Но, как ни бушевала стихия, бойцы не унывали. «Теперь и до Сталинграда рукой подать!»то и дело повторяли они, дружно наваливаясь на увязающие в глубоком снегу пушки, взваливая на плечи увесистые ящики со снарядами. Что поделать, автомашины в такую погоду мало чем могли помочь. Правда, выручали немного трактора, но главным образом рассчитывали на собственные руки.
А вот штабы полка и дивизионов чувствовали себя вполне хорошо. Среди трофейной техники наши автомобилисты разыскали автофургоны «опель». Вначале они показались нам неуклюжими, громоздкими. Но вскоре все мы убедились, что они, по меркам военного времени, разумеется, могли служить весьма комфортабельным помещением и для штабной работы, и для отдыха. Главная проблема заключалась в том, чтобы раздобыть дровишки для массивных чугунных печек, установленных в каждой машине.
В ночь на 22 января, переговорив по телефону со всеми командирами дивизионов и уточнив задачи на завтра, я прилег отдохнуть на пару часов в одном из автофургонов. Но едва успел задремать, как почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо.
Товарищ капитан, услышал голос ординарца, вас полковник Николин к телефону требует.
Взял трубку телефона. Спать хотелось ужасно. В предыдущую ночь совсем не удалось сомкнуть глаз. И, откровенно говоря, каких-либо теплых чувств по отношению к Аркадию Васильевичу в этот момент я не испытывал. Тем более что была у него такая манера: иной раз по пустяку мог поднять человека среди ночи.
Ковтунов? послышалось в трубке. Голос у полковника был веселый. Поздравляю тебя и всех твоих артиллеристов. Все мы теперьгвардейцы! Понимаешь, гвардейцы! Еще раз всех сердечно поздравляю! Ты сейчас же обзвони все подразделения, Первый и Второй так приказали.
Напоминать о последнем было, разумеется, излишним. Если бы и не поступило такого распоряжения, разве мог бы я оставить в неведении своих однополчан? И в эту памятную ночь долго не смолкали в штабе полка, в дивизионах и батареях телефоны.
Да, отныне наша дивизия стала 67-й гвардейской стрелковой дивизией, а наш полк138-м гвардейским артиллерийским полком. Значит, Верховное Главнокомандование высоко оценило и наш скромный вклад в борьбу с гитлеровскими захватчиками. Мысль об этом заставляла сильнее стучать сердца, удваивала, утраивала силы.
Телефонными звонками в ту ночь дело, конечно, не обошлось. В автомашину, где размещался наш штаб, приходил то один, то другой. Поздравляли друг друга, строили планы на будущее. Но главным образом мысленно возвращались к прошлому. Вспоминали и первый наш бой на украинской земле, и трудную первую военную зиму, товарищей, которых в ту ночь не было с нами.
И в общем-то получалось, что, с одной стороны, чего-то выдающегося и не числится за полком, а с другойнемало сделано за минувшее время. Десятки уничтоженных танков, автомашин, многие сотни подавленных огневых точек и батарей, тысячи убитых и раненых гитлеровцеввот в самых общих чертах результаты боевой деятельности полка. А в итогевысокое гвардейское звание!
Так фактически до самого утра и просидели мы. А с рассветом 22 января полк вместе с другими частями дивизии снова двинулся вперед. Соединения 65-й и 21-й армий получили задачу разрезать прижатую к городу группировку врага и уничтожить по частям. За четыре дня непрерывных боев наступающие войска продвинулись на 1015 километров. До Сталинграда теперь оставалось совсем немного. К 26 января 67-я гвардейская стрелковая дивизия вышла к железной дороге, которая шла от города к Поворино. Не без труда выбили фашистов с высокой насыпи. Несколькими днями позже на ней уже были оборудованы все наши наблюдательные пункты, начиная от армейского и кончая НП дивизионов. Переносить их куда-то дальше не имело смысла: впереди лежала низина. Там, где ни выбирай место, мало что увидишь.
31 января была окончательно разгромлена южная группа войск расчлененной надвое 6-й немецкой армии. Ее остатки во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдались в плен. А 2 февраля было покончено и с северной группировкой.
