Предисловие от издателя.
Текст печатается с материалов, предоставленных типографией Петрозаводского Государственного Университета в рамках программы «Северо-Западный Ветер» в соответствии с действующим соглашением. (Утвержденный заказ 27)
Предисловие.
Предлагаемая вниманию читателя книга из-за своих особенностей нуждается в некотором пояснении, которое я и постараюсь здесь дать.
Во-первых, весь материал издается типографией Петрозаводского Государственного Университета по заказу кафедры психиатрии под моей редакцией в виде учебного пособия, однако я, сразу подчеркну, не являюсь непосредственным автором текста. Вместе с тем считаю должным указать, что авторские права, принадлежащие на данный момент Университету, будут переданы непосредственному автору по первому же его требованию. Кафедра психиатрии предусмотрительно располагает соответствующим письменным распоряжением.
Во-вторых, уместно объяснить причины, по которым я решился на опубликование «Письма». Попытаюсь выразить их. Итак, вкратце:
Пациент Т, молодой человек 22 лет, поступил в поликлиническое отделение РПНД в начале лета 20<> года по настоянию своей матери, и находился здесь под моим непосредственным наблюдением в течение двух без малого недель. В ходе общего обследования была выявлена косвенная психиатрическая симптоматика на фоне признаков нервно-эмоционального и физического истощения. Затем пациент был переведен в специализированное отделение лечебно-профилактического комплекса санатория «Белые ключи», где прошел восстановительный курс лечения, в ходе которого мною был полностью исключен психиатрический статус. После девятидневного курса восстановления пациент был выписан. Ему были даны все необходимые рекомендации, касающиеся большей частью его физического, нежели душевно-нравственного состояния.
В ходе наших диагностических бесед Т упомянул о своей склонности к сочинительству и о, собственно, существовании «Письма». Выказав врачебное любопытство, я попросил разрешения взглянуть на него, и после некоторых раздумий Т согласился показать мне эти записи.
Потратив несколько вечеров на чтение, я нашел текст действительно любопытным. По ряду причин. Главная из которыхвозможность более детально разобраться в душевном состоянии пациента, благодаря его стремлению зафиксировать и передать собственные ощущения. Подобные записи позволяют полнее проанализировать описываемую в них личность стороннему лицу, имеющему, конечно, соответствующий интерес (в моем случае медицинский)попасть в другого человека и даже поразбирать его устройство. Я слышал о подобных случаях анализа в классической литературе, однако ни разу не сталкивался с подобным непосредственно сам, как, впрочем, и наша кафедра за свою более чем сорока семилетнюю историю.
Сочинительство пациента приходилось главным образом на моменты лихорадочного умственного состояния, при котором активность его мозговой деятельности становилась острее в некотором роде. На фоне общего истощения и даже истязания себя бессонницей он исписал порядка 130 листов формата А4, которые затем, уже в клинике, только дорабатывал, весьма скрупулезно, по моей просьбе и своему желанию.
По собственному признанию, Т был убежден, что не смог бы заново написать или восстановить текст в случае, например, утери. «Письмо» является отражением того периода жизни Т, при котором оно создавалось, а так же сублимация его внутренних, зачастую скрытых противоречий. Оно в первую очередь есть способ разрядки его психики, защитная реакция, возможность переработать огонь психических процессов и возможность сбросить образующийся пар из себя вовне! Прежде всего это, а не какие-либо внутриличностные литераторские течения и наклонности являются основополагающими причинами появления текста. Именно в силу указанной только что причины я не думаю, что автор «Письма» в будущем остановит свое внимание на литературном жанре как таковом. Он не литератор по природе. Он удовлетворяет несколько иную потребность.
Однако это все не умаляет ряда моментов, которые, я повторюсь, весьма необходимы и полезны тем, что позволяют пролить больше света на внутреннюю неосвещенную сторону данного конкретного человека. «Письмо» заслуживает внимания и анализа. Например, в результате, в том числе, отслеживания в тексте некоторых характерных признаков-симптомов, мною была снята латентная суицидальность пациента, а также выявлены фобии и личностные предрасстройства с сопутствующими неявными личностными комплексами; и даже удалось отследить этиологию и генез некоторых из них.
