К концу марта нашей дивизии удалось потеснить противника и довольно глубоко вклиниться в его оборону. Естественно, что нами предпринимались попытки развить успех, а фашисты стремились воспрепятствовать этому.
Однажды утром началась очередная атака стрелковых подразделений. В полосе 196-го гвардейского стрелкового полка вскоре выявились ранее неизвестные нам огневые точки противника. Я приказал гвардии капитану К. М. Воробьеву, который в то время командовал первым дивизионом, поставить две батареи на прямую наводку и подавить узлы сопротивления врага.
С наблюдательного пункта было хорошо видно, как солдаты на руках выкатывают пушки, разворачивают их. Ударили первые залпы. Об их точности и эффективности можно было судить хотя бы по тому, что наша пехота поднялась и снова пошла к вражеским траншеям. Это свидетельствовало о том, что фашистские пулеметы или, во всяком случае, большая часть из них замолчали.
Пулеметы замолчали. А вот орудия и минометы противника заговорили во весь голос. Причем огонь их в основном обрушился как раз на первую и вторую батареи, выдвинутые на прямую наводку. С тревогой наблюдал я за дивизионом, который оказался в весьма трудном положении. И тут вдруг вспомнил, что именно туда уехал ранним утром Николай Иванович Михалев
Соедините меня с Воробьевым, приказал я связисту.
Воробьев на проводе, через несколько секунд доложил он.
В трубке все гремело. Чувствовалось, что Константин Михайлович кричит изо всех сил. Но грохот близких разрывов вражеских снарядов и мин почти совсем заглушал его голос.
Как только пехота ворвется в первую траншею, убирай пушки в укрытия, в окопы, надрывался я, догадываясь, что слушать Воробьеву еще трудней, чем говорить. Понял меня?.. Понял, спрашиваю?..
нял, донеслось сквозь грохот в ответ. У наслеванен
В первый момент не понял Воробьева, а потом словно обожгло: «Михалев ранен!» Что с ним? Куда зацепило? Как чувствует себя? Но разве выяснишь сейчас все это, если бой продолжается, если слышимость такая, что доносятся лишь обрывки фраз?
Лишь часа через два мне доложили об обстоятельствах ранения майора Михалева.
Бой начался, когда он находился в первой батарее. Как ни уговаривал его комбат поостеречься, Николай Иванович оставался вместе с бойцами. Вместе с ними выкатывал пушки на позицию для стрельбы прямой наводкой. А потом, когда был ранен подносчик снарядов второго орудия, Николай Иванович выскочил из укрытия и занял его место в расчете. Вот тут-то замполита и зацепил осколок. Однако Михалев в первый момент даже не заметил этого, продолжал выполнять обязанности подносчика.
Осколок попал в правое бедро. Рана оказалась большой, рваной. К счастью, кость не была задета. Отважного политработника оставили лечиться в медсанбате. Теперь настала моя очередь навещать его. И я ездил к нему при малейшей возможности. А Николай Иванович всегда смущался, чувствовал себя виноватым. Дескать, только лишние хлопоты доставляю.
Рана у Николая Ивановича заживала хорошо. И я рискнул обратиться с просьбой к командиру дивизии о том, чтобы забрать Михалева в медсанчасть полка.
Зачем забирать до выздоровления? с недоумением спросил Алексей Иванович Баксов.
Люди с большим уважением относятся к нему. Само пребывание Михалева в части окажет на них благотворное влияние, не сдавался я.
А медики возражать не станут? Учти, в этом отношении я им приказывать не могу.
С ними попробую сам договориться.
Словом, через день Михалев был перевезен в медсанчасть. Радовался он этому, как мальчишка.
Вот спасибо тебе, Георгий Никитович!
Работать все равно не позволю, пока окончательно не поправишься, предупредил я.
Но разве можно отлучить от дел такого человека, как гвардии майор Михалев? В какое бы время я ни заглянул к нему, всегда встречал кого-то у койки. И разговор, как правило, не о здоровье, не о хорошей погоде шел. Что поделать, уж таким человеком был заместитель командира полка по политической части!
А дней через двадцать, сильно прихрамывая, опираясь на палку, он уже самостоятельно передвигался от землянки к землянке.
