Как давно это было, казалось теперь Лизе! Но хотя сержант Краев так заботливо учил ее, как спастись, она с первых же дней не могла усидеть в укрытии одна во время обстрела. Она все помнила ту пробоину в металле, боялась за людей и за их орудия. Ей хотелось быть ближе к людям, и с дрогнувшим сердцем она бежала туда, где только что был разрыв, чувствуя, как сыплется от очередного попадания земля.
Сначала Лиза часто вспоминала свой медсанбат, расспрашивала о нем. Она сразу же послала письмо командиру медсанбата, написала, как они трое потеряли свою часть, и сообщила номер новой своей полевой почты. Она все ждала, что их вызовут обратно. Потом ей стало казаться, что она навсегда останется в батарее, и считала это правильным: она чувствовала, что нужна здесь, знала всех артиллеристов и привыкла к ним. Ей ведь и раньше хотелось на передовую. Вот только письмо из дома может прийти в медсанбат
А за это время и к Лизе складывалось отношение ее товарищей. Появление Лизы на батарее лейтенант Арзамасцев принял сначала как очередную неприятность, к которой надо притерпеться, чтобы меньше замечать ее. Увидев Лизу, он подумал, что с «такой» хлопот будет много, подразумевая романтические истории, по-видимому, неизбежные у такой красивой девушки.
Но, присмотревшись к ней, он неожиданно для себя довольно скоро убедился, что с «такой» хлопот никаких не будет. Что означало это слово «такая», он сам не отдавал себе отчета, хотя и понимал, что вкладывает в одно и то же слово совершенно разные понятия.
Он не мог не замечать Лизы, смотреть на нее было очень приятно, особенно потому, что она не принесла с собой на батарею ничего назойливого, каким, по его мнению, являлось стремление иных девушек любыми средствами обратить на себя внимание. И кажется, она на самом деле предпочитала со всем справляться сама.
Полк наконец получил приказ двигаться вперед. Батареи снялись и выступили все вместе, но на марше первая батарея оторвалась от полка и почти сутки догоняла его. За эти сутки Лиза измучилась, ей так и не пришлось заснуть ночью. На остановке в хуторе Первомайском, когда батарея наконец догнала своих, мокрые, усталые бойцы легли в натопленной избе прямо на полу и крепко заснули. Лиза лежала на низеньком сундуке, прислушиваясь к храпу и трудному дыханию людей, и думала, как далеко она ушла от спокойной, удобной жизни. Чья-то рука протянулась к ней и провела по ее плечу и руке. Она резко отодвинулась, и лежавший на полу около нее сержант, тот высокий и румяный Краев, который спрашивал ее, как она смогла вытащить наводчика Петрусенко, как будто заснул. Но Лиза не могла уже спать. Она думала о том, что ей не трудно спать одетой, жить среди бойцов. Но вот то, что было сейчас, самое трудное из того, что ей встретилось на батарее, тут не знаешь, как вести себя.
Ласковое прикосновение мужской руки ее не обидело, но этого нельзя было показывать. За последние дни она увидела, как близко около смерти живут здесь люди, и стала уважать их, а сержанта Краева особенно: смелый и самоотверженный был человек. Из этого никак не вытекало, что Лизе можно было спокойно отнестись к такому случаю. Но, испытывая уважение к человеку, трудно было и обидеть его резким замечанием.
Она повернулась и села, поджав ноги, вглядываясь в серые, едва заметные прямоугольники окон, в очертания большой белой печи, занимающей чуть ли не пол-избы, в спящих на полу бойцов, и стараясь сообразить, как быть. Постепенно глаза привыкли, и она уже различала на полу за сержантом босые ноги бойца, уснувшего навзничь, с полуоткрытым ртом.
В это время на улице, где все время слышался шум моторов, по шоссе за домом шли и, буксуя, останавливались машины, и снова шли Ярко блеснул свет включенной на минуту фары и осветил в окно всю внутренность избы. Широкий пучок света успел обойти слева направо комнату от одной стены до другой, выхватил раскинутые тела людей, лица, осунувшиеся во время марша, захваченные сном, тяжелым, без сновидений. За окном крикнули: «Свет!»и фары погасли.
«Неужели мне так необходимо было попасть именно сюда, быть одной среди них, слушать, как они ругаются, иногда не замечая сами, что ругаются, видеть их мокрыми, грязными, с босыми этими ногами, от которых и сейчас в избе стоит тяжелый запах, а главное, самой быть среди них в совершенно таких же условиях, трудной, неопрятной жизни? И теперь еще «это»!..»
