Опять накатило; вспомнились глаза дочурки, повзрослевшей в короткий миг.
я не хочу уезжать. Пусть Джесси забирает мое имя и уезжает.
И он сказал ей:
Нет, Куколка. Однажды ты вырастешь и поймешь!
Верена выросла, но вот поняла ли?
Фредерик так надеялся, что однажды дочка найдет его. Каждый раз, меняя помощника, он говорил ему о своей племяннице. На случай, если Ви найдет его официальные телефоны и позвонит. Говорил, что, если это случится, его должны немедленно известить.
Но годы шли, а дочка все не звонила.
И Фредерик заставил себя похоронить надежду. Он сам оставил ее. Из своей глупой, непримиримой гордыни. Зачем ей ему звонить? Кто он ей теперь?
Фредерик потер руку; в том месте, где сходились большой и указательный пальцы, остался стигмат.
Он все ей объяснил, как мог пятилетнему-то ребенку. Ви выронила мороженное Чайки набросились на лакомство клюя друг друга и их двоих. Клюв, пробивший его ладонь, оставил рану на виске Ви
Снова крепко перехватило горло. Вспомнилась маленькая Верена, которая цеплялась за его руки своими окровавленными ручонками и кричала:
Не отдавай меня, папочка! Я буду хорошей! Пожалуйста! Не отдавай!
Вспомнилась Джесс, которая с притворной терпимостью отцепила ее маленькие пальчики от его сутаны.
Не «папочка», детка, а «пресвятой отец». Твой дядя Фреддисвященник. У них не может быть деток.
Фредерик не сразу понял, отчего Верена такая смуглая. И что эта девочкавовсе не его дочь.
А у тебя есть дети? спросила девчушка по-итальянски.
Он вздрогнул.
Язык он знал очень хорошо, но порой, углубившись в собственные мысли, не сразу понимал смысл сказанного.
Что?
У тебя есть детки?
Это же католический священник, любовь моя, улыбнулась мать. У них не бывает деток
Он заставил себя улыбнуться, подавив непрошенный гнев.
У меня есть племянница, сказал он малышке.
Сколько ей лет?
Он замер, приоткрыв рот. Сколько ей сейчас лет? Он чуть не ляпнул, что «пять».
Я Я не знаю.
Тыплохой дядя, сказала малышка и облизала пальцы. Ты должен знать!
Мать девочки дернула за руку, извинилась и потащила дочь за собой.
Сколько ей?..
Медленно шагая по площади, Фредерик попытался вспомнить, как она выглядела тогда, но не смог. Вместо маленькой милой Виви, которую он звал Цукерпу, вспоминалась красивая взрослая деваха, которая могла бы хоть что-нибудь надевать, прежде чем встает перед камерой!
Сколько ей? Шестнадцать, почти семнадцать. Совсем уже взрослая, судя по фотографиям в Инстаграм. Очень взрослая Совсем, как Джессика в ее возрасте.
Наверное, уже и мальчишка есть. Утратила она интерес к мужчинам постарше?.. Он так надеялся, что утратила. Не хотелось бы, чтобы Ви унаследовала судьбу его матери. А если вдуматься, то и судьбу Джессики.
Да, Джесси вышла замуж. На этот раз, по любви. То, как Филипп любил ее, слепой бы заметил. И Фред надеялся, что Джесс счастлива. Может, потому Верена и не звонит? Филипп всегда был для нее старшим другом. Возможно, смог стать отцом.
Фредерик опять обозлился.
Почему, черт возьми, она выросла? Почему превратилась из ребенка сразу во взрослую, миновав стадию Гадкого утенка? Он много лет не общался ни с братом, ни даже с матерью, но за дочкиным аккаунтом в Инстаграме следил всегда. Сначала его вел Ральф, позднеесама Верена. И то, что она постила, рвало его на куски.
Да, как отец он был горд, что его девочкатакая красивая. Но как мужчина, он корчился от одной только мысли, для чего ее фотографии используют другие отцы. Отцы, дяди, дедушки, братья и даже сестры, прости их господи.
Как Джессика и Филипп позволяют ей подобные вещи?!
Когда Фредерик узнал, что его малышку вышибли из позором из интерната, он чуть не поседел. Но не нашел в себе сил не гуглить то видео. Руки тряслись, голова гудела. Хотелось вернуться в Гамбург и убить мать. Джесс тоже умела подобный фокус и научила ее Лизель. Но учить такому свою же внучку!? У этой женщины хоть что-то святое есть?
