Вы что, разыгрываете меня? побагровел Донненберг.
Что вы, товарищ капитан!
Тогда отвечайте, как называется единица силы в системе CGS.
Растерявшись и окончательно запутавшись, я выдавил что-то вроде «зудины», совсем тем самым выведя из себя преподавателя.
Положите билет и можете выйти из класса, сказал, едва сдерживая себя, Мирон Маркович.
Положив билет на стол, я, понуро опустив голову, выполз из класса. Пришел Казаков. Увидел, что в глазах у меня слезы, спросил, в чем дело. Я все рассказал.
Погоди, я сейчас все узнаю.
Через некоторое время Николай Алексеевич вернулся весь красный.
Ты что там за цирк устроил? строго спросил он. Капитана Донненберга вывел из себя. Придумал какую-то «зудину». Преподаватель считает, что ты нарочно разыграл всю эту комедию, и настаивает, чтобы тебе поставили двойку.
Я взмолился. Сказал, что и в уме у меня не было ничего подобного. Просто забыл, как называется эта проклятая единица. Теперь я вспомнил: единица силы называлась «дина»!
Казаков вновь вошел в аудиторию и вскоре вернулся с Донненбергом. Я попросил преподавателя извинить меня. Сказал, что действительно из головы у меня вылетело название. Мирон Маркович все понял, рассмеялся, и инцидент был исчерпан. Мне поставили за экзамен тройку, но этим я несколько подвел свой класс.
На следующий год физику нам стал преподавать майор Сотула. С первого же дня я взялся за физику, и хотя в аттестате зрелости положение уже не удалось поправить, но в высшем военно-морском училище я с этой наукой стал на «ты» и получал пятерки.
Вообще, после того как я взялся за физику, стал учиться хорошо. И в восьмом классе за отличную учебу был награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.
Литературу нам преподавал Клитин пожилой, интеллигентный, очень образованный человек. Учиться у него было интересно. Он привил нам любовь к литературе, чтению. Клитин никогда не ограничивал свой рассказ программой, а давал нам значительно больше. Кстати, именно у него в свое время изучал литературу в школе Аркадий Райкин.
Хорошо запомнились уроки преподавателей математики Дымова Иллариона Эразмовича и майора Базилевича, географии Миловидова, черчения Зыкова.
В училище большое внимание уделялось обучению танцам. Как и большинство других ребят, я до нахимовского мог плясать разве что барыню, да и то только хлопая ладонями по бокам.
Современный офицер, тем более морской, должен уметь танцевать. Причем не просто передвигаться и качаться в такт музыке, а именно красиво танцевать. Сегодня молодежь танцует вся и всё.
Владеешь чувством ритма (а некоторые и на это не обращают внимания), выходи на площадку, закатывай глаза, дергайся и кривляйся. Главное, чтобы с экстазом, до пота, вот и все танцы.
В училище же нас учили, как теперь принято говорить, классическому танцу, в том числе и бальному. Начинали мы с основ балета. Учились выполнять классические позиции. Правильно приседать, вращаться. После этого переходили непосредственно к танцам. Первым был полонез. Этим танцем всегда открывались все наши балы. Затем учились танцевать вальс, медленный и быстрый фокстрот, танго. Вслед за ними пошли вальс-гавот, падекатр, молдовеняска, мазурка, медленный вальс, вальс-мазурка. Через несколько лет каждый из нас мог танцевать все, причем по всем правилам танцевального искусства. На уроках мы вальсировали друг с другом. На танцевальные балы в училище приглашались девочки из ближайших школ. Нашими бессменными преподавателями танцев в училище были супруги Алла Васильевна и Владимир Борисович Хавские. Их трудно переоценить. Им мы обязаны не только умением танцевать. Они воспитали в нас осанку, культуру танца, умение держать себя с партнершей. Просто это не давалось. К успеваемости по танцам были такие же жесткие требования, как и к любому другому предмету. Получил в четверти двойку каникул лишаешься. В воскресные дни, когда в зале училища устраивались танцы, их руководителями, дирижерами были супруги. Позднее, когда я был курсантом высшего училища, я много раз встречался с Хавскими в Доме культуры связи на улице Герцена, где работала моя мама. Там они тоже руководили танцевальными вечерами. Встречи с ними всегда были для меня праздником и радостью. И сейчас, когда я пишу о них, мне хочется от себя и от всех своих товарищей высказать им самые искренние чувства благодарности.
