А время не терпит, пора ползти. Их давно ждут. Если еще задержаться, то пошлют на поиски солдат. Стало быть, из-за них подвергнутся риску и другие. Фашисты сейчас бдительно следят за нейтральной полосой.
Взглянул на Михайлову.
Ползти можешь?
Пожала плечами, потом догадалась, о чем речь, кивнула. Поползли. Он впереди, она за ним. Сначала отдыхали через два-три метра, а потом метров через десять-пятнадцать. Снова пошел дождь. Вадим напряженно всматривался в темноту: когда же покажется вывороченный пень? Путь к нему он наметил еще засветло. Ошибки быть не должно. А вдруг?..
Неожиданно над нашим передним краем повисли осветительные ракеты. Снайпера прижались к земле, не шелохнутся. Но Лавров все же успел в их желтоватом свете увидеть поднятые вверх корни. Они совсем близко. Через несколько минут послышалось родное, долгожданное:
Стой! Пароль?
Солдат-сапер уже ждет их.
Чего опоздали-то? спрашивает тихо.
Контузило ее, ответил Лавров. Была без сознания. Еле ползет.
Ах, батюшки вы мои! завздыхал сапер. Да как же это так? Ай-яй-яй! Давай, доченька, помогу тебе. Тут недалеко. Сейчас через проволоку. Я тут все приготовил. Осторожно, ползи за мной, в сторонуни-ни. А ты, сынок, за нами.
Кряхтит впереди, вздыхает. Колючая проволока кончилась.
Поосторожнее, предупреждает, тут «путанка» и мины. Смотрите колышки. Только в их створе и ползите. Ты, сынок, поскольку последний, вынимай их, чтобы фашисту путь не указать.
И как ни был бдителен сапер, все же допустил ошибку. Одну-единственную. А для сапера больше-то и не надо. Впереди оказалась воронка. Наверное, снаряд разорвался уже тогда, когда солдат ждал снайперов у вывороченного пня. Если бы он был один, то никогда бы не свернул. Но вслед за ним ползла контуженная девушка. Сумеет ли она вылезти из воронки? Махнув Михайловой, чтобы остановилась, солдат взял правее. Он уже почти обогнул воронку, стал поворачиваться, чтобы показать: путь свободен, за мной. И задел противопехотную. Желто-оранжевая вспышка. Гулкий взрыв. И голос: «Сынок, помоги!»
Лавров привстал, шмыгнул мимо Люды в воронку, оттуда к солдату. Тот сидел, схватившись за правую ногу. Ботинка и ступни на ней не было.
Сними быстрей обмотку, сквозь стиснутые зубы говорил сапер, и перетяни ногу выше колена. Да потуже, а то кровью изойду.
Руки у Вадима дрожали. Он торопливо снял обмотку, сделал из нее вокруг ноги несколько колец. Под рукой оказался колышек. Просунул его под обмотку, стал закручивать. Лучше любого жгута получилось. Два индивидуальных пакета пошли на то, чтобы закрыть культю. Обмоткой со второй ноги покрепче затянул повязку.
Все, отец, жив будешь. А сейчас устраивайся ко мне на спину и показывай, как ползти. Глаза-то видят? Ну вот и хорошо.
Люда сама догадалась и взяла обе винтовки. Сапер, скрипя зубами, взвалился на Лаврова. Вроде и худощавый на вид, а такой тяжеленный, что дыхание сперло. Двинулись. Воронка уже осталась позади. Солдат подсказывает:
По колышкам, по колышкам.
Старается помогать Вадиму, отталкивается левой рукой. А навстречу им из траншеи уже ползут. Увидел их Лавров, остановился. Слышит голос:
Ну, что тут у вас? Сержант Ремизов. С ним солдат. Взглянул на сапера, все понял. Эх ты, растяпа. А говорил: «Каждую травинку знаю, каждый бугорок». Вот тебе и «знаю». Теперь отвоевался. Хорошо хоть так. Вылечишься, к Прасковье своей поедешь.
Понимаешь, простонал сапер, хотел вот дочку сберечь, а получилось вон что.
Молчи уж, сберегатель, оборвал его сержант ик солдату:Миша, ты помоложе и поздоровей, давай-ка тащи его, а я помогать буду.
Еще не достигли траншеи, а сержант уже крикнул:
Санитара! Да побыстрей.
Сапера унесли на носилках. Вадим сел на дно траншеи. Ему сейчас не хотелось ни говорить, ни смотреть. Рядом, облокотившись на аппарель и уронив голову на руки, стояла Люда. Им надо было придти в себя, отдышаться.
