Сотни отчаявшихся, но все еще полных надежды глаз следят за каждым шагом, каждым движением майора Станислава Латышонка, который теперь командует остатками полка, и капитана Ежи (Рышарда Белоуса), командующего остатками отрядов АК на плацдарме.
«Держитесь, держитесь хотя бы до ночи», тихо пищит трубка радиотелефона, а майор Латышонок произносит свои последние, горькие и иронические слова: «Я держусь, я держусь, но только за эту трубку!»
А ведь в это время Польша имела двести тысяч регулярных солдат под ружьем, 500 танков, 300 самолетов, несколько тысяч орудий
Карпатская и кресовая дивизии, обескровленные в изнурительных боях над рекой Метауро, отдыхают у берегов Адриатического моря. Артиллерия 2-го корпуса поддерживает итальянских партизан, освобождающих свои деревеньки. Парашютисты Сосабовского яростно вгрызаются в надрейнский ил у переправы под Дрилем. Они ищут затопленный англичанами паром, чтобы переправить из-под Арнема уцелевшие остатки своей бригады, стоящая рядом английская «сухопутная» дивизия не хочет вмешиваться в это дело.
Город Аксель в Голландии в знак благодарности за свое освобождение, осуществленное «в истинно польском духе» вдохновенно, без применения артиллерии и авиации, преподносит польским танкистам герб города и сооружает в их честь памятник.
Над Вислой стволы орудий польской и советской артиллерии наводятся на последнее уцелевшее хранилище национальных ценностей комплекс зданий Национального музея, унылый, неподвижный бастион, откуда простреливается вся поверхность реки, исходные пункты переправ, пути подхода к агонизирующим плацдармам
А еще патруль разведчиков на вислинском пляже напротив Жолибожа находит умершего от потери крови офицера разведки 6-го полка, который двумя днями раньше обеспечил переброску рации для командующего Жолибожем полковника Живицеля. Тело офицера уже застыло, рука в открытом ящике с противотанковыми гранатами. А неподалеку в кустах был найден потерявший сознание, трижды раненный в этом бою, командовавший силами 6-го пехотного полка на варшавском берегу майор Юлиан Шацилло{149}.
1792 человека из состава 1-й дивизии погибли в течение пяти дней при попытках выйти к берегу Вислы. Свыше 6 тысяч человек потеряли в это время советские корпуса, наступавшие на Прагу.
3764 человека потеряла 1-я армия в течение 10 дней боев за форсирование Вислы и попыток прорваться к позициям повстанцев. Более 5 тысяч людей потеряли за это время советские части, поддерживавшие поляков, и дивизии, наступавшие по соседству на Бялоленку и Легионово, чтобы отвлечь вражеские силы от польской армии.
Итого 5500 солдат 1-й армии Войска Польского и 11 тысяч солдат Советской Армии. 16 500 человек в течение 15 дней{150}.
Эти трагические дни сентября вершина польской славы. Именно в это время мы так славно сражались везде, на всех фронтах. И только на подступах к Варшаве нас было слишком мало.
Конечно, это была война народов всей Европы и всего мира. Мы внесли свой вклад, как и в прошлом, во все битвы и на всех баррикадах. Но в действительности, являются ли эти усилия, по форме интернациональные, умножением нашего вклада или же распылением наших сил? Не результат ли это того, что путь Польши к свободе распался на дорожки, дорожки на тропинки, по которым, правда, движение шло, но которые никуда не вели? Настоящий путь был только один, а ложных неограниченное множество.
Значит ли это, что не следовало бороться? Что танкисты Мачека не должны были сражаться во Франции, Бельгии и Голландии? Конечно, должны были, коль скоро они оказались там. Но обученные экипажи кадровой 16-й танковой бригады вообще не пошли на фронт, ибо не хватало людей как раз необученных, но желавших сражаться, необходимых для заполнения всех звеньев большого военного механизма, каким является танковая часть. А в стране такие люди были. Впоследствии они участвовали в боях за Поморье терпеливые пехотинцы без своих танков, ибо здесь не хватало танкистов.