Хорошо-то как, Георгий Никитович! частенько повторял он при встречах. Солнышко как греет! Чувствую, жарким будет лето
Белорусская земля
Да, весну 1944 года мы встречали уже на белорусской земле. Быстро таял снег. По ночам еще прихватывал морозец, а днем уже журчали ручьи, настойчиво прокладывая себе дорогу к малым и большим рекам. В конце марта дивизия, как и вся 6-я гвардейская армия, получила приказ перейти к жестокой обороне северо-западнее Невеля, в районе озер Березно, Свибло, Нещердо. Снова основательно строили блиндажи и землянки, оборудовали огневые позиции, искали места, в которых можно в относительно спокойной обстановке проводить занятия по слаживанию расчетов, батарей.
И пусть читатель не сетует на меня, что я вновь упоминаю обо всем этом. Таковы будни войны, таков один из основных ее законов: появилась малейшая возможностьзакапывайся в землю, укрывайся. Тогда вражеские пули, мины, снаряды, бомбы будут не так страшны.
Работы по инженерному оборудованию, разумеется, не исключали артиллерийских дуэлей с гитлеровцами, поддержки и прикрытия наших разведывательных групп. Я имею в виду не наших артиллерийских разведчиков, а войсковых, которые в этот период значительно активизировали свою деятельность. Чуть ли не каждую ночь они уходили во вражеский тыл за «языками», для наблюдения за дорогами. Случалось, что разведывательные группы совершали дерзкие налеты на вражеские штабы, обозы. Однако основная их задача заключалась в том, чтобы добыть как можно больше сведений о расположении фашистских частей, их составе.
В эти весенние дни мне немало пришлось поездить по дивизионам полка. Не раз вызывали меня в штаб дивизии и даже в штаб армии на различные совещания и инструктажи. Во время этих поездок я получил возможность, как говорят, более или менее осмотреться. Едешь, бывало, и смотришь вокруг. Вроде бы и знакомые места, ведь именно здесь проходили совсем недавно с боями. Но я уже многократно убеждался, что в спокойной обстановке все воспринимается совсем по-другому.
Взять, к примеру, какую-нибудь небольшую деревушку. В условиях наступления или обороны оцениваешь ее чаще всего с чисто военной точки зрения. Каковы подходы к ней с той или другой стороны? На каком рубеже врагу выгодней организовать оборону? Где, наконец, могут укрыться его резервы? А тут, когда война ушла чуть-чуть вперед, уже начинаешь размышлять о другом. Невольно прикидываешь, сколько домов было и сколько осталось, пытаешься представить себе, как долго будут заново отстраиваться те, кто остался без крова. Здесь вообще трудно было найти хотя бы относительно сохранившиеся крестьянские дома. Местные жители рассказывали, что гитлеровцы зачастую специально сжигали хутора, целые деревни, поселки, чтобы создать невыносимые условия для партизан. Рассчитывали, как видно, на то, что в лесах долго не просидишь без связи с местным населением.
А леса здесь были такие, что, казалось, нет им ни конца, ни края. И партизаны были в них полными хозяевами
Однако вернемся к событиям непосредственно того времени, когда весной 1944 года мы вели оборонительные бои.
Однажды командиров частей вызвали в штаб дивизии, для того чтобы проинформировать об обстановке на том участке фронта, который занимала наша армия. Перед нами выступил незнакомый подполковник.
Кто такой? поинтересовался я у соседа.
Из разведывательного отдела штаба армии, ответил он.
Подполковник говорил не спеша, словно старательно раскладывал все по полочкам. Речь шла о гитлеровской обороне в районах Витебска и Полоцка.
Уже поздно вечером я встретился с командующим артиллерией 67-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковником Михаилом Дмитриевичем Румянцевым. Ему было уже за пятьдесят. И нам, молодым, он в то время казался весьма и весьма старым. Тем не менее между ним и большинством других артиллерийских командиров наряду с чисто служебными существовали и теплые дружеские отношения. Многие из нас в своем кругу называли его батей.