Фредерик много раз порывался позвонить дочери. Или написать. Но опять же кто он ей был сейчас? Если он не смог приструнить Джессику, где ему приструнить их дочь? Дочь Джессики, которую вырастила Лизель?..
Фредерик достал телефон и на ходу проверил знакомый профиль. Ничего нового. Последняя фотография висит, как и две недели назад. И ничего больше. Ни Сторис, ни ответов на комментарии. Обычно Ви отвечала.
Сердце заныло вновь.
Он все еще рассматривал ее накрашенное лицо, когда внезапно появилась темная линия с красной и зеленой иконкой в виде телефонной трубки.
Номер был немецкий, но незнакомый и сердце отчего-то предательски дрогнуло. И он поверил: звонит она.
Да?! спросил он хрипло. Да?.. Алло? Верена?
Фредерик? голос был мужской. Спокойный и твердый. Это Себастьян.
Фредерик качнулся вдруг, с трудом подавив вопрос. Пропавшая дочь, неожиданный звонок Себастьяна.
Верена тебе звонила? слегка оживился граф.
Нет Что случилось? С ней что-то произошло?
И да, и нет. У тебя есть время? История очень долгая.
Она жива? спросил Фредерик глухим голосом. Она две недели не была в Интернете.
Жива, конечно, странным тоном ответил друг. Просто она на психе разбила свой телефон, а твой очаровательный брат не стал покупать ей новый Могу я позвонить тебе с видео? Мне нужно видеть твое лицо.
Я наберу тебя, как только зайду в свой дом, бросил епископ. Минут через десять.
Старые обиды всплыли, как извещение о звонке.
Лицо и голос Себастьяна, когда тот сказал, что исключений он для него не сделает. Просто не может. Что скажут о них в семье?! И Фредерик рассмеялся: ну, надо же. Семья? И это ему говорит Себастьян?
С тех пор они не общались. Фредерик понимал: Себастьян не позвонил бы, если бы речь шла о пустяках.
Так и вышло. Ви разбила не только свой телефон. Она свою жизнь разбила.
Посидев еще несколько минут и переварив новости, Фредерик поднял телефонную трубку, набрал по памяти старый знакомый номер и, глубоко дыша, стал слушать гудки.
Резиденция Маркуса фон Штрассенберга, ответил голос с мягким румынским акцентом.
И он едва не расплакался: Мария.
Можно Маркуса? спросил он, не в силах сейчас объясняться еще и с ней.
Господи, сколько лет она у них служит?.. Единственная, кто от них не сбежал, когда они на мели сидели. Их с Маркусом нянька. Почти что вторая мать. На том конце трубки всхлипнули. Глубоко вздохнули:
Фредди? Мальчик мой, это и правда ты?..
Маркус освободился даже быстрей, чем Фредерик сумел успокоить Марию.
Есть люди, которые не меняются, и его брат был именно из таких. Его отсутствия он будто и не заметил.
Поговорить с Вереной? Фред, ты же знаешь наш договор. Джессика будет в ярости.
Джессика будет в гипсе недели три, оборвал он. И еще год наслаждаться свободой слова под наблюдением психиатров! Позови Ви. Я хочу с ней поговорить.
Маркус пытался юлить, ускользать, взывать к его чувству долга, и Фред пожалел, что не может видеть его лицо. Ему хотелось бы сейчас в него врезать.
Ты врешь, Маркус. Ее там нет.
Молчание.
Где она?!
В Баварии, буркнул Маркус. Я отослал ее к Ральфу. Могу я теперь вернуться к работе?
Тыхуже Гитлера, Маркус Тот хотя бы рисовать мог, выдохнул Фред и оборвал связь в надежде, что сумел зацепить брата за живое.
Она ждала, потом перестала.
Да? голос был взволнованный, виноватый.
Ральф был умнее, чем его брат. Возможно, просто смелее. Не прятался ни за горничных, ни за Джесс.
Она в больнице. Устроила голодовку. Лежит под капельницей, не ест и не пьет.
Зачем ты забрал ее у Филиппа?!
Затем, сразу завелся Ральф, видимо, этот вопрос задевал его за живое. Она не кукла для секса, мать вашу! Вот зачем!
Ты, значит, теперь решаешь? Решаешь, где Ви живет и с кем она будет спать?
Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.
Фредерик рассмеялся.
Горько, но рассмеялся.
Узнав, что Верена крутит шашни с Филиппом, он почти успокоился. Оторвала наследника. Неплохой бросок. Когда он узнал, что дочь отослали к Ральфу, спокойствие смыло взрывной волной: Ральф был другим. Фредерику он никогда особо не нравился. То ли из ревности: Ральф нравился всем женщинам в его доме, начиная от матери и заканчивая Гретой. То ли из неприязни: своего сына Себастьян пристроил за его счет. А когда речь зашла о его дочурке, заговорил о чести Семьи.
Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.
Смотрите-ка!
Ты уже решил, как долго она протянет на капельницах? спросил Фред прямо.
И Ральф замешкался.
Я советовался со своим терапевтом. Она сочла это обычной детской игрой во власть. Мы уходили из дома, мы специально покупали много еды, чтобы она могла спуститься и незаметно что-нибудь взять. И она в самом деле что-то брала. Но она ничего не ела. И не пила.
Ты спишь с ней?
Нет! яростно выдохнул Ральф в трубку. Я не педофил.
Да что ты? холодно спросил Фредерик. А кто педофил? Я?
Ральф прокашлялся. Наконец-то удалось выдернуть ковер из-под этого щенка.
Я имел в виду Филиппа, промямлил он.
А ятвою дуру-терапевта.
Она не дура! возразил Ральф. Она одна из умнейших женщин, которых я знаю.
На твоем месте, я бы расширил свой круг знакомств.
Ральф громко выдохнул; теперь уже не такой уверенный и Фредерик мысленно рассмеялся. Как быстро они ломаются, эти несгибаемые молодчики. Стоит только дать им под дых и сделать подножку, они летят наземь. И там лежат.
Твоя любовница либо дура, каких на свете немного, либо намеренно пыталась убить мою дочь, припечатал он. Моя карьера мне не так дорога, с семьей я давно оборвал все связи. Что скажешь, если мы трое увидимся? Ты, я, твоя корова? Что скажешь, Ральф?.. Молчишь? Я с тебя шкуру сдеру, мудак ты самоуверенный. Натру металлическими опилками и надену снова! Ты, может, думаешь, будто ты автономен, но не забывай, кто сделал тебя таким. Я, Ральф. Тебя сделал я, и я же порву тебя, если мне придется.
Я был с ней рядом, когда ты воспитывал Джессику расставанием. Я отсылал тебе пачками письма Ви, открытки и фотографии Ты не прислал ей даже сраного смайлика! Она ждала тебя много-много лет. Потом перестала.
Фред рассмеялся. В парне так громко говорила их кровь, что невозможно было не рассмеяться.
Судэто слишком мелко, прошипел Ральф. Если ты правда крут, поговори сперва со своей дочуркой. С ее матерью ты так и не смог управиться.
Верена любит тебя, а Джессика не любила. С Ви ты не справишься. Даже не мечтай
Я забочусь о Ви. Ничего больше.
Не думаю, что ей нужна забота. Я думаю, ей нужна твоя голова. Ты слышал об Иогане-крестителе? Ну, так вот Считай, Саломея уже начала срывать с себя покрывала.
Мой сын, епископ.
Попрощавшись с Ральфом, Фредерик долго смотрел в окно, собираясь с силами. Дочь стала Джессикой, чего он уже давно боялся. Значит, звонить ей бессмысленно: маленькая Виви исчезла, взрослую он не знал. Но сама мысль, что придется говорить с матерью, превратила его в нашкодившего мальчишку.
Глупого и самонадеянного. Осознавшего, как он был не прав.
Опасаясь, что не осмелится, он решительно поднял трубку и набрал третий номер. Мартина фон Штрассенберга. Кардинала фон Штрассенберга. Личный.
Представившись, Фредерик дал ему опомниться и спросил:
Моя мать с тобой, дядя?
Чтобы не путаться в длинных нитях родства, Штрассенберги называли старших мужчин либо дядями, либо дедушками. Женщин же либо по имени, либо просто «тетя». На бабушку никто из женщин не соглашался.
Твоя мать? переспросил кардинал. Лиззи?
Нет, Ивонна, огрызнулся Фред. Сколько, по-твоему, у меня матерей?
Я понятия не имею, где она.
Естественно. Тогда передай ей, что Джессика в психиатрии, а Маркус сослал Верену в Баварию. Ральф кобенится и качает авторитет, а сама Верена в больнице. При смерти.
И к его удивлению, кардинал глубоко вздохнул.
Моя крошка Ви в больнице?.. Господи! Фредди, что с ней?!
Ответить он не успел. Раздался шорох и исступленное:
Дай мне!..
Фредерик на секунду зажмурился, надавив ладонью на веки. Затем широко распахнул глаза:
Надо же, надо же, промурлыкал в трубке знакомый голос. Не мой ли это сын-епископ?
Верена в больнице, повторил он вместо приветствия. При смерти.
