Однако, чтобы продемонстрировать свою власть, ее надо было взять. А власть не лежала на улице, как предполагалось на основе наиболее близкого польского опыта опыта 1918 года. Другая власть, народная, в активных боевых группах левых сил в деревнях и городах укоренялась раньше, чем бежавшие немцы освобождали ратушу. Чаще всего власть уже существовала. Следовательно, чтобы добиться цели, надо было свергнуть эту власть и не просто установить свою власть, но и навязать ее. Навязать вооруженному народу.
Не немецкая агентура, не крайне правые силы, не организатор братоубийственной борьбы НСЗ, а именно это патриотическое войско, по идее общенациональное, но подчинявшееся власти, далекой от страны, стало лицом к лицу против польских левых сил, у порога гражданской войны. У порога братоубийства.
Во второй беседе с Миколайчиком глава Советского правительства Сталин, упрекая эмигрантского премьера в том, что он полностью игнорирует факты практическое существование на освобожденных землях, а также в гуще национальной жизни в условиях оккупации этой второй Польши, левой, Польши ПКНО, и решительно отвергая концепцию признания оси Лондон Варшава единственным представительством Польши, гневно бросил: «Но мы не можем иметь дело с двумя польскими правительствами»{108}.
А ведь они существовали! Существовали с 1943 года, с момента, когда оказалось, что та единственная власть, которую до сих пор признавали (хотя иногда условно), не в состоянии решить неотложные проблемы, стоящие перед нацией. Это были две ключевые проблемы: внутренняя и международная. Во-первых, способ и направление использования национальных сил в происходящей борьбе против оккупантов за само существование нации. Во-вторых, соединение и согласование усилий и судеб Польши с усилиями будущего освободителя и победителя Советского Союза. Старая власть, опасаясь активизации и роста роли народных масс, не могла ни мобилизовать силы народа, что несло угрозу для той социально-классовой модели Польши, которую она отстаивала, ни обеспечить надлежащие отношения с СССР вследствие взаимного недоверия, связанного с опасениями перед неизбежным изменением географического положения Польши, неприемлемым для этой власти.
Весьма характерное для Польши обстоятельство: власть, представлявшая уходящие классы и Польшу старого типа, оказалась непригодной для общества не по классовым мотивам (так бывает, когда требования народных масс превышают возможности компромисса), а по национальным мотивам, поскольку она не сумела обеспечить нации в целом путь к спасению от смертельной опасности. Новый центр кристаллизации нации, зародыш нового руководства и власти появился и победил тоже не в силу чисто революционных, общественно прогрессивных факторов, а потому, что сумел реализовать эти общенациональные постулаты. И поэтому он мог предложить обществу широкую платформу соглашения и мог осуществить почти полное национальное единство до того момента, пока он сам искренне признавал примат общенациональных задач над всеми остальными задач борьбы за спасение родины и ее возрождение, первоочередность принципа единства в борьбе за самое существенное в жизни нации.
Ведь и мы, поляки, уже также не могли иметь дело с двумя польскими правительствами. Мы уже не могли позволить себе двоевластия. В такой момент? На Висле? Разве время было вытаскивать на историческую арену весь ад беспокойств и противоречий, стремлений и опасений, патриотического динамизма и солдатской лояльности все это сплетение конфликтов двоевластия, охватившее души людей? Души людей, которые поднялись на борьбу во имя спасения Польши и которые в момент величайших усилий для достижения этой цели были неожиданно остановлены! Остановлены вопросом: «Польша да, но какая?»; утверждением, что спасать надо не всякую Польшу, а только единственную истинно легальную; призывом заботиться теперь не о национальной субстанции о людях, а о национальных формах о границах и законах.
Ведь именно в эти дни подпоручник Подкова выстроил подразделения 9-го пехотного полка АК перед резиденцией старосты в Замостье, посланный сюда, чтобы отстаивать старую Польшу, легального старосту от людей новой Польши, которая несла крестьянам Замостья и жизнь, и землю. Встал против революции с автоматом, подаренным ему в знак благодарности советскими партизанами, которых несколько месяцев назад во время совместной борьбы он водил тропами Замойщины.