Она ответила себе, что тут уж ничего не поделаешь: она хотела не наполовину, а целиком быть с бойцами, быть их товарищем и помогать им выполнять их трудную солдатскую работу. Лиза вспомнила тот первый день на батарее, когда она не знала, за что взяться, и все ей виделось как бы через пространство, со стороны; и, конечно, она сама тоже виделась бойцам со стороны. За недолгое время, какое она провела в батарее, Лиза ясно почувствовала, что это видение «со стороны» уже исчезло, она живет и думает не вне всей дружной солдатской семьи, а изнутри
Неожиданно приподнялся спавший около окна старший сержант Шошин.
Ты чего не спишь, девушка? спросил он. Я не сплютак ведь у меня ноги тоскуют, ревматизм, что ли
Я так, товарищ Шошин.
Смотрю я на тебя, девушка, трудно тебе будет, если над каждым пустяком задумываться. Ты, главное, не стесняйся, проще будь.
Вы про что? спросила Лиза.
А про то самое, сказал Шошин. Я видел, как Лешка Краев тебя побеспокоил, понимаю, о чем ты думаешь: выругать будто не за что, а и хвалить резону нет, да и самой накладно.
Верно, товарищ Шошин.
А если верно, так Леша, а Леша! Он потолкал Краева рукой. Ты же не спишь.
Ну зачем вы, зачем?.. тихо сказала Лиза.
Леша, вон она сидит, думает, как бы тебе сказать, да чтобы не обидеть. Так ты не обижайся, а девушку не тронь! Нас много, а она одна.
Да разве я смущенно отозвался Краев, обидеть хотел?
Не то чтобы обидеть, а, видишь, девушка-то задумывается, как ей с нами жить.
И вдруг такой душевный, ласковый голос Краева:
Ты не сердись, сестрица, я ведь не думал
Ну и хорошо, товарищ Краев, обрадовалась Лиза, хорошо вы это сказали.
Вот и ладно, утвердил Шошин.
Подождав, пока соседи заснули, Лиза тихонько пробралась к двери и вышла на улицу.
В темноте смутно выделялась косо стоящая, съехавшая в кювет тяжелая трехосная машина; несколько бойцов толкали ее, когда шофер включал скорость и давал газ; то и дело слышалось: «Давай, давай!»и снова попытка сдвинуть машину.
Кто тут? спросили ее из темноты.
Лиза сразу, по голосу, почувствовала, что человек очень устал. Она отозвалась.
А, это с первой батареи санинструктор! Коль подошла, помогай! Голос звучал бодрее.
Присмотревшись, Лиза узнала артиллеристов пар-нового взвода, не раз привозивших на батарею снаряды.
Поскользнувшийся боец половчее уперся в машину:
А ну!
Шофер снова дал газ, машина дрогнула, колеса завертелись на одном месте, ещегаз, ещетолчок!
Лиза подошла ближе и только уперлась руками в борт кузова, как машина тронулась и медленно вышла на середину дороги.
Ай да санинструктор! смешливо сказал боец. Значит, счастливая. Откуда вы?
Да вот, тут в избе стоим.
В это время прибежал связной из штаба с приказом первой батарее выступать.
А лейтенант где? спросил он Лизу.
В избе.
Пойдем скорее. Надо наших поднимать, полк выступает.
Тяжело было будить людей: недавно только заснули. Но Лиза вернулась и подошла к лейтенанту. Он крепко спал на стоявшей у стены кровати, накрывшись с головой шинелью. Лиза тронула его за плечоплечо было горячее. Лейтенант не проснулся. Она попробовала его лоби лоб был горячий, провела рукой по щекещека была гладкая, горячая.
Товарищ Арзамасцев, товарищ Арзамасцев, сказала она, наши проходят мимо деревни. Я их сейчас видела.
Лейтенант открыл глаза и, стараясь рассмотреть, кто тут, приподнялся.
Я, я Это я, санинструктор Веселова, товарищ Арзамасцев.
Лиза? Он обрадовался (она почувствовала это по голосу). Так вы говорите: наши двинулись?
