Я тоже с кем-то здороваюсь и знакомлюсь, с кем-то целуюсь, забывая имена в тот же миг, как услышала. Чьи-то руки сменяют другие руки, я жму их все, смеюсь не переставая, когда внезапно, передо мной оказывается Он.
Герой, ради которого я все это закрутила.
Моя улыбка замирает и крошится. Фальшивое имя примерзает к верхним зубам.
Пенелопи, а? говорит он. А где Верена?
Филипп, обвешанный моделями с обеих сторон.
Верена? спрашивает Ксавье.
А-а, опомнившись, восклицаю я, это моя соседка по общежитию. Она уехала Ммм по работе.
А! говорит Филипп. Трудолюбивая маленькая пчелка. Все тычинки, да пестики.
Модели осторожно смеются; их глаза ощупывают меня. Словно тоненькими, невидимыми щупальцами. Лезут в зубы, декольте и корни волос. Тряхнув плечом, Филипп сбрасывает с себя брюнетку, что я недавно видела в туалете. И незнакомую мне прежде блондинку с порозными волосами. Интересно, где Рыжая? Все еще в туалете?
Он дал ей отставку?..
Ты что, наркотики приняла? спросил Филипп. Ты на ногах не стоишь
Ну, если это не ноги то, что ты там сам принимал?! окрысилась я.
Девушки рассмеялись; мне хотелось поубивать их всех, но их было слишком много. Я не осмелилась. Филипп обнял за талии двух ближайших и удалился четкой плавной походкой льва.
Выглядишь, как городская сумасшедшая, Пенни.
В первый миг мне казалось, я не смогу дышать. Я каждой клеточкой ощутила убожество образа, в котором пришла. Красные тени, красные брови. Увидела все еще раз, его взглядом
Казалось, боль разорвет меня на мелкие части. Но боль отступила прочь. Как волна, разрушив прибрежный город, откатывается в море.
Ксавье обнял меня.
Ты в порядке? спросил он взволнованно.
Нет. Я хочу домой.
Из-за этого типа? Слушай, он же дерьмо, хоть и золоченое. Ты знаешь, сколько девчонкам приходится от него терпеть? Знаешь, какой он грубый и мерзкий?.. Ты еще очень молоденькая и не знаешь таких парней. Его одежда и образэто ненастоящее. Внутри этот пареньпросто кусок дерьма. Твоя подруга знает, что он жентаый?
Я кивнула и шмыгнув носом, пошла за Ксавье.
Ночь падала на голову хлопьями кокаина.
Запрокинув голову, чтобы не потекла тушь, я плакала в туалетной кабинке. Какая-то девушка кричала в свой телефон:
Приезжай в «Лимон»! Тут нечто невообразимое начинается! Штрассенберг буквально швыряется деньгами.
Я решительно вышла из туалета и пошла в зал.
Филипп сидел на диване, как русский олигарх в кино, а вокруг него на все лады танцевали и извивались девицы. Не знаю, что именно им приходилось «терпеть», но все они выглядели довольными и прыгали очень резво, Филипп щедрой рукой совал им в трусы оранжевые купюры. Кому под джинсы, кому под юбки. Девицы кокетливо взвизгивали, но все ему позволяли.
Я не Уорен Баффет, но даже мне стало ясно, почему его инвестиции ни разу не окупились. Они никогда не окупятся, если вкладывать свои деньги в чьи-то там чужие трусы.
Я решительно отвернулась от машущего рукой Ксавье и пошла к Филиппу. Прямо, быстро и ровно. Как летит стрела, пущенная из лука, как камень идет ко дну. Когда Филипп поднял глаза, я яростно пнула диван между его, широко расставленных ног и взвизгнула, стараясь перекрыть музыку:
Тытварь, ничтожество, альфонс долбаный!..
Все замерли. Он поднялся
Как ты меня назвала?!
Уверенность испарилась. В один момент. Так: хоп-с, словно шарик лопнул. Вспомнилась наша последняя встреча, Джесс и тот хруст, с которым треснула ее челюсть.
Ты слышал! одними губами сказала я.
Глаза Филиппа вспыхнули и погасли.
Колонки гремели с такой силой, что даже пол вибрировал. Цветомузыка стреляла по зеркальным шарам.
Ди-джей увлеченно склонился над пультом, прижав к голове наушник. Синие лучи разрезали танцующие фигуры напополам.
Лицо Филиппа вспыхивало и гасло передо мной.
Беги! сказал мой внутренний голос.
Он ухватил меня за руки и притянул к себе.
Жар его тела прожигал сквозь корсет. Энергетика моих вен смешивалась с пульсацией клуба. Чужие запахи смешивались в кучу, все, только не его. Мой мозг словно выделил для Филиппа отдельную папку.