Подпоручник Подкова не использовал свой партизанский ППШ против нового старосты ради назначенного на должность Лондоном. Но и не захотел отдать оружие пришельцам. А когда было произнесено самое горькое, самое страшное слово «фашист», подпоручник Подкова разбил свой автомат с памятной надписью: «Соратнику по борьбе против фашизма от советских товарищей по оружию». Трагический отзвук треск оружия, овеянного солдатской славой в борьбе за свободу, а теперь разбитого о железную ограду гимназии Замойских, будет сопутствовать дням рождения, дням освобождения. Это было трагическое столкновение консервативной по своему существу солдатской лояльности с революционными потребностями нации. Это была трагическая ошибка в подсчете, когда в трудной польской бухгалтерии выпускается из поля зрения третья рубрика третий элемент положения нации.
Ошибка. 22 июля в Освенциме из колонны заключенных, возвращавшихся с работы, гестаповец вызвал Романа Сливу, еще раз проверил, тот ли это Вебер, коммунист из Домбровского бассейна, член инициативной группы 1941 года, который одним из первых был сброшен с парашютом в Польшу и стал организатором и командующим Гвардией Людовой Краковского округа, и застрелил его на месте. Позднее, 2 августа, по специальному шифрованному предписанию Гиммлера были уничтожены генерал Грот (Стефан Ровецкий) и президент Варшавы Стефан Старжиньский
Еще до начала восстания немцы «очищали» Павяк. Было расстреляно несколько сот человек, в том числе Павел Финдер и Малгожата Форнальская.
26 июля измученные долгими переходами полки 1-й армии проходили через утопавший в цветах Люблин, направляясь с парада прямо на Вислу, на фронт, на борьбу за плацдармы, с которых открывался, путь в глубь Польши, к полному ее освобождению.
«В тот же день вечером мы вошли в Люблин. Улицы, по которым мы двигались, были усыпаны наполовину увядшими от летней жары цветами. Это были следы встречи, которую население устроило утром нашей армии. Ничего не поделаешь: саперы в бой идут первыми, а к лаврам победы приходят последними, вспоминает Я. Опочиньский, солдат одного из саперных батальонов 1-й армии. В пять утра подъем. Сонные одеваемся. Глаза слипаются, а ноги никак не хотят идти. Но все-таки двигаемся. Вначале идем нестройно. Кто-то запевает, и мы чувствуем прилив бодрости. Улицы будто вымерли, лишь изредка покажется где-нибудь ранний прохожий. На тротуарах валяются немецкие афиши и объявления. Дома купаются в утреннем солнце, за окнами копошатся люди. Радость распирает сердце Посреди площади на возвышении виднеется какой-то дворец или замок, окруженный высокой оградой. Туда направляется авангард батальона.
Я пою вместе со всеми. Конечно, как обычно, про то, «как Кася гнала волов». Я подумал при этом, что теперь надо создавать новые песни, отражающие наши переживания. С песней, ослепленный солнцем, батальон входит в мрачные ворота замка. Поем как раз про то, как Ясь спрашивает: «Что за гости у тебя», когда песня внезапно замирает на устах Еще слышу команду: «Рота, стой! Нале-ево!» После этого устанавливается жуткая тишина. Кругом, куда ни глянешь, человеческие тела. Одни лежат прямо у наших ног, другие свисают с лестниц, ведущих в какие-то помещения. Они в ужасном состоянии. Опухшие лица с застывшими от ужаса глазами. Завернутые в лохмотья, голые или в одном белье, мертвые лежат на спине, на животе, в разных позах
Солнце подымается все выше. Лопаты яростно вгрызаются в землю, отбрасывают кирпичи, камни, гравий Могила требуется большая. Расстрелянных около трехсот Работаем молча, не глядя друг на друга.
Края ямы доходят уже до пояса, когда вокруг начинают собираться люди. Некоторые спускаются в яму, чтобы сменить измученных солдат. Я помогаю пожилому мужчине. Седая голова его трясется то ли от волнения, то ли от старости. Какая-то женщина пытается его удержать, но старик мягко отстраняет ее, шепча: «Там мой сын»
Командиры отделений подают команду: «Становись!» Начинаем переносить трупы
Вечером батальон вышел из Люблина, направляясь в сторону Вислы. Мы шли так быстро, что кухня с едой, до которой никто из солдат сегодня не дотронулся, не могла поспеть за нами. В Люблине мы потеряли дар речи, потеряли способность петь»{109}.