Я не знаю, зачем я вам это сказала. Вам же нельзя никуда, у вас температура
Правильно, что сказали. Это, в общем, ерундамалярия. Пройдет! Он уже сидел на кровати с разгоревшимися от жара щеками и тянул руку за сапогами, стоявшими у кровати. Лиза, скажите шоферу, чтобы заливал воду
Так дни за днями шла жизнь, и некоторые запали в памяти как особенно тяжелые: переход от Барвенкова в Очеретино, когда машины то и дело застревали в густой грязи, покрывавшей дорогу, а немцы вдобавок обстреляли их термитными снарядами. У них было несколько раненых, а как перевязывать раненых в темноте? Тогда ведущая машина зажгла свет, и одного Лиза перевязала прямо в кабине, другихзабравшись на машину, а Хлопова, уложив головой себе на колени, пришлось поддерживать всю дорогу: ранение было в грудь, и Лиза боялась, не сползла бы наскоро наложенная повязка. Потом уж, заехав на хутор, где остановились танкисты, она смогла с бойцами перенести раненых в ближайшую хату. Разрывы слышались за окраиной хутора, и жители почти все укрылись в погребах.
И осталось в памяти на всю, может быть, жизнь, как летели по темному небу, оставляя на миг зеленый след, трассирующие пули, а она бежала с перевязочным материалом к «своим» раненым, и ей сказали, что в соседней хатенке среди жителей тоже есть раненые. Перевязав как могла лучше и уложив Хлопова, Лиза пошла к соседям, там лежал мальчик с загноившейся, дурно пахнущей раной ноги выше колена, стонал и плакал. Надо было спасать, и она с бьющимся сердцем решилась сделать ему разрез. Заставив мать светить фонариком, Лиза обмыла бензином туго налившуюся кожу на невероятно вспухшей ноге, снимая корочки гноя, подсохшие кругом раны, и стараясь распознать, где проходит артерия, нервы, чтобы не ошибиться. Потом обмыла спиртом скальпель, а мины летели с гнетущим свистом и разрывались где-то близко, и мальчикон был большой, наверно лет тринадцати, сказал, глядя светящимися в луче фонарика, глубоко запавшими глазами:
Идите у погреб, ранют вас.
Мы вместе с тобой пойдем, ответила Лиза, взяв скальпель, и, как можно точнее представляя себе всю область ранения, вспомнила указания хирурга медсанбата, на операциях которого она постоянно присутствовала, и сделала глубокий длинный разрез. Гной густо хлынул на полотенце и марлю, подложенные Лизой.
А когда нога мальчика была перевязанаЛиза сама видела, как верно прошел разрез и как все очистилось, они вместе с матерью отнесли его в подвал. Лиза вышла на улицу и стояла под деревом, думая, что она правильно решилась на настоящую операцию.
Голые ветви, растопырившись над ней, все яснее виднелись в небе, и она поняла, что рассветает.
Две женщины подошли к ней, и Лиза попросила их, у кого есть чистое старое белье, принести ей: у нее кончается перевязочный материал, а раненых еще много.
«А как же письма из дому? подумала она, дожидаясь ушедших женщин, и вспомнила свою мать, отца и маленькую сестренку: ни о ком из них она давно ничего не знает. Наверно, лежат их письма там, в медсанбате, а переслать некуда». Лиза потянула к себе ветку, она была вся бугоркамитугие почки уже распускались. Было самое время весны.
Встреча Лизы с подполковником Шебалиным произошла в весенний предвечерний час, когда дороги были матово-серые, мягкие, а одетые полной листвой деревья по сторонамсиневато-зеленые. Лиза пришла в санроту с разрешения Арзамасцева: очень хотелось узнать, как живут Оля и Наташа, не получают ли писем от своих, из родного города?
Шебалин, подполковник из штаба артиллерии армии, приехал в бригаду на «виллисе» и шел по лесу с начальником штаба Лукиным к землянке командира полка. Подполковник был в темно-синем, особенного, очень хорошего качества комбинезоне, перехваченном в поясе широким ремнем, и все офицеры обращали внимание на невиданную еще одежду, на его изящную, несколько небрежную походку и оглядывали Шебалина, как постороннего человека.
Этот Шебалин очень смелый человек! сказал стоявший около Лизы замполит полка, как будто хотел не то для Лизы, не то для себя опровергнуть невыгодное впечатление, которое, видимо, и на него производила наружность подполковника.
Около большой четырехскатной палатки полковой санроты Лиза договаривала что-то, прощаясь с Олей. Шебалин прошел мимо, почти не повернув головы в сторону девушек, но Лиза поняла, что он ее заметил, идаже большепоняла, что понравилась ему. Когда незнакомый ей подполковник отошел на несколько шагов, он круто обернулся, прямо взглянул на Лизуона смотрела в его сторону и не успела отвести взгляди, сделав четкий военный поворот, продолжал идти рядом с начальникам штаба.