«Стильные» танцы мы тоже «выдавали». Каждый из нас мог прекрасно продемонстрировать любой танцевальный стиль, будь то берлино-американский или буги-вуги. Не в этом дело. Когда умеешь танцевать классические бальные танцы, любой стиль можно усвоить за несколько минут.
Чем больше мы взрослели, тем больше нас тянуло в танцзалы клубов и дворцов Ленинграда.
В отличие от Москвы, в Ленинграде было очень много прекрасных танцевальных залов. Самый, пожалуй, шикарный и почитаемый был Мраморный зал во Дворце культуры имени С. М. Кирова на Васильевском острове. В Мраморном играл прекрасный джаз-оркестр под управлением Понаровского. Зал делился на несколько небольших. И в каждом были свои завсегдатаи. Был и Нахимовский зал, где главенствовали мы, был зал, где танцевали курсанты мореходки. С ними мы дружили и поддерживали друг друга, если к нам приставали. На некоторое время Мраморный зал меня околдовал и закружил. Дело дошло до самовольных отлучек. Один раз я даже ушел в ночь. Так как бал был ночной.
Я был признанным «стилягой». Ходил ленивой походкой. Поводил плечами на особый манер. Отчаянно жаргонил: «лабухи», «лабали», «чувихи» Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы за меня не взялись Алла Васильевна и Владимир Борисович. На одном из уроков, когда вместо классического танца я изобразил нечто «стильное», они остановили музыку и спросили, что я танцую. Ухмыляясь, я ответил, что буги-вуги. Преподаватели рассмеялись и сказали, что это пародия на буги-вуги и если я думаю, что это красиво, то я глубоко ошибаюсь. Я пытался им возражать. Тогда Алла Васильевна и Владимир Борисович сказали:
Хорошо, посмотри, как надо танцевать буги-вуги.
И к нашему изумлению, они под аккомпанемент рояля исполнили буги-вуги. Мы стояли, разинув рты. Это был прекрасный урок. Больше я не выкаблучивался, да и к Мраморному залу охладел. Как говорится, переболел.
На танцевальных вечерах в актовом зале всегда играл духовой оркестр училища. Дирижером был талантливый музыкант Ванштейн. Под его руководством оркестр не только играл прекрасные марши, но с таким же блеском исполнял классическую музыку, танцевальные мелодии. Долгие годы после нахимовского мы не порывали связей с оркестром. Уже учась в училище имени Фрунзе и отвечая на курсе за танцевальные вечера, я несколько раз обращался к Ванштейну с просьбой выделить оркестр на курсовой вечер. И он не отказывал. Оркестр играл изумительно. Один раз курсанты старших курсов сломали дверь в клуб, чтобы попасть к нам на танцы. Я гордо ходил среди танцующих и подсказывал оркестрантам, что нужно играть. Тогда любимой нашей вещью был «Караван» Эллингтона. Его исполняли обычно по нескольку раз. Как-то после ночного бала меня вызвал к себе контр-адмирал А. Г. Ванифатьев, бывший в ту пору начальником училища, и спросил:
Где ты отыскал этот оркестр?
Я ему рассказал.
Ну вот что, больше его не приглашай, а то все двери в клубе поломают. И вообще, ночных танцев не будем больше разрешать, а то всю ночь водят караван, сказал он, улыбнувшись.
Да, оркестр Ванштейна играл его потрясающе. Такое я потом слышал только в исполнении оркестра Олега Лундстрема.
Танцы танцами. Но кроме них были занятия и поважнее. Морская подготовка, например. То, что этот предмет стал для нас самым любимым, заслуга капитана третьего ранга Михаила Михайловича Рожкова. Впоследствии он был назначен начальником цикла военно-морской подготовки, а затем и первым заместителем начальника нахимовского училища.
В классе военно-морского дела мы изучали устройство шлюпки, корабля, флажный семафор, сигнальное дело. Михаил Михайлович Рожков, стройный, худощавый, выделялся своей подтянутостью, китель и фуражка сидели на нем молодцевато. Многое мы стремились перенять у Михаила Михайловича. И манеру говорить, и походку. У меня с Рожковым сложились весьма дружеские отношения, которые продолжались многие годы вплоть до кончины старого моряка.
