Ты работаешь в «Фактории»?
Девушка кивнула.
А зачем вы разбрасываете шарики от моли?
Я опустил взгляд на коробочкусовсем забыл, что ее держу.
Утром видел на веранде змею. Говорят, нафталин их отпугивает.
Поморщившись, девушка отступила на шаг.
Что ж, я просто хотела узнать, кто теперь здесь живет.
Кстати, меня зовут Тревор Бенсон, представился я.
Она подняла на меня глаза и, набравшись смелости, задала вопрос, который явно не давал ей покоя:
Что у вас с лицом?
Конечно, она имела в виду шрам, тонкой чертой пролегавший от линии роста волос до подбородка. Я еще раз убедился, что девушка очень юна: взрослые обычно не спрашивали прямо, притворяясь, что ничего не замечают.
Меня ранил минометный снаряд в Афганистане. Несколько лет назад.
Ого. Девушка потерла нос тыльной стороной ладони. Больно было?
Да.
Ух, снова выдохнула она. Пожалуй, мне пора.
Хорошо.
Она вышла на дорогу и вдруг обернулась:
Не сработает!
Что не сработает? не понял я.
Шарики от моли. Змеям на них плевать.
Ты уверена?
Да это ежу понятно.
А дедушкенет, подумал я.
И что же делать? Как избавиться от змей?
Немного помолчав, она ответила:
Может, переехать туда, где змей нет?
Я рассмеялся: чудачка та еще. Смеялся я впервые с тех пор, как сюда переехал. А может, впервые за долгие месяцы.
Рада была познакомиться. Девушка зашагала прочь и тут, к моему удивлению, изобразила что-то вроде пируэта. ЯКелли! крикнула она.
Приятно познакомиться, Келли!
Когда ее фигурка скрылась за азалиями, я задумался, стоит ли дальше посыпать крыльцо нафталином. Я решил, что дела подождут до завтра. Захотелось выпить лимонада на веранде и расслабиться, хотя бы потому, что психотерапевт настоятельно советовал мне отдыхать, пока еще оставалось свободное время.
Он говорил, что это поможет отпугнуть Тьму.
* * *
«Тьмой» и другими загадочными словами мой психотерапевт называл ПТСР, или посттравматическое стрессовое расстройство. Когда я поинтересовался, почему, он объяснил, что все случаи уникальны и часть его работынаходить слова, точно отражающие чувства и настроение пациента, дабы постепенно вести его к выздоровлению. Работая со мной, доктор величал ПТСР «кризисом», «проблемой», «затруднением», «эффектом бабочки», «эмоциональной дисрегуляцией», «восприимчивостью к триггерам» и, наконец, «Тьмой». Так сеансы проходили живее, да и понятие «Тьма», признаюсь, описывало мое состояние ничуть не хуже прочих.
После взрыва я долго пребывал в мрачном настроении. На душе было черным-черно, словно в беззвездную и безлунную ночь.
Вначале я упрямо отрицал посттравматический синдромвпрочем, я давно прослыл упрямцем. Гнев, депрессия и бессонница сперва казались мне закономерными. Глядя в зеркало, я всякий раз прокручивал в голове произошедшее девятого сентября 2011 года на военной базе в Кандагаре. У дверей госпиталя, где я работал, разорвался минометный снаряд, а я как раз выходил из здания.
Мои слова про зеркало немного ироничны, ведь я уже не могу смотреться в него как прежде. Я ослеп на правый глаз, а значит, лишился восприятия объема. Собственное отражение напоминает мне старый скринсейвер с рыбками: почти настоящее, но не совсем, и даже если я с этим свыкнусь, другие мои раны заметны, как одинокий флаг на вершине Эвереста. Про шрам на лице я уже упоминал; другие осколки испещрили кратерами мое тело, словно метеоритыЛуну. Два пальца на левой рукебезымянный и мизинецоторвало напрочь. Вдвойне прискорбно, учитывая, что я левша.
Вдобавок я лишился левого уха. Как ни странно, именно эта потеря опечалила меня больше всего. Голова без уха сделалась неестественной. Я казался себе странным, перекошенным, хотя раньше почти не обращал на уши внимания. Я вспоминал о них лишь изредка, да и то в контексте слуха. Однако попробуйте с одним ухом нацепить солнечные очкии сразу поймете, отчего я переживал.
