вендт пошёл со мною к жене младшего мельника, она привела в божеский вид его платье. И тотчас я повёл его в гору, к тому каменному идолу среди ивняка.
Мы на четвереньках пробрались к прудку, там царил тот же мир и покой, Мункен Вендт улёгся. Ноздри его трепещут, он будто чует тут кого-то, кроме нас двоих.
Мы тут одни?спрашивает он.
Разумеется. Кому же тут ещё быть. Я озираюсь в поисках того паучка, который плёл тогда свою паутину, но и его нет.
Как тут тихо!говорит Мункен Вендт.Знаешь, даже лучше, что нет паучка, он бы шумел.
Я смотрю на его белые, благородные запястья и прошу:
Сними перчатки!
Он стягивает обе перчатки и хохочет. И я перевожу его через прудок, показываю на идола и говорю:
Вот камень, что ты о нём скажешь?
И Мункен Вендт преспокойно, голыми руками поднял идола с подпорок и принялся внимательно осматривать. А я отвернулся.
Божок,сказал он.Я и прежде таких видел, маленький лопарский божок. Возьмём его с собой?
Нет,сказал я.
Он поставил божка на место, усмехнулся его неуклюжести, покачал головой.
Каков он на ощупь?спросил я.Не было тебе противно?
Нет. Отчего же противно?спросил он и снова надел перчатки.Впрочем, он сальный какой-то.
Мы снова отправились в путь. Йенс-Детород опередил нас уже на два часа, верно, он давно добрался до места. Сирилунн раскинулся перед нами со всеми своими строениями, а дальше виднелся дом Хартвигсена, пристань.
Ох, какая тут красота!говорит Мункен Вендт.
Он идёт вольным, весёлым шагом, точно на нём великолепный наряд, а не эти лохмотья, он в самом лучшем расположении духа, потому что дважды сегодня поел. «Это не часто мне удаётся»,говорит он с усмешкой. Впереди показывается женская фигура, она медленно подвигается к нам навстречу, она высокая, стройная, и Мункен Вендт два раза подряд кричит «Эй!»., и уж потом только он узнаёт, что это баронесса.
Это баронесса,говорю я.Она вышла нас встречать!
При окрике Мункена Вендта она останавливается, она смотрит на нас и ждёт.
А, это вы,говорит она, когда мы уже стоим перед нею. Но она, разумеется, сказала это, только чтобы скрыть смущение, и улыбка у неё вышла какая-то кривая и деланная.
Мункен Вендт следом за мною сдёрнул с головы картуз.
А я-то кричу «Эй, эй!».,сказал он просто и улыбнулся.Я же не знал, кто идёт, вижуидёт такая высокая... такая стройная...
Ах, до чего же восхитительно сказал это Мункен Вендт, и он снова надел картуз. А баронесса съёжилась, она вобрала голову в плечи под его взглядом.
Я, собственно, иду дальше,сказала она и кивнула. Но она, разумеется, это сказала просто так, ей стыдно было признаться, что она вышла нас встречать.
И мы пошли в разные стороны. И Мункену Вендту это было решительно всё равно. Впрочем, баронесса ему показалась старой и странной какой-то.
XVIII
Прошло несколько дней. Мункен Вендт весел, доволен, с ним носятся, баронесса в его присутствии расцветает, да, она даже помолодела и опять говорит бархатным голосом.
За столом эти двое ведут себя одинаково невозможно, как люди самого низкого общества, они кладут локти на стол. Едят они так, что жутко смотреть, откусят и снова мажут кусок маслом, а потом кладут масленый нож прямо на скатерть, а не к себе на тарелку. Баронесса, конечно, ведёт себя так исключительно по своей неряшливости, а вовсе не для того, чтобы оскорбить наши представления о приличии. Мак учтив, снисходителен и делает вид, будто ничего не замечает.
Сегодня Мункен Вендт один отправился к пристани, меня с ним не было, и там ему встретилась баронесса и долго гуляла с ним вместе. А я гулял с девочками. У Мункена Вендта выступила на руках красная сыпь в остальном же всё у него хорошо, он ходит, высок задрав голову, вечерами он поёт у меня в комнатевидимо, от избытка чувств.
