Москва
1965 г.
ТАКАЯ ДЕВУШКА
Медсанбат Н-ской стрелковой дивизии, где Лиза работала сестрой, разбомбили вражеские самолеты. Случилось это во время весеннего прорыва немцев на ЛозовуюБарвенково в 42-м году. Одни наши части вынуждены были спешно отходить, другие оставались прикрывать их. Движение на дорогах смешалось, у мостов скоплялись машины, немецкие самолеты бомбили переправы.
Лиза, посланная на полковой медпункт с санитарной машиной, забрав раненых, возвращалась к себе в лес, где был расположен их медсанбат. Они с шофером едва узнали свое место. Сосны, перебитые осколками, склоняли к мокрой земле зеленые свежие вершины; на поляне где раньше стояла большая палатка, что-то дымилось и пахло гарью, тут же лежало четверо раненых и среди них врач Шкляев на носилках, с забинтованной грудью. Две сестры медсанбата, Наташа и Оля, сидели около них, кутаясь в ватные куртки: ожидали последнюю машину, ту, на которой приехала Лиза.
Взглянув на куски обгоревшей парусины, пятна крови на затоптанной траве, на свою машину, полную раненых, где уже не было места даже стоять и куда все-таки в кабине с шофером устроили Шкляева, Лиза и обе девушки пошли на Алексеевку через хутор Песчаный. По этому направлению, узнали они, двинулись машины медсанбата, туда повезли раненых. У девушек было немного хлеба, и, взяв вещевые мешки, они отправились догонять свою часть. Было два часа дня; бой на передовых ни на минуту не затихал.
Лиза пошла вперед, и девушки двинулись за ней. Она казалась им старшей, может быть потому, что у нее, веселой и живой, нередко бывали дни глубокой задумчивости. Чем-то она отличалась от них. Они рассматривали ее с наивным простодушием молодых девушек, желающих убедиться, что они красивее подруги. Они почти успокаивались на этот счет, пока какое-то особое выражение лица Лизы не повергало их снова в сомнение.
Что в тебе мне очень нравится, говорила Оля, маленькая, с совершенно итальянским, мягко очерченным лицом, любившая часто смотреться в зеркальце и сравнивать себя с другими девушками, это глаза. Они у тебя очень хорошиепо-твоему, лучше моих или нет? Движение губ у тебя красивое, вот что! Но смеешься ты, как парнишка какой-нибудь. Ты же хохочешь, а не смеешься. И, взглянув на смеющуюся Лизу, прибавляла:Отдай мне что-то такое, чего я в себе не вижу, но что тебя очень красит.
В выражении лица, куда, как на поверхность, выносилось то, что складывало внутреннюю жизнь девушки, и была его особенность, в юношеской прелестной линии губ и в легкой усмешке их, чуть-чуть лукавой. В ее лице ничего не хотелось назвать уменьшительным именем: глазки, щечки, бровки Русые волосы свои Лиза туго заплетала и укладывала вокруг головы, не поддаваясь на уговоры подруг подрезать и завивать. Лиза считала это слишком хлопотным делом.
В тот день, когда девушки пошли догонять свой медсанбат, в воздухе стояла густая мгла, над широким пространством грязной, раскисшей земли лежал туман. На лице, волосах, одежде оседали мельчайшие капельки, и сырость добиралась до тела. Ватные куртки на плечах намокли и потемнели, сапоги стали тяжелыми от непрерывно прилипавшей к ним грязи. Словно назло, не было ни одной попутной машины, хотя встречный шофер с боеприпасами пообещал на обратном пути подвезти девушек.
Как всегда бывает, «прямая дорога», которую, справившись с картой, указал девушкам доктор Шкляев, километрах в пяти от леса разделилась на две. Обе были одинаково наезжены; девушки ошиблись и пошли по левой, которая потом оказалась проселочной. Проселок привел их в деревню. Там они узнали, что сделали большой крюк и в Алексеевку лучше идти «горой» по тропинке. Пошли «горой» и, когда стало смеркаться, сбились окончательно. Переночевав на каком-то пустом хуторе, они только к вечеру следующего дня, измученные тяжелой грязью дороги, добрались до Алексеевки. Из расспросов они узнали, что медсанбат их дивизии тут не проходил, и догадались, что направление ему, наверное, изменили, так что шагать придется дальше, а куда и сколько километров, неизвестно.
Как же нам быть? сказала Наташа, опускаясь на завалинку около хаты. Не могу, есть хочу! А хлеба нет.