Значит ли это, что не надо было высаживаться под Арнемом? Разумеется, надо было. Но разве эта бригада не была в действительности предназначена для Польши? Я знаю, англичане задерживали ее, по совсем не по техническим соображениям: Варшава находилась в полосе действий Советской Армии и, пока Советский Союз был нужен, чтобы добить Германию и тем самым сэкономить английскую кровь, до тех пор англичане не хотели нарушать установленное разделение «сфер военной ответственности».
Я знаю, что к этим парашютистам и русские не отнеслись бы благожелательно. Почему? Потому что они имели достаточно горького опыта с «тихотемными» из Англии, которые командовали польскими партизанами в Белоруссии и Литве, где боевые отчеты в штаб округа имели заранее предусмотренные три рубрики: борьба против немцев, борьба против местной полиции (белорусской, литовской), борьба против большевистских партизан. Они хорошо знали, что для польского командования в Лондоне лозунг «Первые в стране» означает «Первые в момент крушения Германии», чтобы поддержать внутренние силы в их демонстративной акции, направленной против Советского Союза.
Значит ли это, что не надо было сражаться за Лондон, над каналом Ла-Манш, над Гамбургом и Бременом? Разумеется, надо было. Однако даже Франция могла держать на Востоке (где у нее не было никаких реальных интересов, кроме стремления продемонстрировать лояльность в отношении СССР) авиационный полк. Над польским небом не оказалось самолетов польской авиации, просуществовавшей двадцать лет. Три, хорошо, если четыре, «старых» летчика, десяток-другой советских инструкторов, остальные молодые, очень молодые курсанты. Так начинала складываться новая авиация новой Польши.
И наконец, разве не надо было сражаться под Монте-Кассино, под Анконой, над Метауро? Хотя и с тяжелым сердцем, однако следует ответить: надо было. Надо, хотя вся эта кампания не имела смысла война и победа вполне могли бы быть достигнуты без десанта в Италии. Надо, поскольку смерть каждого фашиста приближала конец войны. Если уж 2-й корпус оказался на Ближнем Востоке, надо было использовать и эту возможность. Последнюю в тех условиях, когда возможность гораздо больших масштабов, возможность «большого успеха» была, к сожалению, безвозвратно утрачена.
Если бы было иначе Если бы классовая сущность сил, направлявших польскую политику, их забота о формах национального существования, а не о его содержании не искажали, не ограничивали эту политику, если бы была найдена «формула единства» объединения национальных усилий и сочетания этих усилий с главным направлением войны и политических преобразований на Востоке, мы могли бы иметь в августе 1944 года на подступах к Варшаве не три дивизии 1-й армии, даже не три дивизии 1-й армии плюс две дивизии 2-го корпуса, сражавшиеся в Италии. Мы могли бы иметь значительно больше: полнокровную армию в составе трех или даже четырех корпусов, закаленную в боях, опытную, имеющую собственных специалистов. Мы действительно могли бы сосредоточить в ключевом для нас пункте, под Варшавой, и использовать для разрешения этой проблемы, небольшой в масштабе мировой войны, но для нас самой важной, все то, что мы имели.
Экзотические цветы во всех прославленных местах, где сражались поляки, та впечатляющая красочность и многосторонность нашего вклада это только замена, замена всех упущенных случаев, замена всех утраченных шансов, замена всех потерянных возможностей.
Наше блестящее всеприсутствие на войне это прежде всего наша вовлеченность в сложную проблематику коалиционной войны, правда, неизбежная и необходимая, но как часто мы включались в игру международных сил, далеких от вопросов, которые для нас, поляков, были самыми важными. Вовлеченность парадоксальная, ибо в результате поляки в английских мундирах защищали Лондон, тогда как за Варшаву неоднократно приходилось сражаться русским в польских мундирах. Вовлеченность необыкновенно опасная, ибо, если бы не инициатива левых сил, поляки в итоге войны остались бы «победителями на Западе», вспомогательной силой, как новозеландцы и канадцы, однако без места в британском содружестве, куда можно было вернуться после войны А на Востоке нас бы не было ни на полях сражений, ни среди победителей, и судьба страны решалась бы без нашего участия.