Азы военно-морского дела мы постигали с изучения шестивесельной шлюпки и флажного семафора. Мне очень нравились новые слова, пришедшие будто из стивенсоновских романов: «анкерок», «румпель», «шкоты», «фалы» Один раз, правда, эта любовь меня подвела. В классе висела электрифицированная схема шлюпки. Под каждым рисунком предмета был контакт. Называлась вещь, и нужно было специальным наконечником коснуться на рисунке контакта. Если ответ правильный зажигалась лампочка. И вот мы с Феликсом Ивановым, проверяя друг друга, тыкали в схему электродом. Я ему назвал «то́пор». Феликс долго стоял в раздумье, перебирая глазами снаряжение шлюпки, но топора не находил. Я решил ему помочь. Четверть часа искал злополучный то́пор, и все бесполезно. Подозвали на помощь товарищей, те со смехом показали нам на обычный топо́р. Все стало ясно. Мы настолько увлеклись морскими терминами, что обыкновенный топо́р прочли как то́пор и искали на схеме нечто необыкновенное.
Очень нравился нам флажный семафор. После того как изучили все буквы, мы практически перестали друг с другом разговаривать нормально. Только жестами. Когда нельзя было махать руками, показывали значение букв на пальцах. Михаил Михайлович с самого начала сказал нам, что настоящий флотский офицер должен читать семафор не хуже сигнальщика. Потом, придя на первый свой корабль, я на собственном опыте убедился в справедливости его слов. И не раз поправлял сигнальщика.
Мало было изучить семафорную азбуку, надо было наращивать скорость приема и передачи. Когда «включалась скорость», читать становилось значительно труднее. Почему-то Михаил Михайлович решил, что я служил юнгой на флоте. И вот на одном из занятий, желая пристыдить тех, кто плохо знал семафор, он скомандовал:
Воспитанник Иванов, примите семафор! Покажите, как надо это делать!
Я вскочил. Михаил Михайлович с неимоверной скоростью замахал мне сигнальными флажками. Половину я не разобрал, но каким-то шестым чувством составил всю фразу.
Что я передал? спросил Рожков.
Воспитанник Иванов Виктор Петрович, ответил я.
Молодец, вот так надо знать флажный семафор! сказал, обращаясь ко всем, Михаил Михайлович, и лукаво добавил: Любая кронштадтская девушка знает семафор в совершенстве и назначает своему парню свидание, когда корабль стоит на рейде, с помощью флажков. Стыдно тем, кто перепутает место и время встречи!
Как «бывшего юнгу» Михаил Михайлович брал меня иногда на командирский катер. В один из летних дней сорок пятого года на Неве проводились шлюпочные гонки. Рожков был главным судьей. Меня он взял с собой в качестве секретаря. В нужное время на катере не оказалось матроса-моториста. Михаил Михайлович, как всегда быстрый на решения, приказал мне заводить и выруливать к сигнальным буям. Заводить-то я кинулся, а что толку Откуда мне было знать, как запускается мотор. Рожков нетерпеливо смотрел на меня, поигрывая биноклем.
Ну, что ты возишься?! Ведь ты же был на флоте мотористом?
Краснея, я признался, что ни мотористом, ни кем другим я на флоте не был, а служил в армии связистом. Но Рожков и тут остался верен себе:
Был на флоте или не был, а чтобы устройство катера изучил и мог всегда заменить рулевого и моториста!
Есть, товарищ капитан третьего ранга! ответил я радостно.
И через некоторое время мог доложить Рожкову, что его приказание выполнено. Мне не раз потом доводилось ходить с Михаилом Михайловичем на катере и по Неве, и по Фонтанке, и у него не было случая упрекнуть меня.
Я был маленького роста и небольшого веса, и потому меня назначили старшиной шлюпки. Команда шлюпки, составленная из ребят нашего класса, много и упорно тренировалась. Мы завоевали приз училища.
Однажды мы сидели на занятиях. Вел урок наш любимый Михаил Михайлович. Вбежал рассыльный, что-то тихо ему доложил. Рожков твердым, как в бою, голосом скомандовал:
Призовой шлюпке в шлюпку! Какие-то посторонние люди фотографируют с лодки военный объект. Лодку догнать, взять на буксир и привести к пирсу!
Мы кинулись в шлюпку, гордые тем, что получили настоящее боевое задание. Я скомандовал:
Весла на воду!