Зайдем в какой-нибудь дом и попросим. И ногу я себе стерла. У Оли вид был усталый и грустный.
Но Лиза сказала:
Нет! Я и сама не пойду просить и вас не пущу. Мы лучше отыщем какую-нибудь воинскую часть и расспросим про наших.
Они миновали почти все село, а ни одной машины не прошло мимо них. У крайнего дома, откуда пахло печеным хлебом, стояла полуторатонка. Два бойца подтаскивали к ней сложенные на палатке, еще горячие буханки хлеба с блестящей коричневой коркой; третий, широкоплечий богатырь, стоя в машине, принимал и складывал хлеб.
Красивенькие девочки! сказал он. Кого это вы потеряли?
От своего медсанбата отстали, вот догоняем, ответила Наташа, сразу же останавливаясь. Ой, как пахнет свежим хлебом!
Медсанбат? Боец вытянулся во весь рост и смешливо посмотрел на девушек. Да зачем вам его догонять? Пока отыскиваете, тут больные без помощи пропадают.
Где больные? спросила Лиза.
Да у нас же в полку. Я, например, сильно больной. Он засмеялся собственной шутке.
Два его товарища, широко разводя палатку и еле удерживая ее на весу, подтащили хлеб, боец наверху стал торопливо складывать его в машину.
На крыльцо вышел старшина и сказал высоким чистым голосом:
Если от своей части отстали, идите, девушки, к нам в артиллерию.
А какая ваша часть? спросила Оля.
Самая лучшая из всех, ответил старшина, легкий артиллерийский полк.
Ой! Так вы же на самых передовых стоите. Там близко стреляют.
Ясно, стреляют. Ну и что особенного?
А стра-ашно Наташа протянула это «страшно», как бы проверяя, страшно это или нет.
Лиза о чем-то раздумывала.
Товарищ старшина, сказала она, я не знаю, можем ли мы остаться в вашей части Нам бы отыскать своих, а то нехорошо так. Если бы поговорить с кем-нибудь из командиров, спросить, где искать наших.
А вы, девушки, покажите, какие у вас есть документы? И, посмотрев, сказал:Довези их, Житников, до штаба. Да отрежь им полбуханки, голодные небось.
Хлеб в машине сдвинули так, что девушки могли стать сбоку, накрыли хлеб брезентом и поехали.
К начальнику штаба артиллерийского полка Лиза вошла одна. Он сидел в избе за столом у окна, наклонив голову, что-то писал. Прямые черные волосы его были гладко зачесаны. Подняв глаза, он надвинул развернутую газету на лежащие перед ним бумаги и посмотрел на Лизу. У него были строгие, неулыбчивые губы.
Что скажете? спросил он.
Лиза объяснила, что с ними случилось. Она надеется, что им помогут найти своих.
Начальник штаба протянул Лизе просмотренные документы и, самим тоном показывая, что ему некогда заниматься подобными делами, ответил:
При таком передвижении войск, как сейчас, помочь вам не могу. Разыскивайте как-нибудь сами свой медсанбат. Про вашу дивизию у нас ничего не известно.
Но как же нам быть? Лиза немного растерялась. Самим нам своих не найти. Да и неловко ходить одним Тогда нельзя ли нам пока поработать в вашей части?
И добавила, что все они трое из одного городаТамбова, она уже окончила десятилетку, когда разразилась война, а обе ее подруги работали в столовых пищеторга. На фронт они пошли добровольно.
Так Начальник штаба потянулся к папиросам, рассыпанным на столе, и взял одну из них, как бы показывая этим движением, что намерен обдумать предложение Лизы. Мне одно не нравитсячто вы так легко отказываетесь от возможности разыскать свою часть. Нет, вы мне ничего не объясняйте!.. А вот побудете у нас, потом снова уйдете в свой медсанбат. Нехорошо это выглядит в военной обстановке. Если бы я знал, где ваша часть, я направил бы вас. Но сейчас заниматься этим я не могу. Он поднял глаза на Лизу и помедлил, что-то обдумывая. Ну ладно, оставайтесь пока у нас, нам нужны санинструкторы. Обратитесь к старшему врачу.
Когда Лиза пришла в хату, куда направили подруг, они уже были накормлены и отдыхали, сидя на большой деревянной кровати. Лиза рассказала им о беседе с начальником штаба.