Помимо того, что текст «Письма» есть душевный отпечаток, по которому можно судить о мыслительно-эмоциональных процессах Т, его, как я уже затронул, можно отнести небезосновательно к способам терапии. Самоанализ и выявление проблем, как известно, есть первый шаг к их устранению! По этой причине я всячески поддерживал Т в его работе над рукописью и позволил ему ежедневно в течение двух часов пользоваться у меня в кабинете одним из компьютеров для набора текста. Умственная работа такого рода, творческий акт, позволили разрешить и, надеюсь, преодолеть в будущем несколько сложных моментов в психосоматическом состоянии пациента.
Мы с Т в последнее время его пребывания в клинике достаточно много беседовали о написанном им романе. О его пользе и значении. На примере «Письма» мы разобрали некоторые аспекты состояния самого Т. Кроме того, признаюсь, чтение доставило мне и удовольствие иного рода. Если хотите, эстетическое. Я даже был в меру сил и разумения его редактором. К примеру, я приложили известное количество сил для подправления временных осей повествования, вдоль которых развивались те или иные события романа и в которых наличествовали явные неточности. Т согласился внести изменения.
Вообще же «Письмо» есть сплетение проблемных нитей (один из полюбившихся приемов Т выделять курсивом слова и словосочетания, имеющие особую нагрузку или смысл), среди которых и самые обыденные и привычные, и более глобальные. От вредоносного табакокурения или функциональных расстройств до проблематики становления личности и даже вопросов нравственно-философского характера. Несомненно, определенной категории читателей это будет весьма интересно!
Т окончательно передал мне рукопись «Письма» за день до выписки, утром. Он был в хорошем настроении, много улыбался. Было приятно слышать его благодарность, короткую, однако неподдельную. Он сказал, что оставляет мне рукопись, дарит ее на память. Я пошутил, что наверняка издам ее через пару лет, а до этого Т в любой момент может ее забрать у меня обратно. Улыбаясь, он сказал, что все может быть. Я пожелал ему здоровья и удачи, на том мы и попрощались, пожав друг другу руки.
Прождав чуть меньше трех лет, я все же отдал рукопись в набор.
Добавлю еще к сказанному: текст не был завершен. Это я заключаю из наших бесед с Т. Ибо он упоминал еще о некоторых ситуациях, на которые собирался обратить внимание и без которых, по его убеждению, «Письмо» не являлось бы полным. Представленное здесь оно полностью соответствует переданной мне рукописи, за исключением корректорских правок, опущенных мною имен и небольшого дополнения в самом конце, которое я позволил себе воспроизвести (конечно, не дословно, но, надеюсь, уместно) со слов и записей самого Т. Незаконченность работы автора является дополнительной причиной, по которой возможный читатель извинит и самого автора, и меня за оставленное весьма своеобразное впечатление от «Письма». Правда, незавершенность в данном случае носит признак окончательныйу автора просто не оставалось сил, чтобы поставить идеальную точку.
Отдельно позволю себе выразить благодарность проф. Коробочкину за оказанную помощь в редактировании и подготовке текста к печати и за высказанные им замечания и соображения. Книга рекомендована преподавателям медицинских вузов, студентам, посещающим курс психиатрии, в качестве учебного пособия, а также врачам смежных специальностей.
Д.м.н. Проф. Синельников А. В.
Письмо
От долгого туманного взгляда на пол я ощутил, как во мне сомкнулось и, оформившись в плоть, возникло явно чувство того, что вокруг именно то самое время, чтобы снова начать
Это маленькое прозрение, начавшись с нестерпимого желания прибраться в комнате от вида всей этой пыли, застало меня совершенно одного, почти в полной тишинекогда все на редкость куда-то пропали. С легким волнением, боясь сбиться со своих ощущений и опасаясь всякого лишнего движения и даже случайной мысли, я стал собиратьсятак осторожно, словно на плече у меня сидела ужасно прекрасная бабочка, прогнать которую было бы преступлением. А спустя уже пятнадцать минут я ехал в купол библиотеки с ее колоннами, словно в храм, где совершенно особый воздух и где спокойствие Но, однако, не это важно.