Я еще не упомянул о повреждениях позвоночника, из-за которых пришлось заново учиться ходить, и о стучащих головных болях, не утихавших долгие месяцы, все это превратило меня в развалину. Впрочем, хорошие врачи из госпиталя Уолтера Рида меня подлатали. Точнее, подлатали то, что от меня осталось.
Как только я встал на ноги, моим здоровьем занялись в альма-матеруниверситете Джонса Хопкинса, где я перенес несколько пластических операций. Теперь у меня протез, который с трудом отличишь от настоящего уха, да и глаз выглядит здоровым, хоть толку от него никакого. Пальцы было не спастине собирать же по всему Афганистану, зато пластический хирург уменьшил шрам на моем лице, превратив его в тонкую белесую полоску. След не исчез, однако дети не бросаются от меня врассыпную. Я себя успокаиваю, что шрам добавляет мужественности, что за маской мягкого, учтивого мужчины люди видят храброго бойца, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Или вроде того.
Бомба покорежила не только мое тело, но и всю мою жизнь, включая карьеру. Я не знал, что делать с собой и своим будущим; как справляться с болезненными воспоминаниями, бессонницей, приступами гнева и другими безумными симптомами ПТСР. Дела мои шли под откос, пока я не достиг дна. Очнувшись однажды в луже блевотины после четырехдневного запоя, я наконец-то решил обратиться за помощью.
Мой выбор пал на психотерапевта по имени Эрик Боуэн, специалиста по КПТ и ДПТкогнитивной и диалектической поведенческой терапии. По сути, и в КПТ, и в ДПТ определенное поведение помогает пациенту контролировать мысли и переживания. Если чувствуешь себя подавленновыпрямись во весь рост; столкнулся с непосильной задачейпостарайся сбросить напряжение, выполняя легкие дела: сперва один простой шажок, затемдругой.
Работать над поведением сложно, а в КПТ и ДПТ еще множество других аспектов, однако я медленно, но верно начал приходить в себя и задумался о будущем. Обсудив с доктором Боуэном карьерные возможности, я понял, что скучаю по работе врачом. Я написал в университет Джонса Хопкинсаподал заявку на обучение в резидентуре. На этот разпо специальности «психиатрия». Думаю, Боуэну это польстило. Вероятно, благодаря нужным связямведь я уже там учился, к тому же был инвалидом войны, мне все-таки дали зеленый свет. Начало учебы назначили на июль.
И только я получил письмо из университета, как узнал, что у дедушки случился инсульт. Это произошло в Ислинебольшом городке в Южной Каролине, о котором я ни разу не слышал от деда. Меня просили срочно приехать в больницу, потому что жить дедушке оставалось недолго.
Как его угораздило попасть в Исли? Насколько я знал, он уже много лет не покидал Нью-Берн. Когда я добрался до больницы, дедушка едва разговариваллишь выдавливал отдельные слова, которые с трудом удавалось разбирать. Он говорил странные вещи. Пусть и нелепые, они задевали меня за живое, и я не мог отделаться от чувства, что дедушка пытается перед смертью сообщить мне нечто важное.
Единственный родственник, я должен был организовать похороны. Конечно, дедушка хотел бы упокоиться в родном городе. Я отвез тело в Нью-Берн, заказал скромную панихиду, на которую пришло больше людей, чем я предполагал, а потом долго слонялся по дедушкиному участку, снедаемый горем и чувством вины.
Мои вечно занятые родители уделяли мне мало внимания, поэтому в детстве почти каждое лето я проводил в Нью-Берне. Мне так не хватало дедушки, что тоска отзывалась физической болью. Он был веселым, мудрым и добрым, с ним я всегда чувствовал себя старше и умнее, чем на самом деле. Как-то раз он позволил мне, восьмилетнему мальчишке, покурить кукурузную трубку; он научил меня рыбачить на муху и разрешал помогать с починкой машины. Он поведал мне все о пчеловодстве и пчелах, а когда я был уже подростком, сказал, что однажды я встречу девушку, которая изменит мою жизнь навсегда. Я спросил, как я узнаю, она ли это, и дедушка, подмигнув, ответил: «Если сразу не поймешьищи дальше».
Из-за того, что случилось в Кандагаре, мне так и не удалось повидаться с дедушкой. Я знал, что он обо мне беспокоится, но не хотел рассказывать ему о демонах, с которыми боролся. Черт, я даже психотерапевту открывался с трудом. И пусть я знал, что дедушка не осудит, мне проще было держаться на расстоянии. Меня терзало, что он умер прежде, чем я наладил утраченную связь. Вдобавок ко всему, сразу после похорон мне позвонил юрист и сообщил, что я унаследовал дедушкин участок. Так я и оказался владельцем дома, где ребенком провел столько незабываемых летних деньков.