Виски, одеколон, афтершейв. Вейв и листерин, как в тот наш последний вечер. И память напомнила все другие ночи, когда, приходя из клуба, он забирался в мою постель.
Вот значит, откуда он ко мне приходил Я покачнулась, корсет душил меня. Я оступилась, выпрямилась, опять качнулась А потом полетела в душную податливую тьму.
Воскрешение
Похмелье было тугим и тяжелым.
До меня не сразу дошло, откуда взялся Филипп и что за шипучую хрень он мне дал и почему передо мной кружится не моя комната, а его.
Выпей, велел он, протягивая какой-то стакан.
Я подчинилась и тут же почувствовала, как тошнота успокаивается. Филипп метался по комнате взад-вперед.
Как тебя угораздило связаться с этим ничтожеством? Да еще нажраться до такой степени?
Кто бы говорил? просипела я.
Это я отрубился или все-таки, ты?
Мне просто не хватило дыхания, сказала я ровно, имея в виду корсета.
Нос, видать, заложило, прикинул он. Скажи спасибо, что Ральф не видел. Он бы тебя прямо там убил.
Если я правильно помню, он выбрал тебя. Жаль он не видел, как ты бросался деньгами!
Вчера я позвонил твоему дяде, сказал, что ты напилась и я не рискую отпускать тебя в ночь одну. Но на твоем месте, я бы слегка прочухался прежде, чем ехать домой.
Я не ответила, просматривая уведомления на мобильном.
Ксавье не звонил. То ли еще не проспался, то ли испугался, когда я вырубилась. Я не решилась про него спрашивать.
За окном бушевал очередной дождь. Совсем, как в то утро, когда Филипп впервые обозвал меня сукой за то, чего я не делала. Я почему-то вспомнила, как сидела Джесс. Опухшая с похмелья, вся в потеках косметики
Можно душ принять?
Там вода закрыта. Пойди в мою спальню Полотенца под раковиной.
Все было как-то обыденно и привычно. Он даже, вроде, не злился из-за того, что я обозвала его альфонсом. И я подумала: а обозвала ли? И что из того, что я помню, вообще было?
Я тщательно вымыла пропахшие дымом волосы и, с трудомследы косметики из-под глаз.
Моя одежда давно была упакована и отправлена в Штрассенберг, поэтому я решилась заглянуть в шкаф Джесс. Самые ценные вещи, разумеется, Марита убрала, но в шкафу еще пылились повседневные шмотки. Я выбрала джинсы, лифчик и блузку. Потом спустилась на кухню, обдумывая то, что помнила.
Мы поругались вчера Прежде, чем я упала?
Чего? Филипп, разливавший кофе, чуть обернулся.
Ну, когда ты раздавал девкам деньги, а я сказала
Я?! Ты с ума сошла? Ты была с этим недоделком-французиком и какими-то модельными скаутами хрен знает, кто они были на самом деле. Я видел, что ты не в себе и подошел посмотреть насколько.
Но ты был с бабами.
я подошел посмотреть, насколько, повторил Фил. А так как ты была инкогнито хоть на что-то у тебя хватило ума, я просто представился и позвал тебя к нам в компанию. Ты пошла было, но потом не дошла Я дал ему денег, чтобы он отвалил с этим сраным платьем, и он отвалил. Все. Конец истории. Ты должна мне полторы штуки за платье и за химчистку. Ты облевала весь мой пиджак.
Ты, взвилась я, должен мне год моей жизни и репутацию! Забыл, что случилось, когда домой пьяным явился ты?!
И впервые на моей памяти, Филипп покраснел.
Развенчание муз
Я долго сидела в ванне, то и дело подливая горячей воды. Казалось, я никогда больше не смою с себя помои.
Когда Филипп подвез меня к студии, забрать вещи, Ксавье показал мне, что значит настоящая говно-ниагара. Он долго, изысканно и со вкусом описывал мне, как и где я закончу, когда «богатый сукин сын наиграется». Потом еще объяснил, что как модель яничто и посоветовал сразу идти в эскорт.
«Потому что в этом городе ты работать уже не будешь!»
Ну, а когда он, наконец, отдал мою сумку и одежду, в которой я вчера появилась, то разобрал в деталях мой сегодняшний гардероб. Мол, таких джинсов уже года три не носят и мне бы лучше вернуть их в тот «сраный секонд-хенд», где я их взяла.