День освобождения был не только днем решения вопроса о том, какой должна быть Польша, не только днем выбора будущих форм польской жизни. День освобождения все еще был днем выбора между жизнью и смертью. Главные задачи дня определялись не только тем, что существовали ратуши, на которых надо водрузить национальные флаги, но и тем, что были тюрьмы, лагеря, строго говоря, одна большая тюрьма, к воротам которой надо поспеть, чтобы роль поляков не ограничивалась бы только выкапыванием могил.
Германия войну проиграла. В конце июля начало августа в этом не сомневался никто, даже немецкий генералитет. Но выиграла ли уже эту войну Польша? 90 процентов ее территории еще находилось в руках оккупантов, 90 процентов населения ежеминутно несли неисчислимые потери. Больше того, потери с каждым днем росли. Польша наряду с Чехословакией была последней добычей, которая оставалась в лапах Гитлера. Ни Гитлер, ни любой другой из возможных представителей германского империализма не намеревался отказаться от нее.
Если предусмотренная планом «Буря» демонстрация была призвана вызвать конфликты и столкновения достаточно громогласные, чтобы пробудить в Англии и Америке выступления противников союза с социалистическим государством в защиту прав «лондонского» правительства и вызвать конфликт с Советским Союзом, то не предполагало ли это в качестве предварительного условия какого-то «согласованного» отношения западных союзников к Германии? Но кому бы пришлось платить за соответствующее согласование? Идейный руководитель заговора 20 июля 1944 года Герделер предлагал именно такое решение: чтобы оказать сопротивление большевикам, добившись с этой целью мира на западе и англо-американской поддержки, он намеревался вернуть все завоевания Гитлера Все, за исключением Польши.
Таков был риск. Был ли он известен инициаторам «Бури»? Понимали ли они это? Учитывали ли его в своих калькуляциях? В конечном счете они ведь посчитали более важной другую проблему, проблему двух течений, проблему двоевластия, проблему двух государств.
Не будем вычеркивать из памяти фрагменты тогдашней действительности, которые, хотя и не относятся к боям и не могут быть зачислены в перечень совместных вооруженных усилий, так тяжело сказались на цене и результатах этих усилий. Не будем ретушировать запечатлевшуюся в памяти военных лет фотографию, соскабливая с нее изображение некоторых действующих лиц этой драмы
В ночь на 27 июля близ аэродрома Мотыль под Тарнувом 170 солдат Армии Крайовой заняли посты, с беспокойством поглядывая в направлении более чем сильных и более чем близких немецких гарнизонов. Они знали, что самолет из Бриндизи должен быть принят и немедленно отправлен назад. В полночь над размокшей после недавнего ливня посадочной площадкой появилась двухмоторная «дакота». Медленно тормозя, она двигалась вдоль цепи фонарщиков, поочередно гасивших фонари, которые указывали направление посадки. Продуманная и четкая, несмотря на спешку, операция выгрузки и погрузки самолета заняла 10 минут. Голос пилота-поляка и немецкие пулеметы, захваченные 2-м корпусом под Монте-Кассино, символизировали связь, которая поддерживалась через линии фронтов В самолет грузили найденные на другом конце Польши, под Сарнаками над Бугом, части немецкой ракеты Фау-2, садились пассажиры: капитан Рафал (Ежи Хмелевский) с чертежами и микрофильмами Фау-2, Марек Цельт (Тадеуш Хцюк) и «двое каких-то старичков», которых, как не без язвительности отмечает офицер, принимавший самолет, пришлось подсаживать в кабину. Взревели моторы еще сильней, еще громче фюзеляж беспомощно трясся на неподвижных колесах, которые увязли в размокшей травянистой поверхности аэродрома. Палками, прикладами и руками солдаты отгребали грязь от колес самолета, мостили полосу для разбега.