Похоронив дедушку, я неделями размышлял о том, как много не успел сказать человеку, беззаветно меня любившему. Я то и дело вспоминал странные слова, произнесенные им на смертном одре, и все гадал, что же он делал в Исли. Это как-то связано с пчеловодством? Или он навещал старинного друга? А может, ехал на свидание? Вопросы не давали мне покоя. Я рассказал об этом доктору Боуэну, и тот посоветовал выяснить, в чем дело.
Рождественские праздники прошли незаметно, а с наступлением нового года я выставил на продажу свою квартиру. Риелтор предположил, что поиск покупателей займет пару месяцев, ноудивительное дело! желающий нашелся почти сразу, и уже в феврале мы ударили по рукам. Летом меня ждала резидентура в Балтиморе, так что снимать квартиру смысла не было. Вспомнив о дедушкином доме в Нью-Берне, я решил: почему бы и нет? Наконец-то выберусь из Пенсаколы, подготовлю старый дом к продаже. А может, даже выясню, зачем дедушка ездил в Ислии что, черт возьми, он пытался мне сказать.
Так я и оказался на веранде древней хижины, разбрасывая под дверью нафталиновые шарики.
* * *
Вообще-то я хотел выпить отнюдь не лимонада. Дедушка называл так пиво. Одним из самых волнительных приключений моей мальчишеской жизни было сбегать для него за «лимонадом». Как ни странно, всякий раз я находил в холодильнике бутылку с этикеткой «Будвайзер».
Я же предпочитаю «Инглинг» от старейшей пивоваренной компании в Америке. К этому пиву меня приобщил Рэй Ковальскистарший товарищ из Военно-морской академии. Он родился в Потсвилле, штат Пенсильвания, на родине «Инглинга» и настаивал, что нет пива вкуснее. Забавно: Рэй вырос в семье шахтера, а сейчас, насколько я слышал, служит на атомной подводной лодке «Гавайи». Думаю, отец ему с детства втолковывал: чем меньше на работе свежего воздуха и светатем лучше.
Интересно, что бы сказали родители о моей теперешней жизни? Я ведь два с лишним года сидел без работы. Отец наверняка пришел бы в ужас; он отчитывал меня даже за пятерки с минусом и расстроился, когда я предпочел Военно-морскую академию, а не его альма-матерДжорджтаунский университети не Йель, где он получил степень по юриспруденции. Каждое утро отец вставал ровно в пять, за чашечкой кофе читал «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», а затем ехал в Вашингтон, где работал лоббистом на различные компании. Хваткий и настойчивый переговорщик, он всю жизнь посвятил заключению сделок и знал наизусть целые разделы налогового кодекса. У него и пяти его партнеров по бизнесу в подчинении находилось более двухсот юристов; на стенах отцовского кабинета красовались совместные фотографии с тремя разными президентами, полудюжиной сенаторов и бессчетным числом конгрессменов.
Отец не просто работалон все свое время посвящал работе, проводил в офисе семьдесят два часа в неделю, а по выходным играл в гольф с клиентами и политиками. Раз в месяц он устраивал дома прием, куда съезжалось еще больше политиков и клиентов. А вечерами часто уединялся в кабинете, где его ждали срочные звонки, доклады, планы. Мысль о том, чтобы в середине рабочего дня отдохнуть на веранде с бутылочкой пива, показалась бы отцу сущим бредом: он же Бенсон, а не бездельник какой-то! Безделье, по его мнению, было худшим из зол.
Он никогда не проявлял ко мне особой заботы, однако не могу назвать его плохим отцом. Честно говоря, мать тоже не стояла часами у плиты и не заседала в родительских комитетах. Выучившись на нейрохирурга в университете Джонса Хопкинса, она постоянно выезжала на вызовы, всецело разделяя отцовскую увлеченность работой. По мнению дедушки, она из кожи вон лезла, чтобы скрыть свое происхождение, ведь появилась на свет она в маленьком городке, а ее родители даже в колледже не учились.