Я нарочно ухожу с девочками далеко, надо уйти далеко-далеко, думаю я. Мы возвращаемся через два часа, и баронессы с Мункеном Вендтом нигде не видно. Мы с девочками идём в комнаты. Я заглядываю в гостиную, тамникого, и я поднимаюсь к себе.
И тут я вижу в окно, как баронесса и Мункен Вендт выходят из дома Хартвигсена и Роза стоит на пороге. На Мункене Вендте шаль баронессы. Ах, ведь похолодало я вижу, как она сама расправляет эту шаль у него на плечах, чтобы одинаково свисала спереди и сзади. Но уж разумеется, она это делает под тем предлогом, что иначе бы шаль измялась.
Они расстаются у нас во дворе, баронесса поднимается по лестнице, а Мункен Вендт, с шалью на плечах, прямиком отправляется в лавку.
Проходит час, я тоже иду в лавку и нахожу Мункена Вендта у винной стойки. Он нализался, пожалуй, сверх меры, но держится по-прежнему прямо, как башня. Я пытаюсь спасти баронессину шаль, которую он может испачкать, но он не отдаёт её, он говорит:
Оставь, от неё же тепло!
Ах, шалопай, он до упаду смешит обоих приказчиков, он не останавливается и перед богохульством. Вот человек! Он и прежде не щадил самого Господа Бога.
Наконец-то мне удаётся увести его в мою комнату, там он засыпает и спит целый час мёртвым сном. Проснувшись, он выпивает всю воду, что была у меня в кувшине, и снова на целый час засыпает. И вот он снова тот же, так же бодр и телом и душою, так же весел и мил. Ах, что за немыслимый человек мой добрый приятель Мункен Вендт!
Сыпь на руках у него стала хуже, пальцы распухли, тут и там взбухают волдыри. Он только смеётся:
Фу ты, чёрт!
А то сидит и недоуменно разглядывает свои руки.
И вот мы расположились с ним поболтать. Но всё время я был рассеян, я отвечал только тогда, когда уж вовсе нельзя было не ответить. Вдруг я отдаю Мункену Вендту мою куртку, она ему маловата, но всё лучше, чем ничего. И мы продолжаем болтать, и время идёт.
Что такое эта Роза?спрашивает он.
Не знаю,отвечаю я.Роза? Разумеется, она прекраснейший человек. И отчего ты спрашиваешь?
А баронесса? Что такое баронесса?спрашивает он вместо ответа.Удивительная дама.
Баронесса тоже, разумеется, чудесный человек,отвечаю я.Вдова, двое милых деток. Удивительная дама? О, я не знаю. Она такая неуёмная, она будоражит всех, она вмешивается во всё, и здесь, у Хартвигсенов, вот и я, например, стал теперь как-то лихорадочно болтать, а ведь до её приезда со мной такого не случалось. Она всё горюет о лейтенанте, которого знала в юности.
Она всех вас водит за нос,сказал Мункен Вендт.Как! Чтобы старая карга вами всеми помыкала! Я ей всё прямо и высказал.
Ей!
Ну да. И что же она ответила? «Точно так же говорил доктор, который жил здесь когда-то». Вот что она ответила. «А он тоже был умный человек».
И она не обиделась, не вспылила?
Не знаю,ответил Мункен Вендт.Она меня до смерти заговорила. Я чуть с ума не сошёл. «Я верю в безумство, в его необходимость, в его собственную уравновешивающую разумность»,это её слова. «Хорошо, в таком случае надо пойти выпить»,ответил я и пошёл в лавку.
И Мункен Вендт расхохотался, довольный своим остроумием. Я спросил:
А что Марта? Будешь ты её учителем?
Ну, чему бы я стал её учить? сказал он.Ты сам знаешь, в чём я силён. Нет, никаким я не буду учителем. Я уйду туда, откуда пришёл. Нет, долго я здесь не останусь.
Нет-нет,сказал я.
Я смотрел на его руки, они выглядели ужасно, пальцы стали совсем как сосиски. Он уже не мог надеть перчатки. И я подарил Мункену Вендту несколько своих рубашек. Он меня благодарит, я ударяюсь в слёзы и за что-то прошу у него прощения.
