Еще дальше пошли полтора десятка офицеров-повстанцев, вынашивавших мысль свергнуть руководство восстания и передать власть в руки таких политических и военных деятелей, которые провозгласили бы присоединение к ПКНО и объявили бы о подчинении повстанческой Варшавы новой, народной власти.
Попытки эти не имели практических последствий. Дело авторов упомянутого письма Бур направил в прокуратуру, а Монтеру в совершенно секретном, собственноручно написанном ответе дружески, но твердо разъяснил, что обращение к Жимерскому было бы, по его мнению, изменой.
Важно, однако, то, что в момент, когда огромные размеры национального бедствия начали доходить до человеческого сознания, потребность искать выход на путях соглашения возникала даже у дисциплинированного исполнителя «лондонской» линии. Ясно, что в той ситуации платформой соглашения должно было быть со стороны этого направления отречение от своих требований, от своего варианта старорежимной Польши. Это могло означать лишь согласие на объединение сил именно на основе признания правильности пути, намеченного Армией Людовой.
Следовательно, в известном смысле это означало признание своего поражения, признание крушения своих намерений и планов. Вместе с тем это означало бы, как в тот день, когда Монтер осознал глубину катастрофы, согласие на объединение сил перед лицом национальной катастрофы, перед лицом разрушения национального богатства и уничтожения бесценного общественного достояния. Объединение на платформе груды щебня. Своего рода отречение на смертном одре, но не своем, а всей нации, последняя услуга, оказанная гибнущей столице.
Но ведь речь шла не об этом.
Речь шла об объединении во имя позитивной программы, программы творческого преобразования судеб нации. Ни один общественный класс не уходит с исторической арены добровольно, однако смерть класса, распад и упадок представляющих его политических направлений нормальное проявление здорового «обмена веществ» в живом общественном организме. Ведущие течения старой Польши находились на дороге в никуда, и свернуть их с этой дороги не могло ничто. Новое единство нации должно было складываться не на пути компромисса с ними, а против них. Но простые люди, составляющие как в эмиграции, так и внутри страны гражданскую и военную базу так называемого «лондонского» лагеря, еще могли успеть сойти с этой дороги, ведущей в никуда. Несмотря на психологические и политические предпосылки, под воздействием которых сформировалась их позиция, несмотря на обоснованные обиды и не поддающиеся проверке подозрения, эти люди приносили в жертву родине свою жизнь, жертвовали всем. Следовательно, ради нее они могли отказаться от части своих представлений о целях борьбы. Объединение на платформе отказа от сохранения Польши такой, какой она была в 1939 году, в пользу такой Польши, какой она могла возродиться, то есть новой, народной, было бы объединением на платформе надежды. Оно привело бы к единству гораздо более ценному, несущему в себе гораздо большее творческое начало, чем объединение на платформе отречения под давлением исторической необходимости, капитуляции ввиду того, что нет ни возможностей, ни сил отстаивать «ту Польшу», якобы единственно настоящую, но недостижимую Впрочем, на шестой неделе восстания подобная капитуляция перед историей это уже не поиски выхода. Это всего лишь мольба о чуде.
Изменить политический характер и стратегическое значение крупного исторического события с помощью одних лишь деклараций нельзя. Трудно было ожидать также, что народная власть позволит возложить на себя ответственность за то, что было порождено совсем иным духом, за то, что уже в своей основе было не только ошибочно задумано, но и обречено на поражение.
Впрочем, это стремление выйти на новую дорогу оказалось весьма поверхностным, и очень скоро, едва лишь появился малейший проблеск надежды, те же самые люди отбросили идею отречения. Сообщение о крупных ежедневных партиях грузов, сброшенных с американских самолетов, гром орудий советских и польских дивизий, штурмующих Прагу, дымы над Вислой, окутавшие переправы, на которых сражались за доступ к Варшаве солдаты 1-й армии, этого оказалось достаточно, чтобы хотя люди по-прежнему умирали и погибали, а положение продолжало оставаться трагическим концепции национального согласия были забыты. На повестку вновь ставится вопрос о политическом смысле восстания, вопрос о захвате Варшавы, об ограждении баррикадами сильно укрепленными! главных районов города, об установлении в них своих органов власти и о недопущении туда советских войск, а также польских войск, войск ПКНО. Безбрежный оптимизм, тот самый, который побуждал Монтера 31 июля восклицать, что будет слишком поздно, теперь 19 и 20 сентября диктует ему новые приказы. Один открытый, начинающийся словами «Мои дорогие солдаты!», гласит:
«Наше восстание войдет в историю как благословенное по своим последствиям реальное политическое действие, достойное нации, которая в течение пяти лет непоколебимо придерживалась позиции, продиктованной глубоким политическим разумом. Сегодня мы стоим перед лицом победы»{155}.