Тем не менее я никогда не сомневался в родительской любви, пусть даже сроду не видел домашней еды, а фуршетов посетил больше, чем семейных походов с палатками. В Александрии такие семьиобычное дело. Со мной в элитной школе учились дети авторитетных, преуспевающих родителей, перенимая от них стремление сделать блестящую карьеру. Хорошие оценки здесь никого не удивляли, требовалось больше. От детей ждали свершений в спорте, музыке, а лучшево всем сразу, и в придачупопулярности у сверстников. Признаюсь, и меня увлек этот круговорот; перейдя в старшую школу, я хотел только одного: не ударить в грязь лицом. Я встречался с самыми успешными девчонками, по годовым отметкам уступал лишь одному однокласснику, участвовал в чемпионате штата по футболу, исполнял пьесы на фортепиано.
Увы, родители так и не увидели, как я получаю диплом. Я стараюсь поменьше думать о той авиакатастрофе и не люблю о ней рассказывать. Обычно собеседники не знают, что сказать. Беседа затухает, а я жалею, что вообще открыл рот.
Но порой я задумываюсь: может, я просто говорю не с теми людьми? И есть ли на свете «те люди» которые проявят участие? Одно скажу вам точно: жизнь никогда не идет по намеченному плану.
Глава 2
Я знаю, о чем вы, наверное, подумали: с чего бы парню, который два с половиной года пребывал в умственном и эмоциональном раздрае, становиться психиатром? Способен ли он кому-то помочь, если даже со своими тараканами не разобрался?
Хорошие вопросы. Что касается ответов Черт, я и сам тогда не знал. Сомневался, что кого-то вылечу. Тем не менее мои возможности были ограничены. С карьерой хирурга я попрощался навсегдаиз-за частичной слепоты, нехватки пальцев и прочего, а семейным врачом или терапевтом работать не хотел.
И все же я скучал по хирургической практике. Скучал по обработке рук перед операцией: по тому, какой шершавой делалась кожа, по скрипу резиновых перчаток; я любил восстанавливать кости, связки и сухожилия, любил уверенность в каждом движении.
Однажды в Кандагаре паренек лет двенадцати раздробил коленную чашечку, упав с крыши, и местные медики так неумело его прооперировали, что бедняга едва ковылял. Мне пришлось заново восстанавливать ему колено, а через полгода он сам прибежал ко мне на осмотр. В тот миг меня охватила радость: я все исправил, вернул мальчугана к нормальной жизни. Я спрашивал себя, принесет ли такие же чувства работа психиатром? Можно ли окончательно вылечить болезни психики?
Жизни свойственны крутые повороты, и на разных этапах пути наши мечты и надежды меняются. Вчера доктор Боуэня с ним беседую по скайпу каждый понедельниксказал, что людитворения незавершенные. Я размышлял об этом, стоя вечером у гриля и слушая мурлыканье радио. Садилось солнце, озаряя многоцветное небо. Я перевернул стриплойн-стейк, который приобрел в мясной лавке на другом конце города. На кухне меня дожидались ломтики печеной картошки и салат.
Нет, я не заправский кулинар, как вы могли подумать. Я неплохо управляюсь с грилем, вот и все. После переезда в Нью-Берн я три-четыре раза в неделю подбрасываю угля в старый дедушкин «вебер» и разжигаю огонь. Это напоминает мне о детстве, когда летними вечерами мы с дедушкой готовили ужин во дворе.
Как только мясо подрумянилось, я положил его на тарелку и уселся за стол на задней веранде. К тому времени уже стемнело, вдалеке горели огни домов, а луна отражалась в спокойных водах Брайсес-Крик. Стейк удался на славужаль, печеная картошка немного остыла. Я бы ее подогрел, но микроволновки на кухне не было. Да, я сделал дом пригодным для жизни, однако еще раздумывал, стоит ли покупать новую технику, менять черепицу, заделывать щели в рамах и выравнивать кухонный пол. Соберись я продать участокуверен, новые владельцы снесли бы дедушкин дом, чтобы возвести другой, по индивидуальному проекту. Не нужно было разбираться в недвижимости, чтобы понять: ценность участка заключалась в земле, а не в постройках.
Поужинав, я отнес тарелку в раковину, а затем вернулся на веранду с бутылкой пива, собираясь немного почитать. Я привез с собой целую стопку учебников по психиатрии, которые хотел проштудировать перед отъездом в Балтимор, например, книги о психофармакологии или плюсах и минусах гипноза. Чем больше я читал, тем больше понимал, как многого еще не знаю. Обучение давалось мне с трудом; порой я чувствовал себя старым псом, которого пытаются обучить новым трюкам. Когда я пожаловался доктору Боуэну, тот посоветовал не ныть.