Еще никогда я так не сочувствовала Маркусу, которого клевали художественные критики. Еще никогда мне так яростно не хотелось кого-то убить. Но я не могла нарушить свое инкогнито. Лишь когда я «выметалась», а разочарованный Художник бежал за мной по пятам, пытаясь создать как можно более выпуклый образ того, насколько ничтожной он меня видит, Филипп вспомнил главное семейное правило: вставать на защиту членов своей семьи.
Когда он вышел из машины, Ксавье осадил и попятился.
Это все ничего не значит! заявил он, отходя на безопасное расстояние. Помяни мое слово. Ты приземлишься на улицу примерно через неделю.
Вспомнив Рыженькую, я прикинула в памяти ее сроки и поняла, что Ксавье не врет.
Ну, как тебе? спросил Филипп.
Я распахнула дверцу, высунула голову и с шумом выплеснула свое мнение на асфальт.
Бай, Моделинг, здравствуй, Позинг!
Маркус ни слова не уточнил про моделинг. Наверное, сам все понял по моему лицу.
Возможно, ему было до лампочки, но ужасно хотелось об этом поговорить. Кто, как ни Маркус добрые тридцать лет слушает то же самое про свои работы?
Как все прошло? уточнил он нехотя.
Ужасно Фотограф просто хотел со мной переспать. Не то, что я правда думала, будто я модель. Просто чувствую себя так, словно меня обгадили. Он бежал за мной полквартала и обзывал.
Добро пожаловать в мой мир, грустно ответил Маркус.
Я посмотрела на него; на его поникшие плечи. И мне стало до боли, по-матерински жаль его. Я довольно сильно поранилась о критику, хотя не особо хотела попасть в тот мир. А Маркус ведь мечтал стать художником.
Мечтал, работал, но так и не стал.
Мне очень нравится, как ты пишешь!
Жаль, ты не критик.
Я пожала плечами: критики, пфф!.. Как можно всерьез полагаться на мнение художников-неудачников? Искусство нужно чувствовать. Понимать его должны только те, кто отдает сотни тысяч за пять бананов, приклеенных серебристым скотчем к белой фанере.
А работы Маркуса чем-то трогают, будоражат, щекочут. В его работах есть нерв.
Но тыхудожник.
Я просто ремесленник, сообщил он, заметив, что я впечатлилась. Тебе это нравится, потому что ты ни черта не смыслишь в настоящем искусстве.
Ну, почему же? возразила я, вытаскивая потрет Себастьяна верхом на Цезаре. Одно время в моде было искусство навроде этого. И это очень понятно.
Конь выглядел, словно вот-вот сорвется с места, я почти чувствовала жар и запах пены, летевшей из его пасти. Скорее всего, это была работа по памяти, или по фото. Ни одна лошадь не будет часами стоять на одной ноге. Даже такая выдающаяся, как Цезарь. С другой стороны, работали же как-то художники прошлого, не имея под рукой дигитальных камер.
Сегодня в моде уродство, а не искусство.
Или, простые, незнакомые имена Ты никогда не думал писать инкогнито?
С чего вдруг?
Я пожала плечами:
Когда меня забраковали на кастинге, я позировала одному, чрезвычайно креативному молодому гению. Он заляпал всю меня кетчупом и уложил на пол. Все восхитились и стали его хвалить. Я, прям, спокойна за мое будущее. Эта работа переживет века. Критики уже сейчас спорят, что за выражение у меня на лице. Улыбаюсь я, или хмурюсь Чтоб ты не мучался в бесплодных догадках, я расскажу тебе: кетчуп начал стекать мне в нос, и я пытаюсь дышать через жопу.
Маркус улыбнулся и склонив голову, посмотрел на картину в моих руках.
Себастьян выбрал другой портрет. Он просто еще раз надо мной посмеялся.
Он посмеялся над Маритой, возразила я. И ее надушенными «художниками» Знаешь, мы живем в непонятное время кривых зеркал. Все нормальное считается ненормальным. А ненормальное называют то смелым, то альтернативно-красивым Знаешь, что мне сказали на кастинге? Что мне нужно грудь убрать. Как тебе? Женщина больше не должна иметь грудь!
Маркус чуть покраснел.
Раз уж мы об этом заговорили Очень неловко, но все вокруг думают, что тымоя дочь. Ты помнишь? Твои груди очень красивые, но не пора ли уже прикрыть их? Я был бы очень признателен, если бы ты сменила жанр.
Я улыбнулась и собрала все свое обаяние в улыбке. Очень сложно, к слову, общаться с мужчинами, которые никогда не смотрят ниже лица.
Можешь взять любой снимок и нарисовать платье. Можешь на каждом платье нарисовать!
Маркус чуть покраснел.
Подобно многим диктаторам, которые уверенно держат кулак на шее мало-мальски крупного общества, он был раним и чрезвычайно не уверен в собственной власти, когда мы были одни.
А знаешь, что? спросил он. Пошли они в задницу! Поступай, как хочешь. Нам с тобой здорово повезло: конюшни нынешнего графа ежегодно производят тонны дерьма, и мы можем класть его на мнение критиков огромной лопатой.
Да! ответила я. А если лошадиного будет мало, мы можем пригласить их на ужин с графом, и он доложит! У него всегда есть несколько сильных слов о современном искусстве. Помнишь, как он специально перевернул картину вверх ногами, а потом еще заставил художника доказать, что это не верх, а низ. И объяснить, что это такое?
Маркус ухмыльнулся уголком рта и скрестил руки на животе.
Недавно мне пришла в голову отличная мысль.
Да?
Ты слышала что-нибудь о Георге Вайсе? Он иллюстратор. Готика, фэнтези и такое все У него еще дочь Пенелопи, ну, ты ее знаешь В общем, он написал в одно крупное издательство, которое производит карты Таро и все такое. Послал им свои эскизы и кое-какие наброски и знаешь, что? Им все понравилось. Они даже предложили мне выпустить колоду не за свой, а за их счет! Как тебе?
Здорово! я расхохоталась. Вот это поворот! Но Ты разве, разбираешься в Таро?
Маркус скромно потупился:
Я изучаю такие вещи. Уже много-много лет. Твой прадед лично знал Алистера Кроули и сам неплохо разбирался в таких вещах. Я обнаружил его записи однажды на чердаке и собственно, я написал книгу. Только дай слово, что ничего не скажешь, пока я сам не решу.
Ты наймешь натурщицу?
Я предпочел бы тебя
Сиськи утратили свой изначально-неловкий смысл. Маркус уставился на меня, потом резко развернул спиной к себе и без спроса распустил волосы.
Пенелопи, сказал Маркус очень торжественно и указал на табурет за мольбертом, сядь туда. Папуля хочет сделать пару набросков.
ЧАСТЬ 5.
Мамы, карты и разрыв
Январь прошел незаметно. Дождливый и промозглый, как никогда.
Лизель вернулась с разводом, отец то и дело мотался в больницу к Джессике, я удалила свой профиль в Инсте и теперь почти что все время проводила на чердаке у Маркуса.
Он делал наброски, учил меня читать карты и рассказывал о прадеде. Мы посещали музеи Криминалистики, читали у камина Лафкрафта и изучали символику карт Таро, с точки зрения Алистера Кроули.
Мы были, как обломки кораблекрушения. Два человека, которые провели весь круиз, нетерпеливо раскланиваясь на палубе, внезапно сблизились, когда корабль пошел ко дну. А он пошел. Все теперь было по-другому.
Отец вернулся, но не ко мне. Когда он забегал в больницу к Джессике, Лизель сказала прямо:
Тыидиот!
И вот однажды, вернувшись домой из клиники, он доказал нам это.
Привет, семья.
Мы обернулись; в камине с грохотом взорвалось полено, и я подумала: не к добру.
У меня к вам просьба, торжественно, как с церковной кафедры рек отец. И я вас очень прошу, отнеситесь к этому снисходительно
Ты не в церкви, Фред, оборвала Лизель.
Она сидела перед карточным столиком, обтянутым зеленым сукном и раскладывала карты. Обычные, не Таро. Лизель раскладывала пасьянсы.
Какая блажь взбрела тебе в голову? спросила она.
Джессика хотела бы провести выходные дома.
При чем тут мы? Пускай поезжает к мужу.
Мама! отец поморщился. Не начинай, прошу. Джесси теперь другая
Мы переглянулись и рассмеялись. Джесси всегда была одинаковая: в маске. Он это позабыл.
Если ты решил вспомнить молодость, то сними номер, отрезал Маркус. Джесс уже тогда была с легкой придурью, хоть ты это отрицал Теперь у нее серьезный диагноз! Шизофрения.
Отец отмахнулся.
Мама! взмолился он. Мы все ошибаемся. Джесс была молодой девчонкой.
Скажи уж лучше, что во всем мире ты не нашел таких же сисек, как у нее! Лизель раздраженно собрала карты. Что же, ты все решил, поступай, как знаешь. Но если проснешься с ножницами в груди, не говори, что я тебя не предупреждала.
Верена, переметнулся он.
Я раздраженно собрала собственные карты. Две выпали. Два сразу старших Аркана. Башня, объятая пламенем, из которой падали Царь и Первосвященник, шестнадцатый. И Дьявол, рогатый монстр, держащий мужчину и женщину на цепях. Пятнадцатый. И я опять не обратила на них внимания, решив, что просто не успела перемешать.