Колючка, наверное, сказал бы лучше.
Армянка забывает, как моргать. Я ненавижу ее нечеловеческие турецкие глаза. Я приказываю еврею отрезать полоску скотча и заклеить жене рот. На скотче нет моих отпечатков. Теперь я объясняю тощему, что он должен сделать. Нет, ему не хочется, он пробует возмущаться, из его горла рвутся всегдашние заклинания о несчастном народе. О недостижимом покое, который наступит для них лишь тогда, когда Белые исчезнут с лица земли.
Слова немного не те, но смысл ясен.
Женщина мычит словно корова и трясет головой. Я обещаю, что застрелю их обоих тут же, если еврей не подчинится. Ему остается только подчиниться.
Не тряси своими шмотками рядом со мной.
Неожиданно меня мутит и от его вони, и от запаха цветов. Женщина тоже начинает источать зловоние. Что испытывают уборщики клеток в зоопарке? Этих парней можно пожалеть.
Выходи, говорю я тощему, выходи с табличкой и чеши целый квартал. Через десять минут вернешься, иначе я убью твою жену. Дрожащей пятерней он берет табличку, которую я ему протянул, качает головой, повторяет неслышно. Он не верит, что в свободной стране кто-то способен ткнуть носом в говно самоизбранный народ.
Нет, нет, нет, нет.
Да, да, да, да.
Меня поджаривает адреналин. Ладонь на рукоятке ПМ липкая от пота. Что обо мне там думает Колючка? А группа слежения? Под носом у меня тоже вспотело. И виски под шапкой-маской. Еще десять минут, если все пройдет хорошо.
Я не вижу, как Колючка совершает обход в окрестностях павильона для цветов. Один раз к дверям подходит парочка навеселе. И быстро исчезает. Армянка напротив меня хочет кричать, вопить, звать на помощь. Великан убеждается, что опасности нет. Затем он едет за голым евреем, следя, как он выполняет мое поручение. У тощего из одежды только часы. Иначе время ему никак не определить.
Каждый встречный прохожийеще одна пощечина попранному достоинству. Может быть, этот вырожденец окажется потом в психушке. Мало кто из его собратьев там не был или не испытывал потребность там оказаться.
Да, твердят телеведущие, белый расист появляется в магазине цветов и унижает ни в чем не повинного гражданина. СМИ бьют тревогу. Губернатор заявляет, что подобная гнусная выходка не останется безнаказанной.
Такое невозможно в стране, которая поклоняется гуманистическим ценностям. О чем вы! Все имеют право на жизнь! Пока не установится Мировое Правительство, мы все так и будем барахтаться в вонючей луже, утопать в варварстве. Поверьте в «холокост» и обретете счастье! Для этого нужно просто ничего не делать. Поверьте в то, что небелые должны управлять планетой, и вам обеспечат свободное от расовых предрассудков будущее. Звоните прямо сейчас и Всемирный Еврейский Конгресс ответит на интересующие вас вопросы. Несогласных ждет пожизненное заключение, газовая камера, доза смертельного препарата. Выбирайте.
Злая Фея Статистики возьмет тебя за горло и рявкнет так, что будешь корчиться от боли.
Белые не способны заговаривать Фее Статистики зубы, и это делают евреи. И вам никогда не узнать, что
Нью-Йорк наводнен черными бандами. Москва умерла, раздавлена нашествием чужаков, оглушена звериным тарабарским наречием. В Тель-Авиве легально с молотка продают в рабство Белых женщин. В Париже скоро объявят конкурс: кто больше найдет на улице нечерных лиц. Победителюбесплатную кофеварку.
Я вижу ошеломленное и испуганное лицо Светы. Ни о чем подобном она раньше не слышала. Когда она сидела рядом со мной, стараясь не пропустить ни слова из рассказа Генерала, я чувствовал ее напряжение. Судорогой от ужаса сведена ее душа.
Звоните прямо сейчас!
Всем миром дадим отпор подонкам! Ставьте подписи. Белые, пожалуйста к нам! Ставьте подписи и получайте ваши тридцать сребреников.
Ведь главноемир и покой!
Не знаю, что делать, если с этой армянкой случится обморок. К нему она, похоже, подошла вплотную. Я спрашиваю, как у нее дела, а она мотает головой. То ли хорошо, то ли наоборот.
Остается времени четыре минуты. Пот впитывается в черную маску. Армянка громко и натужно сопит. Ячеловек, захвативший заложника. Еще сегодня утром я не собирался никого захватывать, черт побери. Три минуты. Жду, когда завоют сирены.