Подбежал командир роты. Увидел Лаврова, присел на корточки, тронул за плечо:
Что произошло, снайпер? Почему сидишь? Как охота?
Младший сержант с трудом поднялся. Ноги совсем не хотят слушаться.
Саперу ступню миной оторвало, устало проговорил он. А охота Что охота? Снял я ихнего снайпера. Клюнул он на приманку, которую Люда сделала. Вот они и взбесились потом. Все вокруг перепахали. Люда не убереглась. Контузило ее. Не слышит и не говорит.
Да ты что?! старший лейтенант Петров подскочил к Михайловой, осторожно взял ее под локоть. Она подняла голову, увидела командира роты, почему-то виновато улыбнулась. Старший лейтенант растерянно гладил ее вздрагивающие плечи и ласково приговаривал:Ну ладно, ну ничего, милая девочка. Успокойся. Все будет хорошо. Ты скоро выздоровеешь, и я снова буду ждать, как праздника, твоего прихода в роту.
Лавров удивленно смотрел на него: вот так новость! А со стороны казалось, что этот смуглолицый чуваш только службой и занят И слова-то какие: «милая девочка», «ждать, как праздника». Ну, Люда! Хоть бы взглядом выдала себя. Ни разу. Подошел к ним. Михайлова жестом спросила: о чем говорит старший лейтенант? Петров скороговоркой прошептал:
Молчите. Когда-нибудь я ей сам все скажу. Пока она ничего не знает.
Так вот оно что! Теперь все ясно. Между тем Люда дала понять, что очень плохо чувствует себя и надо быстрее идти домой.
Я провожу вас, тут же решил старший лейтенант и повернулся к сержанту Ремизову:Передайте лейтенанту Павлову, что он остается за меня. Я вместе со снайперами пошел в штаб полка.
Двинулись по траншее. Впереди Вадим с двумя винтовками. Следом Петров под руку с Михайловой. Он о чем-то продолжал ей говорить. Она лишь смущенно улыбалась и показывала на уши: дескать, ничего не слышу. Раза три останавливались отдыхать. Наконец добрались. Но куда идтив медпункт или в землянку? Решили: в медпункт. Антонине Петровна Языкова, врач, слала там же. Быстро помыв руки, осмотрела Михайлову.
Она остается здесь, тоном, не терпящим иных суждений, сказала Языкова. А вы можете идти. Каково ее состояние? Плохое. Контузияэто, понимаете, контузия. Связано с нарушением центральной нервной системы. Что и каксказать не могу, не знаю. Надо обследовать. Все! Спокойной вам ночи! И, вытолкав Петрова с Лавровым, закрыла дверь.
Командир роты, ни слова не говоря, сунул младшему сержанту руку и зашагал в обратном направлении. Вадим постоял минуту, раздумывая, куда направитьсяк снайперам или разведчикам. Решилк разведчикам. Девушки сейчас поднимутся, начнут расспрашивать, ойкать, ахать и до утра уже не уснут
В землянке около топившейся печурки сидел ефрейтор Никитин. Он дневалил. Лавров поставил винтовки в пирамиду, стал раздеваться. На нарах спало всего несколько человек.
Где же остальные? тихо спросил.
В поиск ушли. Никитин открыл дверцу печурки, бросил в огонь пару поленьев, прикрыл снова. Далеко, в тыл пошли. Вернутся только завтра. А у вас как? Почему две винтовки принес? Или что случилось?
Да ничего страшного, залезая на нары, ответил Вадим, контузило одну девушку.
Лавров отвернулся к стене, укрылся с головой шинелью. «Спать, надо спать, приказал себе. Закрой глаза, расслабь мышцы лица и считай, считай» Сон долго не шел. Память вновь и вновь прокручивала случившееся: контузия Люды, возвращение, ранение сапера Порой усталость брала свое и он куда-то проваливался. Ненадолго. И снова перед глазами расщелина под деревом, воронки, взрыв мины
«Стеклышки» берут «языка»
А в это время на участке обороны первого батальона за передний край уползали Наташа Самсонова и Дина Абрамова. Саперы проделали для них «щелочку» в проволочных и минных заграждениях. Нужно было проучить обнаглевшего пулеметчика. Наташа ползла впереди. Она знала, как говорится, все ходы и выходы, не раз охотилась здесь. А Динавпервые. И хоть была уже опытным снайпером (больше года на фронте), новый участок всегда остается новым участком. С ним нужно знакомиться, познавать его особенности.
Накрапывавший дождь усилился. Темень еще больше сгустилась. Грязь, мокро. От холода деревенели руки. Хорошо хоть ноги сухие. Им даже жарко. Вперед, вперед! Расстояние измеряется не метрами, а локтями.