Мункен Вендт удивлённо смеётся и спрашивает:
За что ты у меня просишь прощения?
Но я ему не ответил, нет, я только сказал:
Любовь так жестока...
Он смотрит на меня во все глаза:
Уж не влюблён ли ты в эту... в эту старую... ну, не знаю, как назвать?
Нет, в Розу,ответил я.
Проходят дни, ночи, Мункен Вендт томится взаперти, ему бы пострелять на воле, но он не может из-за своих больных рук. У них с баронессой вышла ссора, они никак не могли прийти к согласию. Мункен Вендт даже срезал хороший хлыст и показал ей, как он вздует лопаря Гилберта. Это было в лесу, у мельницы. Я, затаив дыхание, слушаю его рассказ.
Эта сумасшедшая, эта невозможная баба приходит и...! Наконец-то она разглядела мою сыпь, наконец-то до неё дошло, её осенило, она спрашивает: «Но вы не были ведь у... вы не были у бога?»«Бог?»говорю я. «Ну да, у каменного бога?»говорит она. «Как же,отвечаю я.Я там был».«Несчастный!»кричит она, и мы битый час толкуем на эту тему: я коснулся бога, бога лопаря Гилберта, а он священ, вот он за себя и отомстил. Я смеюсь, я её и слушать не хочу, я довожу её до белого каления, потом я срезаю ивовый прут поудобней, стою и помахиваю этим прутом. Я требую к себе лопаря, его зовут Гилберт, редкий негодяй, надо думать. «Подать мне его сюда!». Но она меня не слушает, она называет меня несчастным, она квохчет и причитает надо мной. «Каменный бог!говорит она.Значит, и вправду он может за себя отомстить! Нет, это не камень, ну какой это камень? Он же весь напитан святостью от молитв лопарей, которые поколение за поколением на него молились!»говорит она. Но теперь моя очередь, я пробую свой хлыст, и он поёт так чудесно! Пальцам моим, правда, мучительно больно, но я до того зол, что забываю про боль. «Лопаря мне сюда!»говорю я. «Лопаря?она спрашивает.Но он вам не поможет!»«Ну хорошо же, я сам его найду!»говорю я. Она отвечает: «Да вы с ума сошли! Что вы такое задумали?». И она бежит за мною, цепляется за меня, хочет меня удержать. Сильная она женщина, ох какая сильная, ну, а я из-за этих моих рук совершеннейший инвалид. «Лопаря мне сюда, не то я сам его отыщу и хлыстом пригоню на ваш двор!»говорю я. «Лопаря? Но на что вам лопарь?»спрашивает она и дышит на меня как зверь. Я взмахиваю хлыстом, она так и взвизгивает, я говорю только: «Господь мне свидетель».«Да на что вам этот лопарь, объяснитесь же наконец!»кричит она. И я объясняю ей, что хочу вздуть лопаря Гилберта, о, я, разумеется, подстелю ему мягкого мха, когда его отделаю! Подлец обмазал своего идола ядом, чтобы наказать всякого, кто посмеет к нему прикоснуться! О, я себя знаю, я даже курткой своей накрою этого Гилберта, когда его отделаю, ведь ему долгонько придётся отлеживаться! При этих моих словах баронесса меняется в лице, она задыхается, и такие глупые делаются у неё глаза. «Яд?говорит она.Он обмазал его ядом?».«Да, ядом, ядом,отвечаю я.Он его обмазал смолой, а в смолу добавил бородавочника и ртути».«Я пошлю за ним»,говорит она. И мы вместе выходим из лесу и направляемся к дому. Мне даже жаль, признаться, бедную дуру, она ведь верила всему, что плёл ей этот лопарь. Она велела Йенсу-Детороду день и ночь искать Гилберта, пока не найдёт, и привести к ней. «Простите мне мою горячность!»сказал я баронессе. «Да, вы ужасный человек»,сказала она. И мы помолчали оба. «Вы и в самом деле намерены отстегать лопаря?»спросила она. «А как же!»ответил я.