И перед лицом победы он в другом приказе секретном воспроизводит директивы Главного командования АК на день освобождения, относящиеся еще к 12 сентября. А в этих директивах говорилось:
«В случае оставления немцами Варшавы:
немедленно овладеть указанным районом города в соответствии с приказом от августа 1944 года части в полной боевой готовности остаются в своих районах
баррикад и укреплений, замыкающих занятые районы, не разбирать до момента окончательного выяснения польско-советских отношений Баррикады и укрепления на внешнем обводе занятых районов должны быть полностью укомплектованы»{156}.
В политическом обосновании этих, директив даются следующие разъяснения: «В настоящее время возможность какого-либо сотрудничества АК с ПКНО вплоть до момента выработки польским правительством иного к ним отношения исключена». Приказы вновь напоминают о принятом негативном отношении к армии Берлинга и уточняют в деталях принцип недопущения новой, народной Польши в ее столицу, требуют «уклониться от допуска в районы, занятые АК, не только властей, не только войск ПКНО, но даже саперов, даже технической помощи».
Наконец 20 сентября, слыша грохот орудий, поддерживающих борющиеся плацдармы, видя дымовые завесы, под прикрытием которых на Висле предпринимаются отчаянные попытки прийти на помощь гибнущему городу, генерал Бур издает приказ о выходе командования из подполья и реорганизации варшавского корпуса{157}. «Считаясь с возможностью вступления Советской Армии, напишет он позднее в своих воспоминаниях, я приказал преобразовать повстанческие отряды в регулярные части ВП». Цель иметь более организованный и достойный вид во время реализации второй фазы «Бури». Время до демонстрации завершающий пункт в осуществлении плана взятия власти на ничейной земле, между отступающим и наступающим фронтами.
Но ничейной земли не было. Когда Бур и Монтер подписывают исходящие из плана «Буря» новые приказы, в Чернякуве и Жолибоже рядом, на одной баррикаде, умирают солдаты обоих польских течений. Под немецкими контрударами падают плацдармы и упускается последний шанс спасения города. Рискованный шанс, но он существует. Последний. Им не воспользовались.
Когда на следующий день майор Сэнк (Юзеф Малецкий), начальник штаба АЛ в Варшаве, потребует от генерала Монтера нанести всеми силами удар на восток с целью соединиться с плацдармами{158}, Монтер ответит: «Слишком поздно». Он уже знает, что слишком поздно. Он уже знает, что вчера, когда, быть может, еще не было поздно, отряды АК, руководствуясь концепцией не содействовать сотрудничеству и сохранять готовность перейти ко второй, демонстративной фазе «Бури», предприняли маневр не к Висле, а в противоположном направлении.
Снова, как уже столько раз в ходе реализации «Бури»! Маневр, логически вытекающий из тенденций этого плана и отвечающий им. Поскольку, как считалось 1920 сентября, битва завершается, задача заключается в том, чтобы обособиться, сохранить готовность и собраться в более крупные группировки с целью сделать демонстрацию более эффектной.
«Битва завершается»! Они не понимали, что она завершается катастрофой.
1944 год не стал годом чуда над Вислой.
Август 1944 года не вынудил большевиков к повороту, к политическому отступлению, к изменению своих намерений и стратегических, и политических. Они заняли позиции под Варшавой значительно ближе к городу, чем ранее планировалось, и значительно дальше от своих баз, чем предполагалось. С другой стороны, никакая чудодейственная сила не устрашила немцев, не вынудила их отказаться от намерения удержать линию Вислы, не создала «межфронтового» вакуума, в котором нашлось бы место для третьей силы для приверженцев «теории двух врагов».