И это, скажу вам, по нашим фронтовым меркам было свидетельством глубочайшего уважения к человеку. А он, когда речь шла не о служебных делах, случалось, величал нас сынками, особенно если дела у кого-то шли хорошо. «Вот и ладно, сынок, спасибо тебе», приходилось, бывало, слышать от Михаила Дмитриевича. Но там, где речь шла о выполнении поставленной задачи, о каких-то других делах, он всегда был предельно строг и непреклонен. О каком-либо панибратстве и разговора быть не могло.
Не спеша прихлебывая чай из огромной эмалированной кружки, которую Михаил Дмитриевич сумел сберечь, как говорили, с первых дней войны, он расспрашивал о состоянии дел в полку, о людях. Причем их настроения, дух интересовали его больше всего. «Боеприпасов нетподвезти можно, харчи кончилисьна ремне запасные дырочки есть. Все терпимо, все через день-другой поправить сумеешь. А если настрой у бойцов сбился, тут, бывает, и в месяц не управишься. Потому и берегите его пуще глаза», повторял нам гвардии полковник Румянцев.
Постепенно разговор перешел на последний приказ командующего армией. В нем напоминалось о том, что надо прекратить лишние разговоры о предстоящих боевых действиях, о ходе подготовки к ним. Вопрос ставился так: каждый должен знать только то, что ему полагается знать, исходя из решаемых задач. Ни больше, ни меньше. И не раньше, чем это будет надо. Скрытность приготовлений, разумеется, соблюдалась и раньше, но теперь все мы чувствовали, что этому вопросу командование придает особое значение.
Приказ командарма строго выполнялся. И все же мы, имевшие за плечами почти три года войны, догадывались, что готовится крупная наступательная операция. Временами в голову приходила мысль, что она будет самой крупной из тех, в которых нам довелось принимать участие раньше. И все же, как я убедился позже, самое пылкое воображение не могло нарисовать тогда истинной картины, представить себе масштабы предстоящего наступления.
Однако вернемся к событиям, в которых наш полк, наша дивизия принимали непосредственное участие.
В конце мая по приказу командующего фронтом мы передали свой участок соединениям 22-й армии, совершили 50-километровый марш и сосредоточились в лесах к северо-востоку от Витебска. Теперь все время отдавалось боевой и политической подготовке.
Основное внимание уделялось обучению личного состава, уверенным действиям в условиях лесисто-болотистой местности при прорыве обороны противника. Причем речь шла не только о прорыве, но и о последующем развитии успеха, невиданно быстром продвижении вперед. А это требовало выработки определенных навыков.
Дело в том, что наступать предстояло в районах, где дорожная сеть развита, прямо скажем, весьма слабо. Зато реки, речушки, ручьи, болота имелись здесь в изобилии. Собственно, примерно в таких же условиях мы воевали и раньше, в течение последних 56 месяцев. Но если прежде мы постепенно вгрызались в оборону противника, как бы выдавливая его, то теперь, судя по всему, характер действий наших войск предполагался совершенно иным: решительное развитие первоначального успеха, быстрое продвижение вперед.
Исходя из этого и подбирались учебные поля, на которых проводились занятия. На них последовательно отрабатывались тактические задачи в сочетании с боевыми стрельбами пехотных, артиллерийских и минометных подразделений по макетам и движущимся мишеням. Самое серьезное внимание уделялось тренировкам в преодолении водных преград на подручных средствах.
Занятия шли с раннего утра до позднего вечера. Причем обстановка создавалась самая что ни на есть сложная. Но на трудности никто не сетовал. Люди на собственном опыте убедились в справедливости давнего и широко известного изречения: «Тяжело в учениилегко в бою».
Значительно активизировалась партийно-политическая работа. Гвардии майор Н. И. Михалев и его помощники почти все время проводили в подразделениях. В штаба полка он практически появлялся только тогда, когда надо было решить со мной или начальником штаба какие-либо организационные вопросы. Заглянет, бывало, в землянкуи сразу начинается разговор по существу.
Надо бы, Георгий Никитович, некоторую перестановочку в расчетах сделать. Если нет возражений, давай гвардии сержанта Лебедева переведем во вторую батарею.
Это еще зачем? Как будто он и в первой служит совсем неплохо.
Правильно. Вот потому и предлагаю перевести его. Во второй на сегодняшний день партийная организация, на мой взгляд, слабовата. А Лебедевкоммунист, опорой для командира будет.