Садись на табурет, говорю я заложнице, указав пистолетом. Она села на него своим широким задом, который свесился по обеим сторонам маленького сиденья. Привязывай себе ноги, велю я. Армянка глядит в провал дулатак в фильмах бываети, наверно, вспоминает всю свою конвульсивную жизнь. Да, настоящий ужас. Еврей психолог сказал бы, что я испытывал в тот момент лишь упоение властью. Замену оргазма. Что я ущербен, что я маньяк, обиженный с детства на весь мир.
Дерьмо собачье.
Мне жаль эту волосатую телушку. И ее, и ее мужа. Их двое, за их спинами стоят значительные силы, в том смысле, что приди сюда сильное подкрепление, нам с Колючкой пришлось бы рвать когти. Ни тощий еврей, ни его благоверная не попробовали даже сопротивляться. Они сильны лишь когда их много.
Сирен нет. Я устал. Женщина привязала сначала левую ногу, затем правую, выпрямилась, сделав вопросительную мину. Будто я вижу ее гримасу. Но свет немного падает на ее физиономию. Руки привязывай, отвечаю. Куда? Пришлось в дело включиться мне. Заматываю мясистые запястья скотчем, заложница сопит шумно, точно ветер дует в зарослях. Чтобы справиться с ее руками, приходится положить ПМ на пол возле себя.
Прошлый я протестует где-то в глубине, бьется в стену клетки, которую я собираюсь похоронить навсегда. То чудовище с моим лицом требует человеколюбия. Я почти поддаюсь. Нет, нет, нет, Стокгольмского синдрома мне не нужно. Сирены не звучат.
Если вдруг тощий еврей убежал, унося на себе табличку: «Пасобник оккупантов», мне придется выполнить обещание.
Снаружи раздаются свист и хохот. Армянка вскидывает голову, будто к ней пришло спасение. Я смотрю, как «пятерка» Колючки притормаживает у бровки тротуара. Еврей отчаянно дергает дверь. Он забыл, что нужно толкнуть ее от себя, там так и написано.
Я кричу ему, чтобы толкал. У него грязные ноги, грязное тело, грязное лицо, онживотное, сбежавшее из клетки. Даже в сумраке я вижу, что из правой ноги еврея идет кровь, по полу тянется темная полоса. Он наступил на стекло. Вероятно, когда крался по кустам, избегая людных мест. Кто-то его видел совсем близко. Машина Колючки мигнула фарами.
Тощий меня обманул.
Не стреляйте, говорит он, тоже глядя в бездну пистолетного дула. Вы обещали.
Может, я и совершаю предательство, не нажимая на курок. Обещал ли я? Да, обещал.
Еврей запрокидывается и со всей силы ударяется затылком о стекло витрины с внутренней стороны. По стеклу идет трещина до самой металлической рамы наверху. Я вспоминаю драку с черными. Но череп тощего гораздо легче и мягче. Ударь я посильнее, его мозги вылетели бы наружу. Армянка бьется в темноте и мычит, стонет.
Выйдя из проклятого салона, я запрыгиваю в машину Колючки. Он едет без включенных фар. На улице какие-то люди, но они исчезают. Звонит ли кто-нибудь из них в милицию сейчас? Великан сам стаскивает шапку-маску с моей головы, потому что я забыл. Вынимает пистолет у меня из пальцев. Я не чувствую его в руке. Ладонь пахнет оружейной смазкой. Колючка уверяет, что все в порядке.
Почему-то мне приходит в голову спросить, где теперь наставник Колючки, чем он занимается. В эту минуту важно это знать.
Его убили. Я видел, как ему размозжили голову ментовскими дубинками.
За что? спрашиваю.
Они знали, кто он такой. Зачем тратить средства и силы на следствие, допросы, суд, зачем вся эта волокита, когда можно просто уничтожить врага?
Колючка хочет, чтобы и я смирился с этой мыслью.
Он говорит, что сегодня я могу поехать домой.
5
Могло быть так, что они все походили бы на меня. Они сидели бы вдоль стен на казенных стульях. Перевязанные, загипсованные, залепленные пластырями мумии представителей Белой расы. Лица, искореженные ссадинами, синяками размером с куриное яйцо, кровоподтеками, с переломанными скулами и носами. Это были бы следы битв.
Обыватели дерутся за каждый квадратный метр дворов и подъездов, на огромном театре военных действий разворачивается сражение, состоящее, как мозаика, из десятков тысяч микроскопических конфликтов. Эти люди сидели бы и смотрели на меня бешеными яростными глазами. В какой-то момент домохозяйки начинают точить ножи, чтобы использовать их не по прямому назначению. Теперь нож спрятан под юбкой. Старухи скрывают в палках длинные спицы. Бывшие алкаши готовят коктейли Молотова и заливают смесь в пустые бутылки из-под водки. Все заражены телепатиейдостаточно беглого взгляда для установления контакта. Известен день и час генерального наступления. Утром за завтраком никто не говорит об этом. Мужчины отправляются на работу, а женщины принимаются гладить одежду, которая завтра или уже сегодня вечером будет залита кровью. За ужином никто не говорит об этом.