Сентябрь также не принес чуда, не предоставил большевикам, теперь уже столь ожидаемым, возможности овладеть Варшавой. И в последней, трагической декаде никакое чудо не принесло успеха ни «Лондону», ни Люблину. Не принесло оно победы ни солдатам, сражавшимся на левом берегу, ни солдатам, сражавшимся на правом берегу реки. Впрочем, на поле боя, и к тому же когда нет боеприпасов, чудеса вообще случаются довольно редко.
И никакое чудо не спасло город.
Вообще, возможно ли было такое чудо, можно ли было думать о нем в пределах тогдашней реальной обстановки, если, разумеется, к чудесам применимы требования реальности?..
Здесь все зависит от того, на каком уровне сил, творящих исторические события, мы расположим наш наблюдательный пункт.
Если мы находимся в штаб-квартире командующего Армией Крайовой и в поле нашего зрения попадают только силы, реально имеющиеся в распоряжении, то есть варшавский корпус АК, тут нечего и мечтать о чуде. Своими силами Варшава не может быть освобождена.
Подобным же образом обстоит дело, если мы взглянем на ситуацию из штаб-квартиры командующего 1-й армией Войска Польского, а также из резиденции руководителя ведомства национальной обороны ПКНО. Имеющихся в их распоряжении сил достаточно лишь для неглубокого лобового удара. И такой удар был нанесен. Наверное, он мог обойтись менее дорого, однако вряд ли можно было ожидать от него более крупных результатов.
С командного пункта 1-го Белорусского фронта, войска которого действовали к югу от Варшавы, на ее предпольях и к востоку от нее, на среднем Буге, дело выглядит несколько иначе. Существует документ, разработанный Военным советом 1-го Белорусского фронта и датированный 8 августа{159}. Это телеграмма, адресованная Верховному Главнокомандованию Советской Армии, представляющая собой либо ответ на запрос, либо сделанное по собственной инициативе предложение относительно «организации Варшавской операции». Содержавшийся в телеграмме план предусматривает последующие условия, предложения и сроки:
1. Условие первое: правое крыло фронта выйдет к Нареву и овладеет плацдармом на западном берегу реки на участке Пултуск, Сероцк. Расстояние от ныне занимаемых позиций 120 километров, время, необходимое для выполнения операции, 10 дней, срок окончания 20 августа.
2. Условие второе: левое крыло фронта расширит плацдармы на западном берегу Вислы вплоть до рубежа Варка, Радом, Вежбица.
3. Условие третье: сосед слева, 1-й Украинский фронт, передаст 1-му Белорусскому фронту свою 1-ю танковую армию. Эта армия продвинется вдоль Вислы из-под Опатува через Островец на Радом (практически это означало бы оставление этой армией более чем стокилометрового участка фронта вдоль Вислы). 1-й Украинский фронт примет от 1-го Белорусского фронта ответственность за участок фронта в этом районе протяженностью около 60 километров.
4. Срок начала Варшавской операции: по окончании перечисленных подготовительных действий плюс минимум 5 дней на перегруппировку.
5. Тогда, как говорилось в телеграмме, 25 августа можно начать Варшавскую операцию силами семи общевойсковых армий, двух танковых армий, двух отдельных танковых корпусов и трех кавалерийских корпусов, нанося концентрические удары с обоих плацдармов пултуско-сероцкого и радомского в целях достижения линии Цеханув, Плоньск, Вышогруд, Сохачев, Скерневице, Томашув. 1-я польская армия, нанеся удар вдоль Вислы с юга, овладеет Варшавой.
Итак, возможность такого рода подвергалась серьезному рассмотрению. Мы пока не знаем дальнейшей судьбы этого документа. Неизвестно, был ли он утвержден или был отвергнут и при каких обстоятельствах. О некоторых вещах мы можем только догадываться на основании дальнейшего хода событий. Так, например, на другой день, 9 августа, правое крыло 1-го Белорусского фронта возобновило и настойчиво продолжало наступление. Польская армия была переброшена на варецко-магнушевский плацдарм, к югу от Варшавы. 13 августа Главное командование Войска Польского издало приказ, призывающий польских солдат «на варшавском фронте» умножить усилия в борьбе за освобождение Варшавы. Следовательно, в событиях, происходящих на фронте, можно обнаружить элементы реализации концепции, изложенной командующим фронтом в телеграмме от 8 августа. Однако дальнейшее развитие событий и ход боев показали, что выдвинутые в телеграмме главные условия, необходимые для осуществления Варшавской операции, не были выполнены.