Иной раз даже жаркие споры разгорались у нас по этому поводу. Целесообразно ли, дескать, из-за чего-то разбивать уже сложившийся крепкий расчет? Случалось, Николай Иванович соглашался со мной. Но, признаюсь, чаще всего ему удавалось найти неотразимые доводы, которые убеждали меня, что соответствующий переводдело действительно крайне необходимое. Тем более что я и сам хорошо понимал: крепкая партийная организация в каждом подразделенииэто залог успеха в бою.
За основу политико-воспитательной работы, которую проводили с личным составом гвардии майор Н. И. Михалев и другие политработники полка, бралась история Коммунистической партии, ее роль в самоотверженной борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Конечно же, в беседах, докладах все это рассматривалось не в чисто историческом плане, а в тесной связи с событиями сегодняшнего дня. В дивизионах создавались кружки по изучению Устава партии и вопросов текущей политики. В их работу вовлекалось подавляющее большинство военнослужащих. Но особое внимание уделялось прибывающему в полк молодому пополнению. И делалось это не случайно.
Чем дальше продвигалась Красная Армия на запад, тем больше приходило к нам молодых людей, остававшихся в течение двух с лишним лет на территории, временно оккупированной гитлеровцами. Это, естественно, накладывало свой особый отпечаток на характеры, в какой-то мере даже на взгляды на жизнь. Я отнюдь не хочу этим сказать, что среди молодых солдат отмечались какие-то нездоровые настроения. Таких случаев мне что-то не припоминается. Трудности заключались несколько в другом.
Были среди таких юношей настолько запуганные, забитые, образно говоря, что они всякий раз тревожно замолкали, сжимались в комок, как только заходила речь о гитлеровцах, предстоящих боях. Они терялись, услышав громко поданную команду, вздрагивали, если где-то неподалеку звучал винтовочный выстрел или автоматная очередь. И, надо думать, все это в какой-то мере было объяснимо. Слишком много довелось пережить мальчишкам в оккупации за эти трудные, кошмарные годы. Этот психологический надлом, конечно же, надо было помочь преодолеть до начала наступления.
Встречались среди бойцов, призванных в Красную Армию после освобождения из оккупации, и люди другого склада. Их переполняла ненависть к фашистам. У многих в годы войны погибли родные, близкие, были разрушены дома, разорено хозяйство. В них кипело стремление к мести. Причем некоторые откровенно мечтали о тех днях, когда начнутся бои на вражеской земле. «Камня на камне не оставим», говорили они.
Да, мы сами воспитывали воинов в духе жгучей ненависти к заклятому врагу. Это чувство помогало воевать, заставляло людей все свои силы отдавать борьбе с фашизмом. Но в то же самое время, проводя партийно-политическую работу, мы неизменно подчеркивали, что война ведется против гитлеровской Германии, а не против немецкого народа как такового. И надо признать, что проводить эту линию в жизнь было далеко не просто.
Помню один весьма примечательный в этом отношении случай. Прибыл к нам в полк молодой красноармеец Василий Охримчук. В течение двух лет жил он в белорусской деревне, оккупированной гитлеровцами. И вот однажды, уже находясь у нас, он бросился с кулаками на пленного, которого боец стрелкового подразделения вел в штаб.
Охрнмчука по моему приказанию доставили в штабную землянку. Хотелось самому поговорить с ним. Но разговор, прямо скажу, не получился.
Что хотите со мной делайте, а все равно буду их, гадов, убивать.
В боюне возражаю. А пленного Это преступление. Понимаете? Существуют определенные законы, которые обязывают нас гуманно относиться к пленным
Законы? Гуманно? А как они к нашим относятся, как они наших жгли и вешали
Трудно, очень трудно было убедить Охримчука, втолковать ему, казалось бы, простую истину: с пленными не воюем. Какие слова нужны, чтобы понял это паренек, на глазах у которого, как выяснилось, совсем недавно гитлеровцы надругались над младшей сестренкой, в присутствии которого оккупанты застрелили мать? Но все мы, и Николай Иванович Михалев в первую очередь, искали и находили такие слова. Их надо было находить, потому что служили мы в Красной Армии, которая никогда не ставила перед собой цель уничтожить или поработить другой народ.