Я снова посмотрел на руки Мункена Вендта, волдыри кое-где полопались и кровоточили. Я знал, что у него ни шиллинга за душой, и потому отдал ему те два талера, что взял утром у Мака в счёт жалованья, и опять я заплакал от тоски и печали. Я всё думал и думал: да, как жестока любовь! Я опускаюсь, я делаюсь хуже и хуже, где моя прежняя гордость, где моя честь? Если я перед кем виноват, я не спешу ведь покаяться, и так проходит день за днём! Помилуй меня, Господи!
Но всё же я решил воспользоваться случаем и подробнее переговорить с Мункеном Вендтом, но он так был занят своими отношениями с баронессой, что, кажется, вообразил, будто плачу я из-за неё.
Ах, да полно тебе, её и самое не мешало бы высечь,сказал он.
За обедом баронесса впервые за долгое время сидела пристойно и вела себя как положено. Я думал: она хочет поставить на место Мункена Вендта, да только напрасно она старается, он ничего не заметит, не поймёт, он верен себе! Но при нём оставалась его беззаботность и юный смех, сам Мак слушал его с удовольствием и улыбался его жизнерадостности. Мак тоже кое-что подарил ему из своего гардероба, и Мункен Вендт сердечно благодарил и остался совершенно доволен.
Потом баронесса принесла ему свинцовой воды для примочек на ночь.
Тотчас он встрепенулся.
А где лопарь?спросил он и вскочил.
Лопарь?спросила баронесса.Его не нашли.
Она, верно, боялась, что он станет расспрашивать про лопаря, и я сказал несколько слов, чтобы угомонить Мункена Вендта.
Он невозможен, ваш друг,сказала мне баронесса и улыбнулась.
Чем же я не хорош?с усмешкой спросил Мункен Вендт.Глядите, как дивно я выгляжу в одежде вашего родителя! Чем не хорош!
Он встал и направился к двери. Чужое платье, в самом деле, преобразило его, но, решительно лишённый тщеславия, он чувствовал себя в нём в точности так же, как в своих старых лохмотьях.
Позвольте мне потом перевязать вам руки на ночь,сказала ему вслед баронесса. Сама доброта!
А вечером между ними опять разыгралась битва.
Мункен Вендт пришёл ко мне в одиннадцать часов, когда всё успокоилось в доме, и стал рассказывать. Руки у него были перевязаны, но бинты сбились, и он просил меня их поправить.
Что же баронесса? Не могла тебя как следует перевязать?спросил я.
Мункен Вендт напевает, будто он рад и доволен, но я-то вижу, что мысли его далеко.
Ах, эти тонкие дамочки! Одно кривлянье и фокусы! Вхожу я к этой старой... к этой...
К баронессе?спрашиваю я.В комнату?
А что мне оставалось? Больше я нигде не мог её отыскать,ответил он.Да и что такого? «Спуститесь в гостиную»,говорит она. «А чего я там не видел?». я говорю. Ах, этим бы дамочкам только кривляться!
Пауза. Я смачиваю бинты свинцовой водой и перевязываю руки Мункену Вендту. А он стоит и болтает, болтает, он поносит баронессу. Верно, он решил попытать с нею счастья, ан ничего у него не вышло, и я так рад за баронессу, о, я же знаю, что вовсе она не такая, как изображает Мункен Вендт.
Он всё болтает, болтает, и я хочу его выпроводить, но сна у него ни в одном глазу, он и не думает ложиться спать.
Я завтра её ещё позлю, косо застегну жилет,сказал он.Одну петлю лишнюю сверху оставлю, одну пуговицу снизу. Вот так. И пусть обзывает меня невозможным! Ты, кажется, не веришь, что я могу с нею сделать всё, что захочу? О, ещё как!
Ничего подобного!сказал я.
Ещё как, ещё как. Надо только, чтобы она перестала ломаться. Я долго у неё сидел. «Нет, не садитесь»,сказала она. Тут я устроился поудобней. «Разве что на минутку»,сказала она. А я ей в ответ: «Почему же?». Тут она взялась за колокольчик, но позвонить не позвонила. Потом надулась и пошла к двери, но открыть её не открыла. И так всё времяодна комедия.
Ну, а потом?спросил я.
Потом!передразнил он.Да что я мог в этих своих бинтах? А всё её упрямство!
А тебе не кажется, что завтра ты должен бы у неё попросить прощения?выпалил я с жаром.То ты хлыстом перед нею машешь, то и вовсе... а? Да что ты себе позволяешь, кто ты такой, ты что думаешьона поломойка?
Нет-нет,ответил Мункен Вендт, присмирев.Прощения попросить, говоришь? Может быть.
И смотри же, утром, не откладывая.
Нет, сегодня. Сейчас!вдруг говорит Мункен Вендт.Нет, знаешь, я должен это сделать сегодня. Да, конечно, сегодня. Ты прав, я ужасно себя вёл, я не знаю обхождения с такими людьми, да и где бы я ему научился? Когда я её поцеловал, она в кровь закусила губы, я даже испугался, она стоит, а кровь так и брызжет на меня, и рот у ней будто расцвёл. И сейчас я пойду и попрошу у неё прощения. Разве тебе самому не кажется, что сделать это надо сейчас же?
Нет,сказал я.
XIX
Я нарочно держусь подальше от дома Розы, да, я сам себя обрёк на тяжкое наказание. О, я его заслужил! Я поклялся сам себе, что вернусь к порядку и долгу и впредь уж не переступлю порога Розы с постыдными задними мыслями.
Я встретил Хартвигсена, он шёл домой и пригласил меня с собойя поблагодарил и отказался.
Как насчёт вашего друга, будет он учителем у меня в доме?спросил он.
А сами вы его спрашивали?
Спрашивал. Нет, он не пожелал.
Ну, а что говорит по этому поводу ваша супруга?спрашиваю я.
Моя супруга?повторяет Хартвигсен, как будто хочет усвоить этот оборот. И в самом деле, впредь он говорит только «моя супруга, моя супруга», он больше не говорит «Роза».Моя супруга ни о чём таком не помышляет. У ней теперь разные страхи, заботы на уме,говорит Хартвигсен.Всё-всё надо решать самому. Нет, моей супруге не до того.
Я переговорю с Мункеном Вендтом,сказал я. Но Мункена Вендта не переубедить. Он не в шутку здесь истомился, его тянет домой. Я и радуюсь его решению, но мне и невыносимо грустно. Он всё настаивает, чтобы и я ушёл вместе с ним, я мучаюсь дни и ночи. Я только благодарю Бога, что язвы у него на руках почти совсем зажили.
Да, Мункен Вендт попросил прощения у баронессы, но после этого он ещё больше затосковал, он ведь так постыдно ошибся, ему очень не по себе. Правда, он радуется, что руки у него теперь зажили и не подведут, когда он встретит лопаря Гилберта. Но лопаря Гилберта нет как нет, Йенс-Детород давным-давно вернулся ни с чем. О, тут, разумеется, не обошлось без баронессы, уж конечно, она посылала Йенса-Деторода вовсе не искать лопаря, а его остеречь. Она боится, что, если лопаря найдут и прижмут, он откроет всё и выдаст её самое! Несчастная, потерянная баронесса Эдварда!
Однажды она вдруг меня спрашивает, скоро ли уедет Мункен Вендт. «Не знаю,отвечаю я.Он не хочет ехать без меня». На другой день она выказывает ещё больше беспокойства, ей не терпится, чтобы Мункен Вендт уехал. «С ним просто сладу нет»,говорит она, и хотя его поведение вполне даёт ей повод его выгнать, об этом нет и помину. Воспитанная дама. А ведь она ходит в вечном страхе, что вот-вот объявится лопарь Гилберт и Мункен Вендт разделается с ним. «Ваш друг ни в чём удержу не знает,сказала она.Вечно от него ждёшь беды!»«Я поговорю с Мункеном Вендтом»,сказал я.
И я поговорил с Мункеном Вендтом. Он выслушал меня с большой досадой и огорчился, что ему не придётся наказать лопаря. Он объяснил, как намеревался он с ним разделаться. Я бы держал точило, а Мункен Вендт уж обточил бы до крови руки лопаря, а потом бы его заставил этими самыми руками полчаса целых щупать каменного бога, чтобы каменный Бог всласть натешился его лаской. Я потом свободен, я могу идти на все четыре стороны. Но Мункен Вендт клятвенно обещал укрыть лопаря своей курткой, когда оставит его в ивняке.