Польские левые силы сумели, пока еще не было поздно, определить правильное направление, единственно правильный путь среди разбегавшихся в пространстве и во времени все более узких польских тропок. Они сумели, пока еще не было поздно, свернуть с этих ведущих в никуда тропок польский вопрос и в международном аспекте и внутри страны. Но, устанавливая правильные указатели и определяя правильное направление, они уже не могли, к сожалению, восстановить утраченные возможности, вернуть бесповоротно потерянное время. Не сумели.
Они не сумели охватить своим руководством и направить на новые рельсы достаточно большую часть вооруженных усилий нации. Они не были в состоянии отнять у буржуазии человеческое достояние, целые годы труда нации ее солдат, ее специалистов. Им не удалось распутать неблагоприятное сплетение и направить всю совокупность усилий поляков на единственно правильный и естественный путь общих стремлений и интересов, путь союза и непосредственного сотрудничества с Советской Россией.
ППР указывала на общемировой характер происходящей борьбы, призывала к объединению польских усилий с усилиями мировых антигитлеровских сил. Но ППР говорила о месте польской войны в мировой войне, а не о борьбе поляков во всем мире. Она говорила об усилении вклада польского народа в звеньях, имевших наибольшее значение для народа и для победы в войне в целом. Ибо политическая топография этой войны была такова, что «направления главного удара», с точки зрения Польши и всего мира, совпадали.
Поляки включали свои усилия в коалиционные усилия всех и везде, где могли. Так мы оцениваем это сегодня и справедливо этим гордимся. Не будем, однако, забывать, что включение польских усилий слишком часто было результатом предшествовавшего выключения этих усилий из антигитлеровских усилий на главном и для Польши и для будущего Европы стратегическом направлении. «Ограниченная борьба» означала выключение части польских сил из акций против немецких коммуникаций. Монте-Кассино выключение 2-го корпуса из восточного фронта. Варшавское восстание выключение из разумного сотрудничества с приближавшимися советскими войсками. Сколь трагически это проявилось в последней декаде сентября 1944 года, в дни битвы за плацдармы, когда Жолибож, Чернякув, Срюдместье ориентировались не на Вислу, где мерцал небольшой, но единственный шанс на успех и спасение обреченного на гибель города, а на Запад, в центр котла, отгороженного как бы барьером, и не только немецким, от Востока!
Делу победы над гитлеровской Германией в равной степени служили усилия польских солдат как на правом, так и на левом берегу Вислы, над рекой Рейн и над рекой Метауро, на холмах Фалеза и на студзянковском кирпичном заводе. Однако ничто не меняет того факта, что в этот момент, единственный в жизни нации момент, чреватый длительными и столь трагическими последствиями, тогда, когда гибла столица страны, все культурные и материальные богатства и самое главное ее богатство жители столицы, рабочие и художники, трамвайщики, ученые, женщины и дети, для ее защиты не хватило польских солдат. То огромное усилие, человеческое и организационное, которое совершила истощенная войной страна, создав армию в эмиграции и армию в подполье, в решающий момент и в решающем месте не принесло результатов, не привело к созданию там решающей силы, которая сумела бы избавить от трагической судьбы сотни тысяч людей. Польские солдаты сражались в Голландии и Италии, и даже на этом единственном решающем поле битвы в Варшаве сражались на одной баррикаде, вместе, но в то же время абсолютно порознь
Польские знамена были покрыты славой на всех фронтах, во всех битвах 1944 года года польской славы. Польские солдаты проявили необыкновенное мужество, сражаясь плечом к плечу с солдатами многих союзных наций. Они внесли большой и важный вклад в исторические операции, достигли значительных успехов и помогли союзникам в достижении значительных успехов. Они побеждали и выигрывали.
Но Польша проиграла проиграла столицу. Проиграла бесценное национальное достояние. Проиграла жизнь 200 тысяч жителей Варшавы. Проиграла большую часть своего самого лучшего поколения тогда молодых, горячих, непоколебимых в своей вере.