Нескончаемыми колоннами потянулись пленные на сборные пункты. Обмотанные тряпьем, обмороженные, голодные, потерявшие человеческий облик, вражеские солдаты и офицеры с большим трудом передвигали ноги. Куда только девалась их былая спесь? Просто не верилось, что именно эти самые «завоеватели», горланя песня, прошагали по всей Европе. Словно гадкое, грязное пресмыкающееся, ползли эти колонны. Кто звал этих людей на нашу землю? Зачем они пришли сюда?
За что боролись, на то и напоролись, мрачно шутили наши бойцы, провожая взглядом очередную колонну военнопленных. Хотели за Волгу попасть, на Восток? Теперь наверняка попадут. Ничего, надо думать, навсегда запомнят, что такое Россия
А вокруг тишинани одного выстрела, ни одного взрыва. Порой начинало казаться, будто все закончилось, будто нет совсем больше войны. А она продолжалась. И до ее победного завершения было еще очень и очень далеко.
Прощай, тишина!
Прошло несколько дней. Однажды глубокой ночью я возвращался в полк из штаба дивизии. В ярком свете фар «виллиса» медленно кружились серебристые снежинки, нехотя ложась на землю, а справа и слева высились развалины занесенного снегом Сталинграда.
Как-то не укладывалось в голове, что можно спокойно ехать вот так, с включенными фарами, и думать о таком пустяке, как эти серебристые снежинки, падающие и падающие на землю, покрывающие ее пушистым белым ковром. Думать и твердо знать, что ни сейчас, ни через минуту это белое безмолвие не нарушится огненными всплесками, не зачернеет плешинами свежевыброшенной взрывами земли и пятнами чьей-то алой, горячей крови.
Остановись! неожиданно для самого себя приказал я водителюкрасноармейцу Борису Камочкину.
Он удивленно взглянул на меня и нажал на педаль тормоза.
Заглуши мотор.
Камочкин, теперь уже окончательно переставший понимать, что к чему, повернул рычажок, заменявший на американских автомобилях ключ зажигания. Тишина сразу стала еще более глубокой, неподвижной.
Я вышел из машины и остановился в двух-трех шагах от нее.
Что с вами, товарищ гвардии майор? встревоженно спросил водитель, видя, что я неподвижно, подняв глаза к темному, пересыпанному звездами небу, стою на месте. Если вам плохо, так я мигом в медсанбат
Тихо! приложил я палец к губам. Тихо! Ты лучше слушай
Ничего не слыхать, спустя несколько секунд проговорил Камочкин. Ей-богу, ничего не слыхать, товарищ гвардии майор. Мертвая тишина.
Вот ее и слушай, ею и наслаждайся.
Есть, наслаждаться тишиной, товарищ гвардии майор! как-то не очень уверенно ответил Борис. Есть, слушать! Только, если разрешите, я закурю.
Я молча кивнул головой. Он полез в карман, достал пачку немецких сигарет, сохранившуюся у него после того памятного ночного «десанта» на занятый нами аэродром Питомник. Задумчиво покрутив ее в руках, Камочкин бросил сигареты в снег и вытащил кисет с вышивкой.
Лучше уж нашей махорочки родимой. Пробовал я это, извините, заграничная дрянь. Душа не принимает.
А снежинки все падали и падали Как будто и не было никакой войны
Для того чтобы быстрее вернуться к действительности, я спросил у Бориса Камочкина:
Сегодняшнее сообщение Совинформбюро слышал?
А как же, товарищ гвардии майор! Там почти все про нас, про Сталинград. Сколько оружия трофейного захватили! А пленных! Мы тут с ребятами подсчитали, что если построить фашистов в колонну по четыре, то она больше чем на пятнадцать километров растянется. И это при условии, что дистанцию между шеренгами уставную будут соблюдать!
Любил поговорить мой водитель. Причем было у него одно драгоценное качество. Очень тонко чувствовал, когда командир расположен к разговору, а когда ему хочется помолчать. Умел он еще разговаривать вслух сам с собой. Сам вопросы задает, сам на них отвечает. Случалось, возится с какой-нибудь неполадкой в двигателе и бормочет: «Почему искра слабая? Контакты в распределителе погорели. А что будем делать? Гривенник найдем и почистим»
Вот и сейчас, чувствовалось, нашел на него говорун.
А куда нас теперь, товарищ гвардии майор, после Сталинграда, перебросят?
Куда надо будет, туда и пошлют. В тылу, надо полагать, не останемся.
Очень хотелось мне поделиться с Камочкиным той информацией, которую я имел. Но не мог я говорить красноармейцу, куда поведут нас дальше трудные фронтовые дороги. А сам, хотя и немного, но кое-что уже знал. Именно для того, чтобы проинформировать об этом, и вызывали нас с командиром полка в штаб дивизии. Гвардии подполковник В. А. Холин остался ночевать там. А мне, как начальнику штаба, предстояло с раннего утра организовать прием пополнения и распределение его по подразделениям, полка, распорядиться об организации занятий с новичками.
А еще через некоторое время мы получили приказ следовать на станцию Гумрак. Там полку предстояло грузиться в железнодорожные эшелоны. Сроки для совершения марша и погрузки отводились весьма сжатые.
И вот уже мерно стучат колеса. На улице вовсю бушует вьюга, а в товарном вагоне, где разместился штаб, по-своему даже уютно. Подвешенный к потолку фонарь освещает вагон. Только раскачивается так сильно, что наши тени скачут по стенам как сумасшедшие. В самом центре вагонараскаленная чуть ли не докрасна круглая железная печь. О топливе можно не беспокоиться. Им запаслись вдоволь. Помимо дров в углу, который свободен от нар и ящиков, высится целая гора негодных автомобильных покрышек, снятых с разбитых немецких автомашин. Резина горит так здорово, что труба становится вишневой и начинает гудеть басом. Правда, дымят автопокрышки нещадно, но на ходу поезда этого не чувствуешь.
Только что поужинали. Кто-то взял в руки баян и неторопливо перебирает клавиши. Вот уже, словно родившись из дробного перестука колес, звучит в вагоне мелодия о далеком доме, о девушке, на окошке у которой горит огонек. Хорошо, тепло становится на душе.
А мне, чувствую, что-то нездоровится. Видно, простудился на ветру в то время, когда грузили на железнодорожные платформы пушки, автомашины, боеприпасы.
Сразу же после ужина прилег на нары. Устроился поближе к печке, закутался в полушубок. Думал, что сразу засну, но долгое время лежал просто так, закрыв глаза. И конечно, вновь одолевали мысли о доме, о семье. Как они там? В последних письмах жена писала, что подумает о том, чтобы перебраться с Кавказа в Ташкент. Но осуществила ли она свои планы? Во время боев под Сталинградом писем мы фактически не получали. Так что можно было лишь гадать, что сейчас дома.
А может, уже снялась Люба с места и живет в Средней Азии у мамы? И тут же перед глазами появилось мамино усталое, родное лицо. И руки, никогда не знавшие покоя. Семерых детей вырастила она
И вот уже отец, будто живой, стоит перед глазами. Его тоже не баловала судьба. С превеликим трудом сумел он в детстве закончить три класса церковно-приходской школы. Затем батрачил в деревне, работал переплетчиком в частной мастерской, был простым железнодорожным рабочим в Казахстане, куда его в 1905 году сослали как недостаточно благонадежного. После Октябрьской революции взялся за винтовку, чтобы никогда не было возврата к старому.
Когда отгремели бои гражданской войны, отец возвратился в родную деревню. Был там секретарем, позже председателем сельского Совета, воевал с местными кулаками, с бандитами. Спустя несколько лет в Самаре поступил на курсы железнодорожных служащих. Успешно окончил их. Встал вопрос о месте дальнейшей службы. Отец попросился обратно в Казахстан, на станцию Чинли Ташкентской железной дороги. Что ни говори, все-таки уже знакомые места. Там и жил он все последующие годы, там и похоронили мы его в тридцать восьмом, трудном для нашей семьи году
А поезд все шел и шел на северо-запад от Сталинграда. По-прежнему раскачивался фонарь, по-прежнему плясали тени на стенах вагона, гудело, бесновалось пламя в раскаленной чуть ли не докрасна печурке. И каждый час пути уносил нас все дальше и дальше от той необычной тишины, к которой мы никак не могли привыкнуть и к которой пока еще никто из нас не имел права привыкать.
* * *
Как ни кидало, как ни бросало нас в стареньких, отчаянно скрипящих товарных вагонах, но мы получили полную возможность убедиться в том, что железнодорожники прекрасно знают свое дело и, несмотря на трудности, работают действительно по-фронтовому. Ехали почти без остановок. Не прошло и двух суток, как наши эшелоны прибыли к месту назначенияна станцию Елец. Остальные части 67-й гвардейской дивизии разгружались или здесь же или неподалеку, на маленьких станциях.
11 марта походным порядком выступили по маршруту Ливны, Колпны, Свобода, Курск. Марш проходил только ночью, при полной светомаскировке. Единственно, чего опасались мы, оттепели. Пока еще дороги, скованные зимними холодами, не доставляли нам особых хлопот. Но легко было представить себе, во что превратятся они при малейшем потеплении.
Лично у меня в ту пору были и другие заботы. Дело в том, что еще в декабре 1942 года из полка убыл наш комиссар К. И. Тарасов (мы так и продолжали его называть). Ушел на повышение и Вениамин Александрович Холин. Его назначили командующим артиллерией 51-й гвардейской стрелковой дивизии. Уехал учиться ПНШ-1 капитан Петр Иванович Шандыба. Майор Д. Ф. Ставицкий стал командиром артиллерийского полка в 375-й стрелковой дивизии. Заместителем командира того же соединения по тылу назначили Евгения Ивановича Темирханова. Потеряли мы, как я уже упоминал, некоторых товарищей в боях по ликвидации окруженной группировки под Сталинградом. Словом, тех, с кем довелось воевать с самого начала, в полку осталось не так-то много. А мне в довершение всего было приказано временно исполнять обязанности командира части. Так что, думаю, вполне можно понять мои волнения, переживания и тревоги.
Несколько дней дивизия находилась в резерве Центрального фронта. Затемснова в путь. Теперьв район города Обоянь, где развернулся командный пункт Воронежского фронта. Тут стало известно, что 67-я гвардейская стрелковая дивизия, в состав которой по-прежнему входил полк, остается в 21-й армии.
Обстановка на нашем участке фронта складывалась, к сожалению, не в пользу советских войск. В начале месяца гитлеровцы нанесли сильный удар из района Люботина, 16 марта сумели вновь овладеть Харьковом и пытались развить успех на белгородском направлении. Нам, уже не раз встречавшимся с врагом в подобных ситуациях, было предельно ясно, как трудно сейчас приходится тем, кто сдерживает яростный натиск. Вскоре поступил приказ: двигаться в сторону Белгорода. Однако к вечеру стало известно, что нас задерживают. Почему? Лишь поздно ночью наконец все стало ясно.
Вот что, Ковтунов, сказали мне, завтрашний день отводится вам на то, чтобы люди привели себя в полнейший порядок
Что означает привести себя в полнейший порядок? Я, откровенно говоря, не совсем понял, что под этим подразумевается. Однако мое недоумение тут же рассеялось, как только было сказано, что нашему артиллерийскому полку будет вручаться гвардейское Знамя.
Весть о предстоящих торжествах молнией облетела все подразделения. Еще не совсем рассвело, а красноармейцы, сержанты, офицеры начали готовиться к торжественному церемониалу. В ход пошли машинки для стрижки, бритвы.
Выстраивались в очередь к небольшим зеркальцам. Старательно пришивали к гимнастеркам свежие подворотнички. Где-то раздобывали мазь для сапог и ботинок.
А на следующее утро к нам в полк приехали командующий артиллерией армии генерал-лейтенант артиллерии Г. А. Макаров, новый командующий артиллерией дивизии полковник И. Д. Румянцев, начальник политического отдела дивизии полковник М. М. Бронников.
Готовы? спросил меня генерал Макаров.
Так точно! ответил я, чувствуя, как волнение все больше и больше охватывает меня, будто не радостное событие, а тяжелейший бой ждет впереди.
Да вы, Ковтунов, не волнуйтесь, попытался успокоить меня полковник Бронников. Впрочем, я тоже, наверное, волновался бы не меньше вашего, улыбнулся он.
Общее построение полка через час, приказывает командующий артиллерией армии.
И вот застыл строй. Ему, конечно же, далеко до тех парадных батальонов, которые мы видим в октябрьские праздники на Красной площади столицы сейчас. У однихшинели, у другихполушубки. Причем самых различных оттенков. Кому-то шинели длинноваты, у кого-то чуть прикрывают колени. Но разве в этом заключается главное? Лица офицеров, сержантов, красноармейцеввот на чем невольно останавливается взор. А на них лежит печать торжества, уверенности в будущем, готовности к новым, быть может, еще более серьезным испытаниям. Это лица людей, которые знают, для чего они живут, которые знают, за что отдадут свою кровь и жизнь, если того потребует обстановка.