Ты с ума сошла! крикнула Наташа. Я до смерти боюсь на батарее работать. В медсанбате стояли все-таки подальше, и то его разбомбили.
Ничего, Наташа, привыкнем.
В дверь постучали, и вошел тот, «сильно больной» боец.
Ну как? спросил он, усаживаясь на скамью и прислоняясь к стене широкими плечами.
Нас троихвсех в одну батарею, сказала Наташа, тогда останемся.
В одну? Это никак невозможно. По одной на батареюэто да!
Одна среди мужчин я быть не хочу!.. рассердилась Оля. Ищите других, товарищ Житников!
Эх, дорогая! Не знаешь ты, как одной среди мужиков находиться, душевно и ласково сказал Житников. Это же лучше, чем в медсанбате. Там к тебе каждый подсыпается, того берегись и этого. Там одна слабовато себя ведет, а всех по ней равняют. А тут ты вся видна, какая ты естьсамостоятельная девушка или нет.
Э! Наташа махнула рукой. Много вы разбираете, какая девушка. Думаете, нам удовольствие, когда каждый то за руку берет, то обнимается?
А как же нет? удивился Житников. Неужели худо, если я тебя обниму? Вон я какой, гляди! И хорошую девушку почему не обнять? Эх, скажет, Митя! Да сама же и поцелует.
Девушки засмеялись и переглянулись.
Эх, девчата! вздохнул он. Росли вы у мамы, у папы, да пошли на трудное военное дело, навидаетесь боев и крови.
«Вот какой человек хороший», подумала Лиза, и ей словно что-то прибавилось.
Нет, все-таки в батареи ваши мы не пойдем! сказала Оля. Правда, Лиза?
Лиза сидела на табуретке, будто и не слушая подругу, и вдруг ответила:
А я, девочки, решила на батарею пойти, там тоже кому-то надо работать.
Так и случилось, что Лиза попала в первую батарею, а Наташа и Оля остались в полковой санроте.
Первая встреча Лизы с артиллеристами батареи произошла в сырое, сумрачное утро. Машины подъезжали и подцепляли пушки: собирались двигаться дальше. Лиза поздоровалась с бойцами. На нее посмотрели рассеянно. Командир батареи лейтенант Арзамасцев стоял у головной машины, сверялся с картой и указывал командирам машин маршрут.
«Наверно, получили боевую задачу», подумала Лиза. Она выждала, когда лейтенант кончил разговор, и отрапортовала ему, что прикомандирована к их батарее в качестве санинструктора.
Хорошо, сказал лейтенант, глядя на девушку строгим, даже суровым взглядом и как будто насильно удерживая это выражение на безусом, совсем юношеском своем лице. Кстати, вот наши командиры, знакомьтесь. И прибавил:А знаете ли вы, что наша батарея зовется «отдельная непобедимая»?
Лиза посмотрела на расходившихся к машинам командиров и, не поняв, действительно ли так называется батарея, сообразила, что этой фразой лейтенант обязывает ее работать хорошо, и кивнула головой.
Вы представляете себе обстановку, где будете работать?
Приблизительно представляю.
Придется жить без особых удобств.
Я не ищу удобств.
Лейтенанту показалось, что он слишком уж строго говорит с Лизой. Он прибавил мягче:
Можете находиться при первом орудии. Если вам будет трудно или приставать кто будет, вы мне скажите.
Лиза покраснела и чуть усмехнулась:
Я думаю, что всего лучше справляться во всем самой. В особенности в этом.
Ну, мало ли что может быть, неловко и смутившись от Лизиной усмешки, закончил лейтенант. «Черт его знает, подумал он, они в этих делах получше нашего разбираются», и рассердился на себя.
К вечеру полк пришел в редкий соснячок, и Лиза узнала, что они поступили в распоряжение стрелковой дивизии. Первый раз Лиза увидела, как батарея становится на огневые позиции. Ей казалось, что все это должно делаться суетливо, как нередко бывало у них в медсанбате, но никакой суеты не было: разведчики и связисты еще раньше отправились прямо на наблюдательный пункт, а в орудийных расчетах каждый делал свое дело спокойно и сноровисто. Она с удивлением увидела, что пушки поставили «совсем на виду», что командир батареи не торопясь походил около них еще некоторое время, прежде чем бойцы, разобрав лопаты, принялись копать орудийные окопы. Чем больше она всматривалась в то, как работают люди, тем больше замечала целесообразность их действий и экономию сил. Шоферы, выкапывая для своих машин аппарели, срезали землю, оставляя посередине небольшую выпуклость, и больше углубляли там, куда станут колеса машины. Так же и в орудийных окопах земли было выбрано ровно столько, сколько было необходимо, не больше; Лиза увидела это, когда стали закатывать в них орудия и накрывать их маскировочными сетками.