Важно: что случилось. Каким-то образом произошло.
Но как!? какое здесь спустилось волшебство? Кто прошепчет мне об этом? Сейчас я этого не понимаю, не могу представить этого и поверить в случившееся не могу. Хотел бы, но по-настоящему не могу. Я качаю головой, ибо не уверен в этих чистых листах, на которых еще не проступили слова. Они, возможно, медленно станут появляться от моего дыхания. Так медленно, что этого дыхания в конце концов не хватит, или в какой-то момент, уже появившись, слова примутся также медленно исчезать. Видите ли в чем дело: я до обидного не талантлив
Глядя на светлеющий от молока горячий вихрь, я помню тот порыв. Чашка какао и маковое печенье с желтыми и черными тельцами изюмамой рай, когда я погружен в собственные размышления, и когда мысли свободно и неприкаянно бродят в голове или чаще повисают одним единственным облаком, которое неспешно, по нескольку раз обращает ко мне то одну, то другую свою сторону. Главное, чтобы я был один, потому что люди утомляют менядаже своим присутствием. Я устаю от них, от их веселья, от того, что и как они говорят, да ведь и думают все они как-то по-иному. Не хочется особо задаваться, почему так.
Вообще, боюсь упустить времяскоро, возможно, меня это не будет интересовать. Возможно, что мне не будет до всего этого никакого дела. От усталости или от того, что я плюну на все и махну рукой. Пока же дела в моей душе обстоят немного иначе.
И что, казалось бы, проще: сядь и пиши лист за листом, если нет других дел! Но не пишетсячем дальше, тем все сильнее это становится ясным. Отчего? Все больше начинает походить на дурную резьбу, на которую со всеми ее примятыми заусенцами, как плешивый бархат, противно смотреть. Неопрятно, мучительно и бросить как-будто тоже не можешь Ветер ли слишком тепл? Или боль в голове не та, какою должна быть? В чем дело, если я действительно хочу!? Или бабочки снаружи бьются о стекло не те?! и осевшая с той стороны пыльца с их крохотных телнапрасна, потому что тоже не та! Какое множество должно сойтись в одном месте, чтобы что-то началось, и по чьей воле? Следишь за ними и, в конце концов, замечаешь, что это не бабочки, а мольбольшая, одноцветная, за частым трепетом не разобравшая дороги, или по глупости и слепоте не понимающая прозрачной преграды к моей лампе.
Только и занят тем, что натыкаюсь на запетые двери. До поры припрятанные ключикине подходят к скважинам и всё ломаются в черных крохотных ртах. Даже те ходы, что были открыты и привычны, тоже тяжелы и так упорно держатся. Так что никуда не войти и никуда не попасть. Представляется мне все именно так.
Я серьезно думал об этом, что не талантлив. Нет во мне необходимых сил. Иногда от того становится особенно тоскливо, но разве к кому-то с такой глупостью пойдешь? Хотя это больше, чем просто плохая новость. Ведь какие-то мечты дряхлеют прямо на глазах и ими уже нельзя питаться. Куда опираться, чтобы не лечь прямо в этом поле, заросшем погаными мухоморами? Прежний мир как туманон тает клочками, и боишься любого ветерка, потому что после него останутся одни поганые грибы под непонятным небом и мысль попробовать отравиться.
Возможно еще, что я зациклился на том, чего нет. Я слишком мрачен. Но поглядим, как выйдет дело, а тамчто душа пожелает.
И еще мне жаль некрасивых девушек: они порою очень легко поддаются обману о себе. Правда, жалость тут относительна. Во-первых, потому что все действительно может враз измениться. Во-вторых, такая, а может и всякая, жалостьпризнак нездоровья сердобольного. Да и в самой красоте есть двоякость. Как ее понимать и мыслить. Как правильность черт или как притяжение?
Сейчас пронумерую листы и начнутихо и не отвлекаясь, чтобы все было как сон мой. Я действительно очень устал, хоть и не могу точно назвать причин своей усталости. Едва ли не со слышным скрипом, тяжело, пытаюсь вращать сцепившиеся застоявшиеся колеса, разорвать сросшиеся от ржавчины зубья в больших неудавшихся часах. Сил мало и желания почти нет, все это вновь сдвигать с места, но и бросить не могу. С каким удовольствием я все потом разломаю, чтобы больше не думать! Буду рубить в щепки, мять, отрывать куски, топтатьно только тогда, когда все это опять остановится, придет в последнюю недвижимость и, скрепив несуществующее сердце, отдаст и подарит мне все возможные КПДк тому времени я буду заслуживать этого, стану достойным долгожданной награды, которая таковой может и не оказаться.
Наверняка убежден, что буду постоянно сходить с того пути, особенно поначалу, на который все собираюсь и на который все боюсь встать. Будет сплошная стенокардия от этого, но я потому и предупредил заранее, предвидя это. Что я могу поделать!? Только решусь на первый шажоки потом уже не останавливаясь
Удивительно то, что все нити в моих руках, а я их даже толком различить не могу. Нет, тут нечему удивляться. По-видимому, Бог не станет мне помогатьот того наития будет маловещь может не получиться; пускай будет даже так. Сейчас главноеразобраться, где я. И я за все извинился.
Да и возможен ли душевный мир как качество постоянное? Покоя, я знаю, быть не может, но я хочу мира, а не покоя. Словно смотришь на ясное от света небо и на ослепительные плывущие там облака, а сам по пояс в холодной грязи, так что и шагу не сделать под этим счастливым куполом. И стоит только отвлечься от блистающих вокруг стрекоз, как начинает пробирать озноб.
Я делаю это все по причинам, которых не знаю.
1.
Вообще-то я не злюсь на мир, но кто же во всем виноват, как не он?!
Я родился давно, двадцать два года назад. Кто-то может улыбнуться от слова «давно», но этот срок есть пятая часть века, и я знаю, а правильнее будет: чувствую, что говорю.
Так вот, двадцать два с лишним года назад я родился, хотя сейчас я дам себе лет пять-шесть, не больше. Это мой истинный возраст. До семнадцати-восемнадцати многие, если не все, спят, делают то, чего не хотят или не понимают. Послевсе начинает вставать на свои места, и человек начинает мучиться и жить. Потому истинное летоисчисление надо вести не от рождения.
Я был первый и единственный ребенок. Маме было двадцать два, как и отцу.
Мне говорили, что в тот самый момент, когда вот только-только родился, я не плакал, а вместо этого смотрел на склонившихся ко мне женщин. Хотя лично я сомневаюсь, что мог тогда кого-то разглядыватькажется, мне было совсем не до того. Но, по-видимому, я правда не плакал. Если новорожденный плачет, значит, он дышит; всем было надо, чтобы я дышалменя стали щелкать по щекам, будоражить высушенное простынкой тельце, перед этим исполосовав мой рот жесткой канюлей, которая со свистом тянула в себя остатки слизи, бесцеремонно утопая в моих губах и под языком, сдирая розовую слизистую в самых укромных уголках, покушаясь на горло. И я закричал. Подумать глупо: от обиды. И почти сразу меня оставили в покое.
Я все же немного волнуюсь, и мне хочется отвлечься. Перевести дух после первых напряженных минут. Горе-стайер размашисто начал путьпочему-то без упражнений и подготовки. Это, видимо, от неумения и неопытности. Надо переждать и втянуться в нужный темп, начать правильно дышать. Бесполезно все строить самомуследует найти хоть какое-то течение, которое только подправлять и не мешать ему. Оно должно все сделать само, а мне лишь бегать по его бережку, слушая прохладное струение и всплески.
Сегодня холодно. Сегодня сильнейший ветер. Влажными кулачищами он бьется в рамы, так что они дребезжат; треплет на флагштоке синий флаг с белым лотосом, городские березы, волосы идущих внизу женщин, безуспешно уклоняющихся от непогоды. Машины скользят по разбитому стынущему после лета асфальту бесшумно, потому что все звукиот ветра и только от него