И мы помчались. Быстро догнали прогулочную лодку и с удивлением увидели в ней двух лейтенантов-медиков с девушками. Вежливо поздоровавшись, мы пригласили их следовать за нами на буксире. Лейтенантам, а это оказались выпускники военно-медицинской академии, и их спутницам ничего не оставалось делать, как подчиниться. Заперли их в отдельном помещении. Продержали бедолаг целый день. Даже особиста пригласили. В итоге засветили у них пленку и выпустили. Сейчас это кажется курьезом: ведь «военным объектом» была старая шхуна «Бакштаг», которая даже не могла выходить в море, а использовалась как склад спортивных принадлежностей. В один печальный день она легла от старости на борт внутрь прорвалась вода. Но тогда были такие строгости. Даже не разрешалось фотографировать нас, нахимовцев, идущих строем.
Флажный семафор я освоил легко, а вот световой давался куда труднее. Вначале нужно было изучить азбуку Морзе, затем все эти точки и тире, которыми пользуются радисты, мы должны были переложить на короткие и длинные сигналы света. Например, по азбуке Морзе буква «А»: точка тире. Чтобы передать эту букву фонарем Ратьера, нужно дать светом один короткий и один длинный проблеск. В теории все просто, но, когда начиналась передача и преподаватель мигал лампочкой, да еще с приличной скоростью, все у меня в глазах сливалось. Пропустишь одну букву, все остальное уже непонятно. Я научился читать светосемафор на малой скорости, но привыкнуть к скорости корабельных сигнальщиков так и не смог.
Много внимания в кабинете военно-морской подготовки уделялось изучению рангоута и такелажа парусных кораблей. Эти предметы преподавали капитаны третьего ранга Шинкоренко и Муравьев опытные моряки. При слове «рангоут» или «такелаж» живо вспоминаются слова популярной песенки о «Жанетте», которая в «Кейптаунском порту, с какао на борту поправляла такелаж». Такелаж это все снасти на корабле, то есть все тросы, цепи, стропы, с помощью которых крепятся мачты, реи, стеньги, а также управляются паруса. Вот тут-то и началось увлекательное путешествие в мир парусников. Мы наперебой твердили: кливер, фок, фор-бом-брамсель, грот-бом-брам-стаксель. Читатель улыбнется, с трудом выговаривая эти названия. А между тем ничего здесь сложного нет. Все эти мудреные словеса производные от названия мачт на корабле. Вот, например, первая от носа мачта называется фок-мачта, вторая грот-мачта, третья бизань-мачта. Продолжением мачты является стеньга. Соответственно уже будет фор-стеньга, грот-стеньга и т. д. Продолжение стеньги уже называется брам-стеньга, продолжение брам-стеньги носит название бом-брам-стеньга. Например, у грот-мачты третья стеньга будет называться грот-бом-брам-стеньга. Отсюда и название парусов: грот, выше грот-марсель, еще выше грот-брамсель, еще выше грот-бом-брамсель. Конечно, чтобы не запутаться во всех этих «бомах» и «брамах», надо иметь хорошую память. Тогда команда подвыпившего отставного капитана в чеховском рассказе «Свадьба с генералом» будет понятна каждому: «Марсовые на брамсели и бом-брамсели!»
Именно в нахимовском мы отлично усвоили парусное дело. Даже в высшем военно-морском училище нам таких знаний не давали. Это естественно. Там мы изучали современные боевые корабли, без кливеров и стакселей. А учебными кораблями в нахимовском были парусные шхуны «Учеба» и «Надежда».
Зачитывались мы в то время книгами Станюковича.
С какой любовью описывает он парусную эру в своих повестях и рассказах. Здесь и клиперы, и корветы, и бриги. Когда читаешь, как «клипер, подгоняемый нежным пассатом, нес всю парусину и бесшумно скользил по Атлантическому океану», то невольно видишь и океан, мчащий на всех парусах корабль, чувствуешь и тишину, и вечность мироздания Не хуже, чем из учебника, черпали мы у Станюковича знания по парусному вооружению кораблей, изучали команды.
А какие люди в его романах! И сегодня многие наставления, которые давались молодым офицерам того времени, ничуть не устарели. В рассказе «Грозный адмирал» Алексей Петрович Ветлугин адмирал в отставке так наставлял своего сына гардемарина: