Фамилия, имя, отчество?
Туголуков Тэкки.
А отчество?
Нет отчества.
Значит, безотцовщина?
Почему обижаешь? Есть отец, хороший, умный, охотник, Николай звать.
А чего же ты голову морочишь? Так и запишемНиколаевич. Национальность?
Юкагир.
Это что еще такое? Киргиз, что ли?
Киргизы живут на юге, а мы на севере.
Ну тогда эскимос?
Юкагир, понимаешь, юкагир! А можно и одул, так мы себя называем.
Ефрейтор почесал ручкой за ухом, посмотрел на новичка и глубокомысленно изрек:
В общем, я пишу пока «русский», а там разберемся. Отходи. Следующий!
Один из вновь прибывшихсутуловатый мужчина лет тридцати с крупным носом и выбритым до синевы подбородком уже демонстрировал свое мастерство. Усадив на застеленный белым куском материи пенек старшину хозвзвода, он принялся подстригать его. Матово поблескивала в руках машинка, порхали, поклацывая, ножницы. А под конец специалист-парикмахер даже побрызгал старшину одеколончиком.
«Ну, этот дальше хозвзвода не пойдет, определил Лавров. Будет при штабе воевать машинкой и ножницами».
К писарю подошел высокий, смуглый капитан Кобахидзе, командир артдивизиона. Кончики смоляных усов подкручены как два буравчика. Заглядывая в список через спину солдата, спросил:
Артиллеристы есть?
Так точно, товарищ капитан! громко произнес стоявший сзади офицера сержант. Разрешите представиться: сержант Генералов.
Кобахидзе повернулся, внимательно посмотрел на рыжеватого кряжистого сержанта с орденом Славы III степени на груди.
Кем воевал?
Командир расчета стадвадцатидвухмиллиметровой гаубицы.
Годишься. Пойдешь ко мне в дивизион?
Товарищ капитан, только я не один. Со мной друг. Вот онрядовой Ловцов. В госпитале рядом лежали. И тут хотим быть вместе.
Но он же пехотинец, сказал Кобахидзе. А гаубицаэто не винтовка. Учить его некогда. Пусть в стрелковую роту идет.
Ловцовприрожденный артиллерист, не сдавался сержант. У него восемь классов. Задачки артиллерийские решает, как семечки лузгает. Я его в госпитале натаскивал. Главную солдатскую наградумедаль «За отвагу»имеет. Через две недели из него выйдет отличный наводчик. Даю голову на отсечение.
Командир артдивизиона с улыбкой смотрит на сержанта, потом на солдата. В умоляющих взглядах того и другого одно слово: возьмите. Кобахидзе минуту думает и, прищурив один глаз, спрашивает Генералова:
Значит, даешь голову на отсечение?
Даю! И чтобы капитан не сомневался, нагнул ее тут же: дескать, пожалуйста, рубите.
Ну ладно, говорит офицер. Через две недели сам проверю.
Спасибо, товарищ капитан, радостно произнес сержант. Повернувшись к Ловцову, объявил:Все, Женя, прощайся с матушкой-пехотой, отныне будешь молиться «богу войны».
Прибыло пополнение и к снайперам. Когда Вадим пришел в землянку, там в окружении девушек сидели две новенькие. Познакомились. Марина Степаненко и Дина Абрамова. Обе закончили школу снайперов. Были в 3-ей Ударной. Теперь вот сюда перевели.
Динаголубоглазая, высокая, плотная. При разговоре чуть шепелявит, вроде зуба недавно лишилась. Но они у нее все целы. И когда она улыбается, то обнажает хоть и редковатые спереди, зато яркой белизны и отменной прочности. Голос резкий, слова будто рубит. Сейчас в землянке слышно только ее. Она рассказывала о боях в Белоруссии, вспоминала о знакомых всем инструкторах, о комиссаре школы Екатерине Никифоровне«маме Кате». Вместе со всеми с интересом слушала подругу и Марина. Прядь темных волос соскользнула ей на лоб. Изредка, подняв голову, она обводила взглядом землянку, новых подруг. И тогда Вадим видел две агатово поблескивавших бисеринки. «Глаза как у Катюши Масловой, подумал он, цвета мокрой смородины». Рядом с ней лежала гитара.
«А эта штука откуда?»молча спросил у Светы Удальцовой. Та так же молча, чтобы не мешать рассказу Дины, пояснила: привезла с собой Маринабольшой любитель этого инструмента.
Лирический вечер
Вскоре начало смеркаться. Зажгли лампу-«сталинградку». И тут у двери раздался чей-то голос:
Девушки, к вам в гости можно?
Ой, кто это? удивилась Таня.
Старший лейтенант Мамонов, ответил тот же голос. И два друга со мной. Проведать вас пришли.
Подождите минутку, сказала Наташа. Мы позовем.
Девушки начали быстро поправлять плащ-палатки, застилавшие еловый лапник, прихорашиваться. Лавров подозрительно посмотрел на Климанову. Откуда это у нее кудряшки появились? Вспомнил: уходила куда-то с шомполом от немецкой винтовки. Значит, где-то разогревала его и делала себе «барашки». Зачем? Выходит, она знала, что придут гости? А может, даже сама пригласила?
Суматоха длилась две-три минуты. Наконец Наташа, взглянув на командира, громко крикнула:
Входите, пожалуйста!
Первым ступил в землянку Мамоноввысокий румянощекий старший лейтенант. На щегольски заправленной гимнастерке поблескивали два ордена Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Вслед за ним вошел лейтенант. Совсем юный. На погонах эмблемы связиста. На правой щеке, ближе к глазу, глубокий шрам. «Молодой, да ранний, отметил про себя Вадим. Успел где-то с «курносой» повстречаться. Кстати, не он ли Таню в сосняке целовал?» Третий еще при входе снял пилотку да так и стал в дверях, будто школьник в учительской. На погонах у него темнели нашивки буквой «Т».
Позвольте представить моих друзей, обнажая с небольшими залысинами голову, произнес старший лейтенант. Это Аркадий Скворцов, лейтенант, командир взвода связи. А это Алексей Болдырев, старшина, комсорг батальона. Меня звать Леонид Митрофанович, Леня. Послал нас сюда замполит полка Тимофей Егорович Воронков. «Посмотрите, говорит, как живут девушки, не нуждаются ли в чем, не обижают ли их?»
Так вы вроде комиссии? прищурив глаза, спросила Надя Чурикова. Ну и что будете проверять? На «форму двадцать»? Или морально-бытовое состояние?
Старший лейтенант не ожидал такого оборота, стушевался. Выручил старшина.
Если честно, девушки, сказал он, то мы сами сказали майору, что пойдем сюда. Не посылал он нас. Сами мы. Захотелось посидеть вместе, песню послушать. Аркадий, кивнул он в сторону лейтенанта, говорит, что уж очень хорошо вы поете.
Вот это похоже на правду. Молодец, старшина, что не пускаешь пыль в глаза, похвалила Надя. Так как, девчонки, примем гостей?
Если не комиссия, то пусть садятся, первой откликнулась Таня и подвинулась, освобождая место рядом. Лейтенант-связист не стал ждать второго приглашения.
Расселись и не знают, о чем говорить. Молчат, смотрят друг на друга. Колышется на лицах огонек коптилки. Неловкую минуту прервала Марина. Она взяла в руки гитару, склонила голову к грифу и тихонько стала перебирать струны. Потом так же тихо, каким-то домашним, уютным голосом запела:
На позицию девушка
Провожала бойца
В тон ей, тихо, проникновенно подхватили Надя и Наташа:
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
А дальше уже пела вся землянка. Пели негромко, так, чтобы была слышна гитара. В одном месте Аркадий и Леонид чуть возвысили голос. Это когда дошли до слов:
И врага ненавистного
Крепко бьет паренек
За любимую Родину,
За родной огонек.
Потом пели «Катюшу», «Вечер на рейде». Выбрав паузу, Алексей Болдырев спросил:
Девушки, а можно я стихи вам почитаю? Не свои, конечно.
Читайте, читайте, раздалось со всех сторон.
Старшина встал, оперся о притолоку двери и начал:
Без васхочу сказать вам много,
При вася слушать вас хочу:
Но молча вы глядите строго,
И я, в смущении, молчу!
Что делать?.. речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
Восторженнее всех хлопала ладошками Таня. Она же и спросила:
Интересно бы узнать, к кому относятся эти слова?
Лермонтов написал их в альбом Александре Осиповне Смирновой, светской даме. А вот послушайте другое:
Одной тебе, тебе одной,
Любви и счастия царице,
Тебе прекрасной, молодой,
Все жизни лучшие страницы!
Ни верный друг, ни брат, ни мать
Не знают друга, брата, сына,
Одна лишь можешь ты понять
Души неясную кручину.
Ты, ты одна, о, страсть моя,
Моя любовь, моя царица!
Во тьме ночной душа твоя
Блестит, как дальняя зарница.
Тоже Лермонтов? спросила Лида Ясюкевич.
Нет, это Александр Блок.
Потом он читал стихи Есенина, снова Блока и Лермонтова. Читал с душой, с большой любовью к каждому слову. Его взволнованность передалась и другим. Погрустнели все, задумались каждый о своем.
И опять на выручку пришла Марина. Она вдруг резко ударила по струнам и, провозгласив: «Люблю Лермонтова!», запела в полный голос:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?..
Все словно вздохнули, грянули, как на строевом плацу. А дальше уж пошли «Песня о встречном», «Москва майская», «Бьется в тесной печурке огонь». Марина не меняла позы. Играла и пела, склонив голову к гитаре. Вадим поймал себя на том, что все время смотрит на маленькие завитушки волос на ее почти детской шее. В одну из пауз Леонид Мамонов, специально испросив разрешения у Нади Чуриновой, рассказал несколько смешных и вполне пристойных анекдотов. Только Аркадий Скворцов ни в чем себя не проявил. Вместе со всеми он пел, но больше его занимала рука Тани, которую он держал в своей. Таня ее не убирала. Она лишь изредка постреливала глазами в лейтенанта, как бы говоря: «Не жми крепко, не увлекайся».
Так закончился этот, как выразилась одна из девушек, лирический вечер. Гости, а с ними и Вадим, вышли на улицу. Их провожали Наташа Самсонова, Таня Климанова и Аня Шилина. Моросил дождьмелкий, холодный. Когда он начался, никто не заметил. Два часа назад небо было чистое. Прибалтика есть Прибалтика
Ничего, скоро перестанет, авторитетно заявил старший лейтенант Мамонов и пояснил:Если дождик начался вечером, то к середине ночи обязательно перестанет. А если с утра, то, считай, на полный день зарядил, а то и больше. Примета такая.
Высоко над головами с шелестящим порханьем пронесся снаряд. Спустя несколько секунд где-то в тылах гулко ухнуло. Нередко снаряды рвались и здесь, в расположении штаба полка. Потому и землянки сделаны не менее чем в два наката. Траншеи нарыты, ходы сообщения. Пользуются ими, правда, редко, потому как лес кругом. Он для солдатадруг, брат и отец родимый. И накормит, и напоит, и прикроет от опасности. Ему вечная признательность воинов, ему их любовь.
Ну, девочки, спасибо за прекрасный вечер, приложив руку к сердцу, поклонился старшина Болдырев. Честное слово, давно не было на душе так чисто и светло.
Непременно приходите еще, пригласила Наташа Самсонова. И конечно, со стихами. Я думала, что так много их знает только моя мама. Она филолог, преподает в школе.
Выходит, мы с вашей мамой коллеги. Я тоже филолог. Воронежский университет закончил. На последнем курсе очень увлекся Гёте. Какой великий человечище! Если пожелаете, в следущий раз почитаю его.
Будем ждать. А сейчас, извините дождь, замерзли.
Наташа, Аня Шилина юркнули в дверь землянки. Вслед за ними и Таня Климанова.
Чудесные у тебя снайпера, младший сержант, обнял Лаврова за плечи лейтенант Скворцов, метко бьют, прямо в сердце.
Я вот не представляю их в туфлях и цветных платьях, раскурив папиросу, сказал старший лейтенант Мамонов. По-моему, в военной форме они самые красивые. Это их выделяет. А сменят ееи станут такими же, как все.
Я за то, чтобы они ее как можно быстрее сменили, проговорил Болдырев.
Звали его Комаров
Разведчики еще не спали. Лавров разделся, поставил поближе к печке сапоги и занял свое место. Прислушался к говору. Речь шла о прибывшем пополнении. Обычно для получения его полк выводили во второй эшелон. Там доукомплектовывались роты, отрабатывались вопросы слаживания подразделений. «Притирались» молодые солдаты. А на этот раз никуда не трогали. Значит, некем менять. Да оно и понятно: все брошено тудав Польшу, Чехословакию. На главное направление. Быстрее до логова добраться.
Обратили внимание: танков-то почти нет? Вадим узнал по голосу Ивана Ушакова, хитрого кривоногого разведчика. Я уж нюхал вокруг. Кот наплакал. Без них же славянам тяжело будет. Фашисты вон как зарылись. Попробуй выкури их.
Леса тут да болота сплошные. Где танкам развернуться? Это Михаил Никитин, обстоятельный, во всех смыслах надежный солдат. Им простор нужен.
Тоже мне стратег, буркнул Ушаков. Скажи лучше, что не хватает их. А топростор
Ввязываться в спор Никитин не стал. Несколько минут лежали молча. Потом заговорил Александр Кологривов, рыжеволосый худощавый солдат.
Я сегодня целый час толкался среди прибывших. Хорошие хлопцы, но ни одного из Сталинграда не нашел.
А тебе зачем из Сталинграда? спросил Никитин. Родом ты из Кулунды, в Сталинграде не воевал.
Иная причина, тихо ответил Кологривов. Друг у меня был из этого города. Человек, каких редко встретишь. Я в другой дивизии тогда служил. В разведку попал из стрелков. Помню, дали мне автомат. А до этого у меня винтовка была, с автоматом дела не имел. Взял я его. Раза два разобрал, собрал. Легко и просто. Стал патронами диск набивать. Никак не получается. Пружина срывается и бьет по пальцам. Слышу, подходит кто-то сзади, наклоняется и говорит: «А ты понемногу, понемногу оттягивай и вставляй один за другим. Давай покажу, как это делается». Сел рядом, показывает. Потом меня заставил. Научил, премудрость-то небольшая. Звали его Комаров, Петр Федорович. Многое я от него перенял: и как в снегу спать, и как по лесу неслышно ходить, и как кашу в котелке варить, чтобы не пригорела. Не раз приходилось бывать с ним в довольно рискованных вылазках. И всегда-то получалось, что туда, где был особый риск, он шел сам, а кого помоложеоставлял для прикрытия. Один раз нужно было добыть «языка». Вызвался Петр Федорович. «Знаю, говорит он командиру, такое местечко, где фашиста запросто можно взять. Но надо туда тихо пробраться. Потому пойдем двое». И вот ночью мы с Петром Федоровичем пошли. Оборона у немцев еще не была налажена. Перебрались через неглубокую, по пояс, речушку, дальше поползли меж мокрых кочек, потом начался кустарник. Я уже устал основательно, а Петр Федорович хоть бы что, ужом стелется. Остановился, подождал меня. «Ты лежи, шепчет, и не шевелись. Я посмотрю кое-что». И пополз. Вернулся минут через десять. «Все точно, как и думал, сообщил он. Провод нашел телефонный. Перерезал. Теперь надо ждать «гостей». Давай сделаем так. Я залягу неподалеку от обгорелого дерева. Видишь, вон оно темнеет? Там как раз провод проходит. А ты ползи к тому сосняку и замри там. В случае чегобей из автомата, но с умомменя не уложи». Пристроился я в сосняке, жду. Минуты тянутся столетьями. Небо уже начало сереть. Вдруг слышу голоса. Присмотрелся. Идут два гитлеровца. Один пропускает через руку телефонный провод, другой подсвечивает ему фонариком под ноги. Обгорелое дерево уже недалеко от них. Внутри у меня все сжалось. Держу их на мушке. И вдругдикий вскрик. Затрещали кусты. Что таммне ничего не видно. Сорвался я со своего местаи туда. Один связист лежал, скрючившись, в спине у него торчала финка. А с другим, сцепившись, Петр Федорович катался по земле. Оба хрипят, стараются друг друга за горло схватить. Фашист, видно, посильнее оказался. Вывернулся он и подмял Петра Федоровича под себя. Тут я и тюкнул его по голове прикладом. Он сразу обмяк. Комаров выскользнул из-под него, сдавил ему скулы рукой и сунул в рот пилотку, руки скрутил ремнем. «А теперь все, потащим», прошептал, отдышавшись. Финку вытер, в чехол упрятал. Всю дорогу молчал. И только когда переправились через речушку, сказал: «Спасибо, сынок. Вовремя ты ему по затылку врезал. У меня уже перед глазами круги желтые поплыли. Думал, конец». «Петр Федорович, спросил я, а почему вы не меня к дереву послали, а сами туда пошли?» А он и говорит: «Молод ты еще. Убить могли. А у тебя жизнь только начинается. Да и каши солдатской я побольше твоего поел. От родного Сталинграда ем ее». Необыкновенной души был человек. И погиб не совсем обычно. Как-то вернулась группа с задания. Автоматы поставили в пирамиду у входа. Сами стали располагаться на нарах. Один из молодых вытащил гранату из кармана и небрежно бросил ее на постель, потом другую. Никто и подумать не мог, что они у него с ввернутыми запалами. Усики на третьей гранате, наверное, еще в кармане обломились. И когда он кинул ее, рычаг отлетел, раздался резкий хлопок. Все повернулись в ту сторону, не понимая, что случилось. А парень тот схватился в ужасе за голову и не может слова вымолвить. В землянке одиннадцать человек. Дверь узкая. И каких-то три секунды Мгновениеи всем каюк. «Лимонка» ведь! «Ложись!»крикнул Петр Федорович и, схватив каску, накрыл ею и собой гранату. Раздался взрыв Только не рассчитана каска на такой удар Он и сейчас стоит передо мной, словно живой. Невысокого роста, кряжистый, с густыми поседевшими волосами. Часто слышу его хрипловатый голос: «Молод ты еще. Убить могли. А жизнь только начинается»