МОЛЬБА О ЧУДЕ
По-волчьи скалим зубы, заломлены кепки,
И слез никто не льет здесь, в восставшей Варшаве
Долой из передачи мотив похоронный!
Мы духом так сильны, что поделимся с сами.
Не надо и оваций давайте нам патроны!
Это строки известного стихотворения Рудего (Ясиньского). Эти гордые слова молодежи варшавских баррикад навсегда связаны в нашем представлении с обликом Варшавы августа 1944 года.
Но была еще Варшава сентября. Не та, что добровольно обрекла себя на подвиг и жертвы, на то, чтобы служить камнями, из которых воздвигли бы преграду от сил ада, а другая Варшава, обычная, та, что все-таки плачет. Плачет над умирающим от голода ребенком. Над гибнущим от истощения старым отцом. Над преждевременной смертью молодых, так легко идущих в бой. Варшава обычная, более человечная и более сильная. Варшава, ищущая выхода. Ищущая спасения. Спасения все более явно на Востоке.
Нет, не будем свое сегодняшнее сознание обращать вспять. Не будем возвращаться на тридцать лет назад. Те, кто кровью своей пропитали национальное знамя, кто были опьянены счастьем первых дней, тем, что они сами водрузили это знамя на Прудентвале и Пасте, те не смотрели на Восток. Или, во всяком случае, не смотрели на Восток с надеждой. Политически они были далеко не так «несознательны», как нам сегодня хотелось бы думать. Сколько их, начиная свою подпольную деятельность с малого саботажа, писали на стенах рядом с антинемецкими лозунгами и такие: «ППР Платные Прислужники России». Они ведь знали, что большевики это, самое большее, «союзники наших союзников».
Но они были детьми этого города, жили его жизнью и ради него хотели бороться. Варшава сентября 1944 года породила в их рядах иные, забытые сегодня строфы, которые они сами не любят вспоминать: «Мы ждем тебя, красная зараза, чтобы ты избавила нас от черной смерти» Строки горечи и отречения. Отречения от программы, за которую они должны были бороться (и они хорошо сознавали это!), отречения, призванного спасти город, спасти тех, кому они и хотели послужить, поднимаясь на восстание. Конституция 1935 года, Рижский договор, возмущение польскими коммунистами, которые «узурпировали» право заботиться о будущем Польши, за которую именно они, и только они, имеют право бороться и умирать, все это было отброшено во имя высшей необходимости, ставшей тогда, в сентябре, очевидной, необходимости спасти само существование города и нации.
9 сентября генерал Бур доносил в Лондон: «Гражданское население переживает кризис, который может оказать кардинальное влияние на боевые части». В числе причин кризиса он упоминает «бесконечно затянувшуюся борьбу», «все уменьшающиеся голодные пайки», «быстрое истощение запасов продовольствия», «большую смертность среди грудных детей», «отсутствие воды и электричества», «террор огня», «сознание, что противник стремится уничтожить весь город, как уничтожили Старувку». Он отмечает: «Выносливость солдат на пределе человеческих возможностей»{151}. Еще более ясно это видит командующий Варшавским округом АК генерал Лащ (Альбин Скрочиньский):
«Истребляемое гражданское население, которое героически сотрудничало с нами в первые недели восстания, теперь, не видя конца своим мукам, утратило веру в целесообразность акции и находится на пределе терпения. Можно столкнуться с проявлениями враждебного отношения к сражающимся и их руководству, как военному, так и гражданскому. Эти настроения передаются солдатам»{152}.
Действительно, группа офицеров Варшавского округа вручила генералу Буру коллективный рапорт, в котором утверждала, что восстание «из вооруженной борьбы превратилось просто в убийство наших солдат и десятков тысяч безоружных жителей Варшавы»{153}.
В эти дни даже генерал Монтер писал генералу Буру:
«Беру на себя смелость предложить призвать на выручку Жимерского и пообещать ему лояльное сотрудничество Каждый, кто окажет нам помощь, заслуживает благодарности. Все остальное как-нибудь образуется. Для нас лучше сотрудничество с Жимерским, чем капитуляция. В польской военной истории это ведь лишь фрагменты»{154}.