Было уже поздно, когда Лиза поняла, что каждый, выполняя свою работу по оборудованию позиций, не думает, где и как расположится новый, прибывший к ним человек. На нее посматривали мельком, а пожилой артиллерист с длинными седеющими усами, работавший лопатой с домовитым усердием, смотрел внимательнее других. Если бы можно было присесть куда-нибудь, Лиза чувствовала бы себя проще, но ходить так, на глазах работающих людей, и не уметь найти своей доли работы, было неприятно. Лиза подумала, что вот она всем сейчас кажется белоручкой и все выжидают, что она будет делать. Она и не заметила, как тот усатый артиллерист, старший сержант Шошин, подозвал одного из расчета и сказал ему тихонько:
Видишь, Рябков, тут у нас санинструктор ходит? Подкопай-ка отдельную земляночку.
И тот немедленно принялся за работу.
«Почему я их прямо не спрошу, думала Лиза, как мне принять участие в общей работе? Выкопала бы себе ровик, прикрыла сверху плащ-палаткой, и у меня было бы свое место. Все устроятся, а я буду ждать, кто в гости пригласит?»
Она подошла к Шошину.
Где бы мне взять лопатку? Я выкопаю себе ровик.
Ровик? спросил Шошин. Хорошо. Рябков, дай-ка лопатку санинструктору, пускай она там себе и выкопает, где ты начал.
Рябков выпрямился и передал Лизе лопатку:
Здесь и копай, я уже много сделал, и выскочил, стряхивая с себя землю.
Так началась жизнь Лизы в «непобедимой батарее», совсем иная, чем в медсанбате. Батарея, как и весь легкий артиллерийский полк, продолжала участвовать в напряженных боях, преграждая путь прорывавшемуся врагу. Для Лизы это было началом ее работы на передовой, а для батареипродолжением обычной боевой жизни. Сколько раз орудия батареи стояли на прямой наводке непосредственно в боевых порядках пехоты! Сколько раз приходилось менять позиции под таким огнем, когда, казалось, невозможно уцелеть ни одному живому существу. Бои сменялись короткими переходами, и Лиза не заметила, как побежало время.
В одном из таких боев, когда противник накрыл батарею особенно плотным огневым налетом и снаряды рвались около самых орудий, Лиза стала перевязывать раненого наводчика Петрусенко тут же под огнем. Командир орудия Шошин закричал на нее:
Уходи, уходи скорей!
Оставьте, товарищ Шошин, это дело мое, отозвалась Лиза и, только подбинтовав раненую ногу бойца, оттащила его в укрытие.
Как это ты подняла его, такого здорового? уже после боя спросил ее высокий румяный сержант Краев, наводчик второго орудия.
Очень боялась, хотелось скорей укрыться и его укрыть, просто сказала Лиза.
Спряталась бы, тебя ведь убить могло.
Нет, как же, раз надо
Она сама не понимала, боится или нет? Ей все время хотелось, чтобы обстрела не было: хорошо бы так, чтобы их батарея била по немцам, а они по нашей батарее не били. Она вспомнила (это было в первом бою), когда снаряд внезапно разорвался у орудийного окопа, она подумала: «Ну, все!»и выскочила из землянки посмотреть, что случилось. Разорвавшийся вблизи от пушки снаряд никого не ранил. Это ее ободрило: орудийные окопы были надежным укрытием. Но Петрусенко тогда показал ей на стальной щит орудия, пробитый против прицела чем-то узким и длинным с такой силой, что сталь на краях отверстия выгнулась, как проткнутый карандашом картон. Лиза приложила рукурваные края пробоины, отливавшие тусклым серым цветом, были еще горячие. «Вот с какой силой все это обрушивается на человека!»подумала она. А вслух сказала:
Как это спасается на войне человек?
Земля спасает, ответил ей наводчик, и не стойте вы тут, когда не надо. Вон, слышите выстрел? Это немцы выстрелили. Сейчас но уже свистел снаряд, будет разрыв
Направо в лесу послышался разрыв.
Это бьет не по нас. А когда по наснадо в ровик вскакивать. И тут вы не зевайте.