Вы должны улететь! в отчаянии кричал пилоту один из офицеров-партизан. Вы должны улететь!{110}
Трудная, занявшая много месяцев работа разведчиков, инженера Коцьяна, труд техника, гибель солдат разведки, муки партизан, которые выискивали потерявшиеся в пробных полетах бомбы, смертельный риск людей, находившихся здесь, чтобы обеспечить приемку и охрану операции «Мост», молчаливая преданность сотен простых людей из окрестных деревень, которые тайна из тайн не могли не знать, что на аэродроме «что-то» готовится, но ничего не выдали. Не может быть, чтобы все это пропало, оказалось напрасным! Они должны улететь!
И после длившейся целый час возни с беспомощной машиной, она наконец оторвалась от земли, набрала высоту и легла на курс «трасса номер 4»: Будапешт Бриндизи. Самолет летел на юг, везя спасение для Лондона, для тысяч людей над Темзой. И он вез, быть может, гибель для Варшавы и тысяч людей над Вислой.
Вспомним о старичках, вызвавших жалость. Эти штатские так же важны, как груз военного значения.
Томаш Арцишевский, 67 лет, один из основателей ППС, член боевых групп периода 19051907 гг., соратник товарища Зюка, Коменданта, Деда со времен покушения в Рогове, в Безданах, на почте на Вспульной улице, многократно занимавший министерские посты, руководитель ВРН в годы оккупации В эмиграции надо было иметь какого-то значительного деятеля из Польши, ведь коммунисты ссылались на Польшу, их представляли люди, только что прибывшие оттуда, из Варшавы Было решено, чтобы и от имени Лондона выступил человек из Польши. Поступил приказ привезти Арцишевского. Не пройдет и полгода, как он прославится заявлением, что Польша не хочет западных земель, что она не желает возвращения Щецина и Вроцлава.
Другой штатский старичок не был ни штатским, ни старичком. Партизанам АК он показался неловким, так как еще не оправился после перелома ноги, полученного четыре месяца назад при прыжке с парашютом из самолета над территорией Польши.
Имя этого эмиссара, известного как Бжоза, или Саламандер, и теперь возвращавшегося назад, Юзеф Ретингер. Родился и воспитывался он в Кракове, а образование получил в парижской Сорбонне, но был английским полковником и наверняка не простым офицером разведки, а государственным политическим агентом высокого класса.
Его можно было встретить в Марокко у Абд-эль-Керима во время англо-французских колониальных схваток, он организовывал какие-то антикатолические выступления в Мексике и какие-то международные съезды профсоюзов, длительное время подвизался в Китае, а в годы войны был приставлен «к польским делам» и даже представлял Польшу в качестве ее первого дипломатического представителя в Москве в 1941 году. Сверх того, он почти неотлучно, как тень, следовал за генералом Сикорским. С того момента, как он организовал выезд генерала из капитулировавшей Франции в Лондон, он всегда находился с ним рядом: в штабе, в правительстве, в автомашине, в самолете. Он покинул генерала только однажды, в том последнем полете, который завершился трагедией над Гибралтаром. Зачем он летал в Польшу, о чем в течение четырех месяцев беседовал с руководителями подпольной «лондонской» Варшавы, военной и гражданской, с чем возвращался?
В момент, когда из Польши стартовал самолет, везший Фау-2 и «старичков», из Англии, с аэродрома Нордхольт, стартовал другой английский самолет, везший кружным путем, через Африку и Азию, премьера Станислава Миколайчика в Москву. 27 июля на аэродроме в Рабате Миколайчик и Арцишевский встретились. 28 июля в Каире Миколайчик встретился с полковником Ретингером. Беседы продолжались долго. Нет и никогда не будет достоверной стенограммы этих бесед. Об их содержании мы можем только догадываться на основании последующего хода событий. Я думаю, что первый собеседник, которого в высшей степени беспокоило известие о польском государстве, возрождающемся между Бугом и Вислой, хотел услышать от другого, который в течение четырех месяцев рыскал в подчиненном власти Лондона подпольном государстве, мнение о возможностях этой силы. Возможностях, которые, как мы знаем, нельзя сбрасывать со счетов в борьбе с немцами, в борьбе за свободу. Но, видимо, более важной была признана другая проблема проблема двух течений, проблема двоевластия, проблема двух государств.