Нагло врут, улыбнулся я. Я счастливо женат.
И снова этот смех. Звонкий. Смелый. И всё такой же натужный.
А ты? спросил я, когда она отсмеялась. Замужем?
Счастливо женат? словно не услышав мой вопрос, она подняла с койки Женькино письмо. Побежала по нему глазами, улыбаясь, кивая.
Я едва держал равнодушную мину. Едва справлялся, чтобы не вырвать лист у неё из рук, не заскрипеть зубами, не сжать кулаки. Останавливало меня только однописьмо уже читал цензор, а, значит, его может получить кто угодно. У зэков нет ничего личного.
Ты так усердно старался всех убедить, что с этой девочкой у вас всё по-настоящему, что даже женился? перевернула она лист, читая дальше.
Неужели зря? делано удивился я.
Зря, отвела она руку с письмом в сторону и посмотрела на меня. И чем сильнее ты старался, тем меньше тебе верили. Это же та самая девочка, чья мать работает в том же музее что и твоя? Какое чудное совпадение!
Бывает, невинно пожал я плечами.
Та самая, что случайно из знатного рода Мелецких-Стешневых? Правнучка княгини, внучка знаменитой художницы. Чья семья регулярно отдыхает в Италии на озере Комо на бывшей вилле их бабки, знакомой с Муссолини? Дружит с хозяином небольшого швейцарского часового заводика в Люцерне? Как я умилялась этой историей, когда узнала, что ты спёр наследницу знатного рода прямо в день её совершеннолетия. Так боялся, что тебя опередят?
Я демонстративно оглянулся.
Да вроде очередь из женихов не стояла.
Она проигнорировала шутку. И лицо её ожесточилось.
Ну глупышка понятно, влюблена, небрежно бросила она письмо на пол, кто бы сомневался, что ты её очаруешь. Но раз она до сих пор пишет тебе такие проникновенные письма, значит, ещё не знает, как жестоко ты над ней посмеялся?
Теперь не улыбались даже её губы. Пронзительно зелёные глаза смотрели холодно. Я точно знал почему. И мне тоже стало не до смеха.
Слухи о моём бессердечии сильно преувеличены. Я приехал, Ева. Приехал тогда в аэропорт.
Она сложила руки на груди, давая мне слово.
На тебе было пальто, что ты сшила по лекалам прабабушки. И шарф, что подарила умирающая от лейкемии подруга. Ты всегда надевала его, на счастье. Он был разноцветный радостный и подходил ко всему, кроме
кроме этого пальто, добавила она, нахмурившись.
Но я был уверен: не дрогнула. Не убедил.
И что бы сейчас ни сказалубедительнее бы не стал.
Она желала мести, отмщения, расплаты. Возмездия.
Ни истина, ни справедливость её не интересовали.
Я стоял в старом здания аэропорта, что тогда только перестраивать, всё же сделал я ещё одну тщетную попытку. Как раз, напротив. Помнишь, там такое было? Тёмное, заброшенное. Сейчас его уже открыли. А у частного самолёта, суперджета с острым носом, у которого ты стояла, был красный хвост с белой надписью. Я приехал.
Я почти слышал этот вопрос, что повис в воздухе: Тогда почему?
И уже готов был сказать: Не знаю!
Клянусь, тогда я не знал почему так и не спустился. Почему так и остался стоять, сжимая в руке коробочку с кольцом.
Но она не спросила.
И хорошо. Я бы соврал.
Потому что сейчас знал: просто это была не Она.
Зря ты думаешь, что победил тогда, встала она в проёме наконец открывшейся двери. Ты потерял больше.
Возможно, вздохнул я.
Нет, совершенно точно. И я не замужем, раз уж ты спросил, улыбнулась она, посмотрела на меня, словно сомневалась: сказать или нет.
Не сказала, только хмыкнула. И вышла.
Проклятье!
Я стукнул кулаком в стену, едва с грохотом закрылась дверь.
И бил, бил, бил, пока на побелке не стали оставаться кровавые следы, а костяшки саднило так, что я с трудом терпел.
Мне надо выйти отсюда! Выйти во что бы то ни стало! Или я потеряю самое дорогое, что у меня естьименно этого я теперь боялся больше всегомоё Солнце.
Я поднял Женькино письмо, прижался к нему губами, вдыхая запах бумаги и чернил.
Упал на шконку. Невидящими глазами уставился в строки.
И вдруг, словно сквозь них, в том месте, где моя девочка писала про свой день рождения, увидел лицо человека, с которым разговаривал её отец, когда мы танцевали.
«Коротышка в дорогом костюме с приличным брюшком и блестящим носом, что был похож на Пьера Безухова», описала его Женька, когда гадала кто же её «жених».
Но я видел не его, а того, кто стоял рядом, был раза в три старше двадцатилетнего Толстовского героя, не так добр и простодушен, высок, статен, породист и скорее сошёл бы за постаревшего Болконского.
А ещё он смотрел не на Женьку, а прямо на меня.
Гость господина Разумовского, что представил нас друг другу на показе, меценат фонда князя Дмитрия Романова, на чей благотворительный бал мы не пошли, владелец того самого маленького часового заводика в Люцерне, о котором словно вскользь упомянула Ева Андрей Ильич Шувалов.
Я видел его за свою жизнь несколько раз. При очень разных обстоятельствах.
Кажется, я знал таинственного работодателя Евангелины.
И, кажется, мой ответ ему не понравился
Глава 8. Евгения
«Сергея перевели в общую камеру. Господи, в общую камеру» всё повторяла я, меря шагами гостиную в квартире родителей. Эти новости пришли от адвоката только что.
Это же плохо?
Не в силах сидеть, я ходила вдоль шкафов с безделушками, бабушкиных картин, тяжёлых портьер на окнах, у одного из которых, меланхолично подпирая плечом косяк, стоял Иван и хмуро смотрел на такой же хмурый осенний город.
Да, как обычно исчерпывающе ответил Иван.
Так я и думала, кивнула я.
Повернула, огибая большой овальный стол, вокруг которого стояло ни много ни мало, а двенадцать старинных обитых зелёной кожей настоящих гамбсовских стульев. И пошла дальше, вдоль стены с портретами своих знатных предков, боясь даже спросить, чем. Я знала и так: у Моцарта было столько врагов и такой непримиримый характер, что в СИЗО он легко наживёт себе новых.
Антон был у Целестины. Диана в школе. Руслан, обложившись ноутбуками, строил какую-то нейтронную сеть, и мы боялись даже дышать в его сторону. А я после университета взяла с собой к родителям Ивана, только чтобы снова не ругаться с отцом.
Честно говоря, я бы не приехала совсем, но меня попросил о встрече Барановский. И не придумал ничего умнее, чем назначить её у моих родителей. А сам опаздывал уже на двадцать минут.
Ванечка, может, чайку? водрузила мама на консольмаленький пристенный стол с узкой мраморной столешницей, вазу с цветами, что купил по дороге Иван.
Спасибо, Елена Григорьевна, в третий раз отказался он от приглашения.
С того дня как Эля очнулась, а Диане сделали странное предсказание он стал как-то особенно задумчив. Или это началось раньше, когда посадили Моцарта? Или чуть позже, когда к нам переехала Сашка?
У меня было стойкое ощущение, что он хочет что-то мне сказать, но поговорить всё не получалось.
И очередного скандала с отцом избежать тоже не удалось.
Ты должна развестись, категорически заявил мне отец полчаса назад.
Пригласил в свой кабинет. И поставил ультиматум.
Первый раз, в день похорон дяди Ильдара, он был не мягче.
У тебя должна быть нормальная жизнь. Сколько ты собираешься ждать этого зэка, которому грозит двадцать лет за убийство твоего дяди?
Столько, сколько надо, одарила я отца взглядом, что мне достался от него. Непримиримым. Жёстким. Волевым. Тот, кого ты зовёшь моим дядей, хотел меня изнасиловать. И, клянусь, если бы могла, я воткнула бы тот железный штырь ему не в ногу, а в глаз. Ты и меня бы отрёкся и звал убийцей?
Конечно, ты защищалась. Ноон скептически поджал губы.
Что «но»? Думаешь мне показалось? А он просто хотел поправить трусики своей крестнице. Так, видимо, надо расценить, когда он загнул меня на стол и задрал платье.
Отец скривился так, словно лизнул тухлый лимон. Была бы воля моего благочестивого папа̀, он бы и уши заткнул: так ему было неприятно, так не хотелось этого слышать. И так упрямо не хотелось верить, что всё это правда.
Думаешь, я вру?
Нет никаких доказательствначал было он.
Значит, мои слова для тебя не доказательства? крикнула я прошлый раз.
Ты как с ума сошла со своим Моцартом, нервно снял он очки, бросил на стол, даже не уложив в неизменный футляр, сегодня. Думаю, ради того, чтобы его оправдали, ты бы и не такое придумала.
Интересно, и как эта ложь может повлиять на ход расследования, если у меня даже показания не брали? проводила я его взглядом, когда, поднявшись с рабочего кресла, он пошёл заводить свои чёртовы напольные часы с боем. Я его жена, я имею право не свидетельствовать против мужа. Какой смысл мне врать тебе?
Тот же самый, Солнышко, приторно мягко прозвучал его голос.
Не зови меня больше Солнышко! Не смей! выкрикнула я. Твоё Солнышко умерла, когда ты продал меня тому самому Моцарту, в чьих услугах ты так отчаянно нуждался, и от которого так легко отмахнулся сейчас, когда он в беде. А он и тогда заступился за меня, и сейчас сел лишь потому, что меня обидели. Но о чём я! Что ты знаешь о том, чтобы защищать тех, кто тебе дорог! я вышла, хлопнув дверью.
Сегодня меня трясло. До сих пор, хотя отец, выйдя буквально следом за мной, уехал. Ещё трясло, как бы бодро я ни расхаживала по гостиной.
Прошлый раз я целый день проплакала. И не пошла к маме, зная, что поставлю её в сложную ситуацию: выбрать между дочерью и мужем. Тем более, не я ли уговорила её с ним не разводиться. Я поехала к Сашке.
И в тот день окончательно поняла, что она мне сестра.
Она одна меня и поддержала, и буквально приказала не сдаваться.
Пойми, им трудно принять, мерила она шагами гостиничный номер, имея в виду родителей, что человек, которому они доверяли, любили и ценили оказался подлым гнусным типом. Вором, лгуном и насильником. Их бы в тюрьму посадили из-за Сагитова, они бы и тогда не поверили. А на похоронах было столько уважаемых людей, о первом помощнике прокурора наверняка говорили проникновенные речине удивительно, что они винят человека, который его убил, а мерзкого козла считают невинно погибшим ягнёночком.
Лучше бы я его убила, а не Сергей. Пусть бы меня посадили. Без Моцарта всё рушится, а я ничего не могу с этим сделать, рыдала я. Только подписываю и подписываю чёртовы бумаги, что мне приносят и приносят его директора, юристы, управляющие. Все эти взрослые умудрённые опытом дяди и тёти идут ко мне, потому что он всё оставил на меня. Все доверенности. Все права. Всё! А я по сути кто? Никто!
Она улыбнулась.
Ты его жена, дурочка. Хоть я до сих пор не могу в это поверить. Но, черт побери, Сашка покачала головой, он тебя любит. Он тебе доверяет. Он в тебя верит. И ты не имеешь права сдаваться. Только не сейчас. Никого не слушай! Особенно нашего трусливого отца. И прекрати реветьне разбивай мужу сердце! Ему и так трудно. Держись! Ты ему нужна, как никто другой.
Вытирая слёзы, я пыталась услышать в её словах ревность, обиду, фальшь, но она, чуть не устроившая истерику в аэропорту, увидев нас с Сергеем вместе, звучала так чисто, сильно, искренне и преданно, словно всё для неё изменилось. Может, потому, что Сашка ждала ребёнка. Может, потому, что, наконец, ушла от мужа. Может, по каким-то другим причинам, о которых я пока не догадывалась
Я посмотрела на Ивана. И остановилась.
Всё, домой! хлопнула ладонями по столу. Сколько можно ждать.
Он приехал, повернулся Иван от окна.
И буквально через минуту запыхавшийся потный Барановский ввалился в гостиную.
Глава 9. Евгения
Прости. Прости за опоздание, Солнышко, обнял меня Михаил. Такие пробки сегодня на дорогах. Протянул руку Ивану, Михаил Барановский, муж Александры, сестры Евгении.
Иван Артемьев, коротко пожал его пухлую руку мой неизменный телохранитель и встал рядом.
Простите, вы не могли бы оставить нас одних. Это все же сугубо семейный разговор, скользнул Михаил по Ивану выталкивающим взглядом и повернулся к маме, внёсшей в комнату поднос с чаем. О, спасибо, спасибо, Елена Григорьевна. Не откажусь. Совсем замотался сегодня.
Как ты любишь, Мишенька. И пирог, и вареньице, накрывала мама на стол.
Простите, не услышал ваш ответ, господин Артемьев, с удовольствием заняв стул, обернулся Барановский, когда мама вышла. Или, может, вы не по
Я понял. Но это исключено, убедительно качнул головой Иван.
Его синий взгляд буравил Барановского недобро.
Вот как, изумлённо-недовольно похлопал тот ресницами, когда я подтвердила, что Иван останется. Ну что ж, тогда начну с хороших новостей. Я нашёл способ как вытащить Сергея Анатольевича изон деликатно кашлянул, словно говорит о чём-то неприличном, о чём в этом доме говорить не принято, затруднительного положения.
Пусть мне категорически не понравилось неожиданное высокомерие, с которым Барановский обращался к Ивану, я превратилась в слух. В нюх, в зрение, в средоточие всех органов чувств, боясь пропустить хоть слово, хоть всхлип его потёкшего от горячего чая носа, ловя и запах истомлённой в пироге рыбы, и вид чаинок, кружащих в хороводе на дне его чашки.
Он сказал, что может вытащить Сергея из тюрьмы.
Сейчас он был для меня Царь и Бог.
Есть один уважаемый член Совета Федерации, что в данное время по состоянию здоровья находится на лечении, довольно сёрпал душистым напитком Михаил, кратко излагая суть дела. И это очень нам на руку.
Это чем же? всё так же хмуро спросил Иван, пока я пребывала в некоторой прострации, осмысливая сказанное.
Это даёт некий задел по времениворовато оглянулся он и понизил голос. Ведь, как я понял, с финансовой стороной вопроса возникли небольшие трудности?
Я ни хрена не поняла суть процедуры и как он собрался всё озвученное обстряпать, всё же в политике и устройстве власти я не разбиралась совсем, но едва сдерживала радость, уже безоговорочно веря, что всё у Михаила получится.
А это, видимо, плохая новость, явно не разделял Иван мой оптимизм. Что нужны деньги. Счета Сергея Анатольевича арестованы.
Нет, нет, деньги есть, буквально подпрыгнула я. У меня есть. Сколько надо? отмахнулась от едва заметно покачавшего головой Ивана.
Испачканной вареньем вилкой Барановский написал на ободке фарфоровой тарелки цифру. И тут же стёр.
Ничего себе, выдохнула я. Количество нулей остужало.
А мне казалось того, что оставил мой щедрый Фей на моём счетуэто просто несметные богатства. Оказалось, впритык. То есть совсем впритык, даже с учётом того, что часть этих денег принадлежит отцу. Я их не отдала. Хотела швырнуть ему в лицо. Но пока не успела. А ведь нужно ещё на что-то жить, платить за квартиру, прислуге, адвокату, да мало ли на что могут понадобится деньги. Ещё и Сергей категорически запретил тратить мои средства на него. Только в крайнем случае.
Но это же был крайний случай?
Это не наш вариант, покачал головой Иван, правильно оценив выражение моего, боюсь, побледневшего лица.
В такие моменты он мне до жути напоминал Моцарта. Особенно когда встал у моего плеча и, пользуясь тем, что мама принесла ещё какие-то яства с пылу с жару и Барановский отвлёкся, шепнул: «Ты слишком заинтересована. Не показывай вида. И не давай ему лишней информации».
Я хотела возразить, что это же Мишенька, что мы с ним друзья, родня, что я сто лет его знаю, но перед глазами возникло лицо друга семьи дяди Ильдара, пинающего меня на полу, и осеклась.
Есть другие предложения, Михаил? спросил Иван.
Приветливо улыбнувшись маме, Барановский проводил её глазами, а потом заметно скис. С видом резко насытившегося человека он бросил вилку, отодвинул тарелку с недоеденным куском.
Ну-у-у, я уже объяснял Сергею Анатольевичу, вздохнул он.
Сергея Анатольевича здесь нет. Но есть его жена, стоящий за моим плечом Иван сейчас как никогда напоминал рыцаря на страже королевы. И она хотела бы услышать, что вы пришли не с единственно возможным вариантом.
Нет, ну, можно, конечно, попробовать уговорить кого-нибудь отказаться от своего мандата добровольно. Или скажем, если вмешается лично президент, ведь по новым законам тридцать членов парламентаназначаемые лично им должности, засмеялся Барановский, словно это его так развеселило, что к нему вернулся аппетит. Он довольно облизал ложечку и полез в вазочку с вареньем. Он может кого хочет уволить, кого хочет назначить. Тогда, спору нет, причмокивал он ягодкой прозрачной от сиропа клубнички, никто не посмеет возразить. Но, поёрзал на стуле, тогда вопрос встанет в половину суммы.