Они пришли бы сюда, к 14:00 рассказать о своей жизни. О своей собственной борьбе. Именно этого жаждет Генерал. Откровенности. Отказа от прошлого. Духовного экстремизма и разрушения основ. Света слушает внимательно. Происходит невероятное: самая красивая женщина из тех, каких я встречал, безоговорочно мне доверяет.
В общественном транспорте одни смотрят на меня как на чокнутого, другие с сочувствием, третьи совсем иначе. Эти, последние, понимают гораздо больше остальных. Нельзя выиграть боксерский поединок, ни разу не получив по морде. Некоторые люди кивают мне, по их губам пробегает призрачная усмешка. Света держит меня под руку, и от ее присутствия мое тело не так сильно болит. Гормоны играют, способствуя выделению внутренних обезболивающих средств. Недавно я понял, что забыл дома лекарство. Мое дыхание сиплоето, что через нос. Дышать ртом долго невозможновсе внутри пересыхает.
В автобусе есть один черный. Мой взгляд натыкается на него, чтобы прожечь дыру в спине под голубой майкой. Черный сидит через четыре ряда сидений впереди. Вокруг него словно зачумленная зона, стоящие белые пассажиры соблюдают дистанцию, опасаясь запачкаться. На сиденье, развернутом спиной к водителю, женщина с маленькой дочерью. Они не сводят с черного глаз. Взгляд у них одинаковый. Чужак вдруг понимает: он привлекает к себе внимание. Но оборачивается, чтобы посмотреть прямо на меня. Ничего не стоит испугаться моего разбитого лица. Черный и правда испытывает страх, мой забитый нос улавливает то, насколько сильно он боится. И ты чувствуешь это не рецепторами, спрятанными в ноздрях, а нутром. Так вожак волчьей стаи узнает, что пора резать вконец доведенного до безумия оленя.
Света говорит, что черный выйдет на ближайшей остановке, и оказывается права. На залитом солнцем асфальте он кажется кляксой.
Света принимается рассказывать про свою мать. Месяц за месяцем та становится все хуже и требует к своей персоне больше внимания. Ее гнетет ужас перед будущей смертью. И еще мать Светы плачет навзрыд, когда видит ухоженных богатых стариков из бразильских сериалов. Ей хочется быть такой же. В том, что она не ухожена и не богата, виновна, разумеется, Света. Слушая, иногда я отключаюсь, анализируя боль в ноге, укушенной стаффордширским терьером. Раньше я не был таким безалаберным. Раньше я сразу пошел бы в больницу и получил курс уколов от бешенства. Я решил, пусть это будет вызов самому себе.
Я спрашиваю, не боится ли Света оставлять Рексу наедине с матерью. Как я и ожидал, девушка отчаянно боится. Сегодня утромпосле прогулки и кормежкиРекса, казалось, умоляла хозяйку: не уходи, не уходи, не уходи.
На новом месте все будет по-другому, сказал я.
Есть ли мне что рассказать взамен? Чтобы сблизиться, всегда необходим обмен информацией. Играешь сам с собой в психолога. Уверен, что умеешь сопоставлять и строить выводы лучше, чем кто бы то ни было. Ну, я и поведал, что мои родители умерли, один за другим. Матьот осложнений на сердце после гриппа, а отецот солнечного удара, вызвавшего инсульт. Дистанция между ними составила два года. Хочется думать, все прошло безболезненно. Для меня же было совсем наоборот. Нет, у нас в семье не было никакого понимания, мои родители походили на Светину мать. В войнах друг с другом они использовали меня в качестве связного. Я пробирался по минным полям, под бомбежками, под прицелами снайперов, всеми силами стараясь донести важный пакет, пусть даже в нем и содержалось нечто вроде: «Вынеси мусорное ведро». Никакой любви, хотя это неправильно. Мне было девять лет, и я пролил много слези никто из них потом не сказал мне даже спасибо. Перемирие наступало очень ненадолго.
Мальчик-миротворец с моим именем не в силах предотвратить новые витки конфликта. Не существует такого понятия, как Стол Переговоров. Мыантисемья.