Мы далеко не поползем, повернувшись к Дине, тихо говорит Наташа. Я знаю тут удобную позицию. Не нужно рыть. В густой траве есть две заросшие канавки. Они метрах в пятнадцати друг от друга. В них и заляжем.
И опять поползла. Дождь все сильнее барабанил по спине. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», эти слова Гёте любит повторять Алеша Болдырев. При воспоминании о нем на душе у Наташи стало тепло, радостно. «Хороший он парень, думала она. Умный, спокойный и красивый. Вот бы познакомить его с мамой. Он обязательно ей понравится Мама, мама, родная моя. Если бы ты увидела сейчас дочь свою. Ту самую Наташку, которая в детстве ни за что не оставалась одна в темной комнате и которая, промокнув, обязательно на следующий день с высокой температурой лежала в постели, и ты поила ее горячим чаем с малиновым вареньем. Милая мамочка, куда все это делось? Сейчас ночь, сырая земля, и я не в комнате, а в поле, подкрадываюсь к фашистам. О страхе забыла и думать. Холодный дождь, промокла до последней нитки, но завтра даже насморка не будет Вспоминаю наш старый, уютный диванчик. Как любила я, забравшись с ногами, сидеть на нем! И всегда ждала, когда рядом сядешь ты, мой самый родной, самый близкий человек. Помню, как ты умоляла меня, даже требовала, чтобы я не поступала в снайперскую школу. Куда ни шломедсестра, зенитчица, но только не снайпер. Но ведь папу-то убил немецкий снайпер. И я напрасно, что ли, два года занималась в кружке ворошиловских стрелков. Ты уж не сердись на меня, мамулька. Знаю, сидишь сейчас, наверное, над стопкой школьных тетрадей, закутавшись в теплую шаль, подвинула поближе керосиновую лампу, читаешь сочинения и морщишься, встретив, «интилигент» или «обратно дождь идет»
Приостановилась: как там Дина, не отстала? Нет, Дина ползла вперед. Но душой и мыслями была там, в 3-ей Ударной армии, с прежними подругами. Сколько километров с ними пройдено! Половину Белоруссии на животе проползли, да и в Прибалтикене одну сотню километров. Особенно породнилась с Машей Коростылевой. Какая славная дивчина была! И снайпер меткий, и подруга верная. Погибла совершенно случайно, не в бою. Возвращалась из штаба дивизии. Села на попутную машину, которая везла снаряды. Дорога была относительно спокойной. Лишь изредка постреливали немецкие орудия. И вдруг один из снарядов угодил прямо в кузов с боеприпасами. От Коростылевой нашли только руку Маша очень любила цветы. Где бы ни была, непременно букетик наберет. И так умело составит его, что залюбуешься. Никто лучше не мог.
«Надо в память о ней каждый день в землянке ставить букет на стол, думает Дина. Девчатам не буду говорить об этом. Зачем? А цветы пусть стоят».
В дождливой мгле бледно-желтыми крючками изредка вспыхивали осветительные ракеты. Но они ничего не освещали. Вокруг были темень, вода и откуда-то взявшийся туман.
Наташа остановилась, подождала, пока подползет Дина.
Все, мы уже на месте, шепотом сказала ей. Ты располагайся здесь. Видишь впереди траву? В ней канавка. Метра два проползи впереди обзор будет хороший. Но особенно не высовывайся. До рассвета не так уж много осталось. Ну ладно, я поползу влево. Метрах в пятнадцати от тебя буду.
Дина осталась одна. На дне канавки была вода. Продвинулась чуть вперед, нашла место посуше и с хорошим обзором. Вытащила лопатку, подрезала дерн, немного подняла его: получился неплохой упор для винтовки. Все хорошо, только бы перестал этот противный дождь. На груди под телогрейкой нащупала сухие портянки. Брать их с собойпривычка еще с Белоруссии. Пошевелила пальцами ног. Ничего, теплые. А вот колени мерзнут. Туда и надо подложить портянки. Расстегнула брючный ремень, осторожно, стараясь не шуршать, просунула сложенную вдвое портянку в штанину, завернуло колено. То же сделала и на другой ноге. Застегнулась. И сразу стало теплее.