Чья? спросил он Лукина.
Вы о чем? не понял тот.
О той высокой.
Лукин посмотрел с неодобрением.
Ничья, сказал он, или, лучше, своя собственная.
Такая? Не может быть. Так, значит, я никому не помешаю, если попробую подружиться с ней?
Дело ваше. Не помешаете, сухо сказал Лукин и, чтобы прервать разговор, сказал то, что уже видел и сам Шебалин:Вон ваш парторг идет.
Лиза не слышала слов, но поняла, о чем говорили Шебалин с начштаба, рассердилась и покраснела. Подполковник заметил это и подошел к Лизе.
Простите, сказал он, я действительно спросил о вас, мне показалось, что мы где-то встречались
Мы не встречались, резко ответила Лиза и отошла.
Все же это ничему не помешало: в тот же день Шебалин подвез Лизу на «виллисе» до ее батареи и был встречен недружелюбным взглядом Арзамасцева. Чувствуя неловкость от присутствия Шебалина, которое ее явно касалось, Лиза посмотрела на подполковника внимательнее. Красивое его лицо, густые, зачесанные назад волосы и то, что на нем все было такое подчеркнуто чистое и щегольское, должно было нравиться людям, и этого, конечно, и хотел Шебалин. Но здесь, на передовой, как верно заметила Лиза, он, по-видимому, редко кому из мужчин нравился.
Но, чего она никак не ждала, подполковник Шебалин крепко занял ее мысли. Как это могло случиться, когда в тот раз, по дороге, они почти не разговаривали, когда она прежде всего замечала в нем то, что ей не нравилось? Этого она не знала, но ей хотелось увидеть его еще раз. Желание ее сбылось довольно скоро: через несколько дней подполковник заехал на батарею и она нашла время поговорить с ним. Они разговаривали гораздо больше, чем в первую встречу, и он интересно рассказывал о себе, о своем детстве на берегу Суры.
Одного боялась Лиза: как бы не догадались и лейтенант Арзамасцев, и бойцы батареи, и старший сержант Шошин, и Леша Краев, что ей нравится этот нарядный, небрежный человек. Что Шебалин из-за нее уже который раз заезжает на батареюэто все понимали, а вот что она «Это было бы ужасно», думала Лиза, а чем ужасноне знала.
Лиза замечала, что, слушая подполковника, командиры батарей не очень-то одобряют его манеру говорить, слегка рисуясь: «Он уже увел отсюда лучшие свои дивизии: «Герман Геринг» и вторуютоже «СС». Она понимала, что Шебалину самому приятновот он, молодой подполковник, а так осведомлен во всем, что касается расположения немецких дивизий на их фронте. Лиза догадывалась, что сам-то Шебалин прекрасно знает, о чем можно сказать при всех вслух, о чем нельзя, но все же тон подполковника и ей не нравился. Обращался он к офицерам с таким видом, что вот всей душой рад бы он сказать еще больше, но вы понимаете. А он-то, конечно, осведомлен обо всем решительно! «Перед нашим фронтом противник особыми резервами не располагает», продолжал он, блестя глазами, повышая голос и слегка постукивая ногой по земле.
Но, услышав однажды, как Шебалин, стоя среди бойцов их батареи, весело разговаривает с ними, Лиза обрадовалась: в этой беседе он был совсем другимболее искренним и серьезным. Тем настоящим, которого Лиза так стремилась в нем угадать! Он шутил и даже балагурил с артиллеристами; ей понравилось, что он ничуть не старался подладиться к бойцам, и они это чувствовали.
«Вот, я так и знала, что он только напускает на себя, разговаривая с офицерами, а он совсем другой!»счастливо думала Лиза.
Как вы очутились на передовой? спросил он однажды Лизу. Догадываюсь, что хотели помогать нам, отдавать все силы? Он улыбнулся чуть-чуть покровительственно. Но если вы хотели приносить как можно больше пользы, то не лучше ли было выбрать обыкновенный полевой госпиталь?
Я и была сначала в обыкновенном госпитале, ответила Лиза уклончиво, когда училась
А зачем все-таки вы стремитесь испытывать неимоверные лишения трудногоне для женщинпути? Вы такая женственная, легкая, красивая. Я вас представляю себе совсем другой, не в этих сапогах и гимнастерке Он оглядел Лизу всю целиком, так, что она покраснела. Чем больше я думаю, тем яснее вижу, что красивыми девушками, идущими на фронт, руководит неосознанное желание чувствовать, что к ним тянутся мужчины.