К пункту 1. Правое крыло фронта, осуществляя предварительные действия, дошло до Нарева только 5 сентября, то есть не через 10, а через 28 дней. В частности, по той причине, что в правофланговых армиях уже в первых числах августа, пожалуй, ни одна дивизия не имела больше 4548 процентов штатного личного состава. Плацдармы между Пултуском и Сероцком, захваченные 6 сентября ценою огромных потерь, подвергались ожесточенным контратакам немцев и стабилизировались лишь во второй половине сентября.
К пункту 2. Левое крыло фронта не смогло расширить варецко-магнушевский плацдарм. Наоборот, атакованное 5 августа под Грабувом 19-й нижнесаксонской танковой и 45-й гренадерской дивизиями, а 9 сентября еще и под Студзянками дивизией «Герман Геринг», оно лишь с огромным трудом сумело удержаться на плацдарме и только после 10 дней боев восстановило положение, да и то не полностью. Кроме того, на северном фланге плацдарма напротив Варшавы были потеряны Варка и среднее течение Пилицы. И здесь советские дивизии насчитывали по четыре тысячи человек вместо десяти, полки по тысяче вместо трех, а в полках было по 45 стрелковых рот вместо 11, и притом по 4050 человек каждая, в то время как должно было быть по 150 О дальнейшем расширении плацдарма уже не было речи.
К пункту 3. 1-й Украинский фронт не мог передать 1-ю танковую армию, так как именно силами этой армии, а также 3-й танковой и последним резервом фронта 5-й гвардейской армией он отбивал на своем обширном плацдарме под Сандомиром ожесточенные контрудары 30 немецких дивизий, в том числе 6 танковых. По этим же соображениям нельзя было возложить на этот фронт дополнительную ответственность, расширяя полосу его действий на правом фланге на стыке с 1-м Белорусским фронтом.
К пункту 4. Перечисленные в телеграмме исходные позиции для нанесения с двух сторон охватывающего удара по Варшаве фактически стабилизировались только 29 октября. Они были использованы в январском наступлении.
И наконец, к пункту 5. Здесь следует сменить точку зрения. Как могла выглядеть обстановка под Варшавой из Ставки Верховного Главнокомандования Советской Армии? Конечно, слишком оптимистические оценки, содержавшиеся в телеграмме Военного совета 1-го Белорусского фронта, можно было скорректировать. Можно было укрепить фланги и ускорить их действия, передвинуть срок начала операции, учитывая время для переброски резервов и пополнений. Предложенную Варшавскую операцию можно было хотя несколько позже, а также большими силами организовать. Однако это означало вовлечение резервов Верховного Главнокомандования, человеческих и материальных резервов боеприпасов, горючего в крупную операцию, не укладывавшуюся в баланс сил, средств и намерений на 1944 год, операцию, несомненно, дорогостоящую, приковывающую силы семи общевойсковых и двух танковых армий. Представим себе, что могла дать с точки зрения судеб войны такая внезапная импровизация.
«Приход расход». Напоминаю: мы не знаем, что думал Сталин, и, полагаю, никогда не будем знать. Однако мы знаем, что он должен был отдавать себе отчет в том, что условия, необходимые для предложенной на 25 августа Варшавской операции, не могут быть своевременно выполнены. 29 августа он отдал приказ о переходе к обороне всех фронтов от Балтики до среднего течения Вислы. Однако этот приказ предусматривал продолжение усилий в целях достижения предварительно намеченного рубежа над Наревом и Вислой. Мы можем также предположить, что Сталин мыслил несколько иначе, чем мыслит средний простой человек, рядовой член человеческого общества, видящий перед собой небольшой кусочек мира, располагающий только небольшой возможностью влиять на его судьбу. Он мыслил, как говорится, в ином масштабе, в соответствии со средствами воздействия на ход мировой истории, какими он располагал как полновластный руководитель огромного государства и признанный в то время вождь великого мирового движения. Не будем, однако, спешить с выводами, какие подсовывает нам сегодня, по прошествии стольких лет, наша мысль или память. Сегодня многим удается легко и быстро на бумаге выиграть ту, давно разыгранную и закончившуюся войну. Сопоставление сегодняшних мыслей с тогдашним реальным миром легко обнаруживает их неосновательность.