Мой отец настаивает, чтобы после школы я изучал сельское хозяйство, а матьчтобы психологию. Я дезертирую с фронта и поступаю на филологический факультет. Меня забрасывают письмами, где предают анафеме. Сначала отец, потом мать. Мать однажды пишет, что я попусту потрачу пять лет, когда мог бы изучать медицину. Будто хотела этим намекнуть: кто будет лечить и кормить нас в старости? Мы были традиционной семьей, в которой положено обвинять друг друга за неудавшуюся жизнь, деградировать, теряя человеческий облик, изливать желчь по любому поводу. Отец не ушел к другой женщине лишь потому, что был ленив. Мать была одинока словно единственная рыбка в аквариуме. Им обоим жилось неплохо, если удавалось не соприкоснуться друг с другом. Если соприкосновение произошло, враг мгновенно получал солидную порцию тяжелых бомб и отравляющих веществ. Потом они жили без связного и тяжко страдали от необходимости время от времени разговаривать.
Мои родственники смотрят на меня косо. Им было бы легче, если бы оба родителя умерли на моих руках. Они полны ненависти. Мыантисемья. Антирод.
* * *
Мы со Светой опережаем время. Я говорю:
Давай выйдем на одну остановку раньше.
Она говорит:
На улице жарко.
У нее что-то вроде приступа агорафобии. Дыхание учащенное, ноздри подрагивают, грудь резко поднимается и опускается. Света оставляет на моем предплечье следы от ногтей.
Мы выходим, и подбираемся к месту сбора словно разведчики. У меня такая привычкатуда, где я буду впервые, я иду пешком. Мне нужно осмотреться, изучить обстановку. Создается иллюзия, что я сумею в случае чего контролировать ситуациюмать и отец сами того не зная приучили своего отпрыска отовсюду ждать неприятностей. Вероятно, подсознательно я ищу, какой дорогой бежать. На настоящей войне, подобное стремление весьма бы пригодилось.
Я думаю, что мог бы выступать в роли диверсанта.
Разведчика.
Снайпера.
Надо пройти через арку, чтобы попасть во двор. Я сверяю по памяти номер дома и подъезд. На месте подъездавход в магазин компьютерной техники. Сегодня закрытый. О нем и говорил Генерал. Возле пластиковых дверей, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, собираются люди. Они похожи на меня, да, но никто из них не напоминает зомби. Мужчины, женщины, дети. Света говорит, что приезжают семьями, указывая на стоявшую в стороне машину с открытыми дверцами. Внутриотец, мать, сын и дочь, подростки.
Густо растущие деревья скрывают от остального двора этот уголок. Света сказала, что нам нужно устроиться где-нибудь в сторонке. У нее по-прежнему агорафобия. Вынув платок из сумочки, она вытирает им испарину с шеи. Потом проверяет свой внешний вид при помощи зеркальца.
Мы все присматриваемся друг к другу, кто-то пытается заводить знакомства. Уже слышны первые разговоры. Тихие и неуверенные. Мне не надо прислушиваться, о чем говорят две девушки, находящиеся в четырех метрах от нас. И так ясно.
Появляется машина. Колючка сразу привлекает мое внимание, он вырастает точно из-под земли, внимательно осматривая двор. Я ничего еще не знаю о том, что мы будем работать вместе.
Я не знаю ничего ни о чем.
Пока Генерал идет к двери, я испытываю нарастающее беспокойство. Есть третийон уступает в росте моему будущему наставнику, однако такой же широкий в плечах. Тяжело выдержать его пронизывающий взгляд. Его зовут Резак. Его лицо точно грубо вырезанный из дерева славянский идол.
В нашей группе копится внутреннее электричество. Между нами проскакивают разряды.
Колючка плотно завернут в черный костюм, черную рубашку, черный галстук. Короткий ежик волос. Кажется, ни его, ни остальных двоих не смущает жара под тридцать градусов. Генерал и другой мужчина по прозвищу Резак похожи на черных воронов. Мыпоборники новой веры, высадившиеся на пустынном берегу неизвестного континента. Мы не имеем понятия, что с нами будет с этой минуты. Ведь даже самым сильным и твердым духом мужчинам нелегко, когда приходится отказываться от прежней жизни. Очень похожие на мой взгляды я улавливаю среди пришедших. Сначала их привлекают следы от ударов, а уже потом настороженное ожидание в моих глазах. Потому что очки я снял.
Наши со Светой места у стены небольшой комнатки, расположенной позади торгового зала. В зале компьютеры накрыты прозрачной пленкой, чтобы меньше собиралось пыли. Оргтехникахороший источник дохода для подрывной деятельности, думаю я. Мою уверенность в том, что я связался с людьми, затеявшими революцию, ничто уже не могло поколебать. В комнате два письменных стола, поставленных боком друг к другу. За ними на стене висит написанный на белом шелковом полотнище слоган: «Если ты русскийбудь русским». Похоже на рекламу. Но сегодня никто не понимает текстов, если они не облечены в до ужаса аскетичные формы. Хайку отдыхает. Поэзия отдыхает. Литературакладбище надежд и фантазий. Сочини поэму в одну строкуи продашь самый неходкий товар. Нормально.