Мать перестала мурлыкать. В ее молчании чудилось, как сгущаются свинцовые тучи. Пока он коротко вводил ее в курс, опять защемило сердце. Устремилось неровным аллюром вскачь. Фредерик прошел в ванную и сунул под язык таблетку.
И что ты хочешь от меня? спросил мать, помолчав.
Чтобы ты поехала к ней.
Я поехала?
Моя дочь в больнице!.. Я не для этого согласился на ваш идиотский план! Только ты можешь повлиять на нее! Если поеду я, то будет скандал. А я поеду, если ты не поедешь. И плевать мне, как это отразится на Маркусе, моей карьере и Себастьяне с его сыновьями. Больная гордость Ральфа известна не только мне. А сейчас он подключил своего психотерапевта.
Подожди, сказала мать сухо.
Епископ слышал, как она торопливо пишет, не подложив ничего под листок бумаги. Слишком сильно жмет на перо, не заботясь о том, что может оцарапать столешницу. И от этих знакомых с детства, раздражающих мелочей, у него сжалось горло.
Кардинал что-то недовольно забормотал. Мать на миг зажала трубку ладонью и что-то ответила.
нет, дорогой, Ви не умирает, разобрал он сквозь шорох и шум помех. Ви хочет, чтоб ее придушила я Фредерик? помехи исчезли и голос матери зазвучал спокойно и ясно. Ты слышишь меня?.. Так, слушай. Я полечу в Баварию и разберусь с Ральфом, но прежде, хочу тебе кое-что сказать. Никто не заставлял тебя отказываться от дочери. То было твое решение. Твое и только твое. И никогда больше, ты слышишь меня, никогда больше не смей угрожать семье!
И тишина Только тишина, тишина И гул в ушах, как будто он получил пощечину.
VI Лизель
Его любимые девочки.
Какое-то время, Лизель сидела в кресле, бессильно опустив руку, сжимавшую телефон.
Сидела и молча рассматривала угол кровати. Она ушам своим не могла поверить. Как смел он говорить ей такое? Как он вообще, что-то там, смел говорить?
Лизель заставила себя сесть ровнее и положить телефон на столик.
Розы в кувшине влажно пахли землей.
Ей вспомнились вдруг похороны Доминика, пустая усадьба, мельные метки на мебели, драгоценности, спешно связанные в платок и брошенные в пруд и визиты кузена Ойгена, который занимал Доминику деньги. Усадьба не отчуждалась, но будучи Штрассенбергом, Ойген мог претендовать на нее.
Он претендовал не только на дом, но и на саму Лизель. Еще совсем молодую и глупую. Демобилизованную самоубийством мужа, его изменами и той скоростью, с которой он спустил на ветер весь ее капитал. Идти было некуда. Родители знать ее не желали. Сыновья нуждались в защите и ничем не могли помочь.
Может, Фредерик, думал, будто ей нравилось продавать себя стареющим богачам? Лицемерить, улыбаться им, притворяться и лгать-лгать-лгать?.. Может быть, он решил, ей чертовски нравилось, когда Хорст потел на ней, а она молилась, чтоб он продолжал заботиться. О ней, о замке, двух ее сыновьях.
Ей было сложней, чем Фреду. Намного сложнее!
Но разве она позволила себе отступиться? Позволила себе бросить своих детей? Отдать их на воспитание тогдашнему графу и попытаться самой устроить свою судьбу? Нет! Она поднялась, она вытерла свои сопли по мужу и вышла в мирбороться за его сыновей.
Бороться за их права, привилегии и богатство. За то, чтобы они оба могли высоко держать голову на семейных сборищах, а не складывать губы трубочкой, чтобы глубже целовать графский зад.
Как Фредерик, бросивший свою дочь, даже не попытавшись бороться, смеет в чем-либо ее упрекать?
Не мни он себя всесильным, слушай он тогда мать, все было бы по-другому.
Маркус рисовал бы свои картинки, дом звенел бы от детских голосов, а сам Фред звонил бы в колокола, читая проповеди в графском приходе, да разводил собак! А Джессика, как и Марита, завязла бы в домашнем хозяйстве. И Ви росла бы при нем. Не бегала бы за каждым взрослым мужчиной, пытаясь отыскать в нем отца.
Не Лизель породила в ней эту тягу. Она лишь пыталась воспитать ее так, чтоб эта тяга не привела ее к какому-нибудь Доминику, или к какому-нибудь Фреду.
Ох, Фредди, Фредди У вас, мужчин, не гордость, а лишь гордыня.
Лизель рассмеялась и испугалась: так страшно прозвучал в пустой комнате ее смех.