Лежит, прислушивается. Одна. Наташи совсем не слышно. Переговариваться нельзя: могут засечь. Разные мысли приходят. Всплывают воспоминания. Однажды ночью ей довелось оказаться «в обществе» более двухсот гитлеровцев. Это в Белоруссии. Их тогда много выходило из «котла». Бродили группами по лесам, болотам. «Завоевателей» вылавливали, отправляли в лагеря для военнопленных. Одна из таких групп после короткого боя сложила оружие. Были уже сумерки. Конвоировать поздно, да и некому: солдаты, участвовавшие в схватке, ушли на выполнение другого задания. И тогда решили: освободить от стульев помещение сельского клуба и на ночь поместить в нем пленных. Охранять поручили девушкам-снайперам. Немцы сидели на полу. Вставать им не разрешалось. А в середине с винтовкойчасовой. Одна. Три часа. До сих пор помнятся устремленные на нее взгляды. В однихзло, в другихусмешка, в третьихпустота, безразличие. Попробуй узнай, что у каждого на уме. Ведь рядом сидят. Дернут за ногу, выстрелить не успеешь, придушат ив лес. Жутковато, но ничего, ночь простояли, утром всех пленных отконвоировали на пункт сбора.
Неожиданно сзади и чуть в стороне вспыхнула перестрелка. Ударили автоматы, пулеметы. «Это же около наших траншей», определила Дина. Заговорили крупнокалиберные с вражеской стороны. Им ответили наши. С тонким посвистом проносились над снайперами пули. И с той, и с другой стороны.
«Вот так же было, вдруг вспомнилось Дине, когда мы с Машей Коростылевой на нейтральной полосе полезли в гороховое поле. Хороший был горох, зеленый, вкусный. Увлеклись, забыли обо всем. И тутпулеметная очередь, другая, десятая Сначала фашисты, потом наши. Шпарят с обеих сторон. Хорошо, что была глубокая воронка. Спрятались в ней и до вечера пролежали. А как стемнелодомой. Никому не сказали, а то бы влетело по первое число. Да и сами поняли: детские шалости до добра не доведут.
Вспыхнувшая перестрелка так же резко оборвалась. Продолжалась она не больше десяти минут. Что бы это могло значить? Во всяком случае, нужно быть настороже. Приникла к земле. Даже дышать старается тише. Лежит, прислушивается.
Чу! Будто трава сзади мокро зашуршала. Повернула голову. В пелене дождя и тьмы вроде мелькнули две тени. Как раз там, где лежит Наташа. А может, померещилось? Секунда, другая По сердцу резанул сдавленный вскрик. Потом послышалась возня. Донеслась негромкая немецкая речь, из которой Дина уловила лишь два слова: «руссиш снайпер».
«Да это же немецкие разведчики наткнулись на нас! обожгла догадка. Отходили от переднего края и наткнулись. Что же делать? Сейчас они уволокут Наташу. Меня пока не видят».
Тихо, чтобы не раздался ни один звук, подняла винтовку и вместе с поворотом головы стала перемещать ствол влево. Возня продолжалась. Наверное, Наташа выворачивалась, пока оставались силы. Но вот на какое-то мгновение там стихло. Один из фашистов приподнялся. Дина, почти не целясь, потянула за спусковой крючок. Грохнул выстрел. Гитлеровец как бы в удивлении на миг замер и тут же свалился на землю. Другой, скручивавший Наташе руки, оторопело оглянулся. Этим мгновением и воспользовалась Самсонова. Изловчившись, она со всей силой ударила его ногами в живот. Он откинулся назад, скорчился, но через секунду с диким воплем снова кинулся на нее. Подмяв под себя Наташу, фашист схватил ее за горло и стал душить.
На помощь ей бросилась Дина. Не успел разведчик повернуться, как она с ходу двинула его прикладом в скулу. А ростом и силой бог ее не обидел. Гитлеровец будто ногу на льду подвернул. Хлопи лежит. Дина на него. Притиснула, а он вроде и не дышит.
Тут Наташа завозилась, подняла голову, мычит что-то. «У нее же кляп во рту», догадалась Абрамова. Не слезая с фашиста, дотянулась рукой, выдернула. Наташа слова сказать не может, плюется, ее тошнит. Наконец выговорила:
Сволочи! Не могли уж чистую найти. Сунули в рот такую вонючую, как и сами. Приподняла голову. Помоги мне развязать руки. Вот же стервецы, как незаметно подкрались. Я опомниться не успела, как один прыгнул на меня и рот зажал. А все потому, что размечталась, черт знает куда в мыслях занесло. Тебе спасибо. Всю жизнь перед тобой в долгу буду.
Оглушенный немец зашевелился. Дина схватила его за шиворот, слегка приподняла голову.
О, да он жив!
Куда ты дела эту вонючую тряпку? Наташа стала шарить руками. Нашла. Ну-ка, подержи его. Пусть теперь сам попробует, какой у нее вкус. Одной рукой сдавила вражескому разведчику скулы, другой затолкала кляп в его чуть приоткрывшийся рот.