В этот период, как я уже упоминал, особенно активных боевых действий мы не вели. И тем не менее в штаб полка практически каждый день поступали донесения о том, что такой-то батареей уничтожена огневая точка, такой-товражеское орудие, столько-то солдат и офицеров противника.
Были у нас, что скрывать, любители несколько завысить потери гитлеровцев. Но командир полка, его заместитель по политической части вели с этим непримиримую борьбу.
Вы вчера докладывали, что уничтожена батарея гитлеровцев. Почему же сегодня с той же позиции был обстрелян наш стрелковый батальон? спрашивал подполковник В. А. Холин у командира дивизиона.
Может, и осталась одна пушка, кто ее знает, оправдывался он. Все не разглядишь.
Так вот, запомните раз и навсегда: если нет твердой уверенности, если не разглядели, то думать не смейте докладывать об уничтожении. Неужели не понимаете, какой бедой может обернуться ложный, хотя бы чуть приукрашенный, доклад? Мы прибавим пару уничтоженных орудий, соседи сделают то же самое. А на стол командующего армией лягут данные, из которых следует, что у фашистов артиллерии вообще не осталось. Завышение цифрпреступление! Еще раз повторится такоепеняйте на себя!
И к нам, работникам штаба, в этом отношении Вениамин Александрович был очень и очень строг. За каждую цифру, которая фигурировала в документах, спрос был высок. Бывало, докладываешь ему какие-либо расчеты, так он не один раз спросит:
А это откуда у вас взялось? А это проверяли? Лично или поручали кому-то?
И это не было признаком недоверия, излишней подозрительности. Просто командир полка придерживался давно известного и многократно подтвержденного жизнью правила: «Доверяй, но проверяй!»
Но, как бы придирчиво ни подходили мы к оценке результатов стрельбы, цифры, характеризующие боевую деятельность дивизионов и батарей, постепенно росли. На счету многих подразделений были уже десятки уничтоженных огневых точек, автомашин, орудий и минометов. И вражеские танки входили в этот перечень. Так что осеннее затишье было весьма относительным. Схватки с врагом не прекращались ни днем, ни ночью.
Однако все говорило о том, что главные события ждут нас впереди. Мы видели, что продолжается скрытное сосредоточение войск. К нам, как и к соседям, в невиданных ранее количествах поступали вооружение, боеприпасы, горючее. В полк зачастили представители штабов артиллерии дивизии, армии и даже фронта. Они, как уже упоминалось, и раньше не забывали нас, но теперь эти посещения стали чуть ли не ежедневными.
Приезжали в целях проверки, для оказания на месте помощи в быстрейшем освоении полученного оружия и боевой техники.
Представители вышестоящих штабов советовали нам немало полезного, но нередко выспрашивали и наше мнение по тем или иным вопросам. Что ни говори, а конкретный боевой опыт приобретается на передовой. Случается, что простои наводчик, командир орудия подметят что-нибудь такое, до чего и в самом высоком штабе людям додуматься не удается. Просто не в том направлении идет поиск.
Нередко бывало и так, что нас собирали на занятия в каком-либо из вышестоящих штабов. Одно из них, помню, было посвящено артиллерийскому наступлению. Проводили это занятие заместитель командующего артиллерией 65-й армии полковник Зиновий Терентьевич Бабаскин (командующий артиллерией армии полковник И. С. Бескин прибыл позже, когда уже началась операция) и начальник штаба полковник Алексей Михайлович Манило. Под их непосредственным руководством нами были последовательно отработаны в документах и на картах все три этапа артиллерийского наступления: подготовка атаки, ее поддержка, обеспечение боя в глубине обороны противника. Затем аналогичные занятия и тренировки начальники штабов должны были провести у себя в полках с командирами дивизионов и батарей.
Занятия эти проходили не совсем обычно. Деловая атмосфера сохранялась с первой до последней минуты. Но это не мешало нам задавать руководителю бесчисленное количество вопросов, горячо спорить, по ходу дела вносить какие-то свои собственные предложения. И этому не следует удивляться. Довольно многое пока что оставалось неясным и для тех, кого учили, и для того, кто учил.
Взять, к примеру, такую проблему, как ведение огня прямой наводкой в ходе наступления. Орудия уже не раз использовались нами для непосредственной поддержки пехоты. И теперь речь шла о наиболее рациональном, максимально эффективном применении их. Логика подсказывала, что на первых двух этапах артиллерийского наступления наибольшего успеха можно ожидать при централизованном управлении огнем. На третьем этапе, как правило, часть орудий включалась в штурмовые группы пехоты, танков для совместного действия с ними. Казалось бы, все правильно. В то же время некоторыми высказывалось и в определенной мере обосновывалось мнение, что уже в период поддержки атаки целесообразно переходить к децентрализованному управлению. И тут и там, если разобраться, несомненно, были свои «за» и «против».
Не ждите от меня каких-то рекомендаций, исчерпывающих указаний по этому поводу, неоднократно повторял полковник Бабаскин. Не может здесь быть единого рецепта на все случаи жизни. Надо думать, искать, мыслить и принимать решение вместе с общевойсковыми командирами. Ведь, сами понимаете, в конечном счете в их интересах должны действовать и действуем мы.
Активнейшим сторонником именно такого творческого подхода к делу был и командующий артиллерией Донского фронта генерал-полковник артиллерии Василий Иванович Казаков. Отнюдь не отвергая идеи непосредственной поддержки пехоты огнем орудий, не ставя под сомнение целесообразность этого, требуя, чтобы мы действовали в нужное время в боевых порядках пехоты, он не переставал думать о групповом использовании батарей и дивизионов, о создании своеобразного артиллерийского кулака.
Хорошо бы сделать так, чтобы люди могли идти вперед впритирку за разрывами своих снарядов, частенько повторял Василий Иванович.
Именно в те октябрьские дни 1942 года у нас в дивизии заговорили об огневом вале. Понятие это, в сущности, было не такое уж новое. Впервые огневой вал как метод артиллерийской поддержки применялся еще в годы первой мировой войны, широко использовался в ходе советско-финляндской войны 19391940 годов, да и в некоторых операциях нынешней войны. Однако никому из нас еще не приходилось принимать участия в создании его. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Ведь огневой вал создается при начале крупного наступления, требует применения значительного количества артиллерийских стволов. А нашему полку, к сожалению, с началом войны чаще приходилось думать об обороне.
Действительно, подвести бы танки и пехоту нашим огоньком к самому что ни на есть переднему краю противника. Так, чтобы фашисты и головы поднять не успели
Конечно, это было бы здорово. Только ведь снаряды не разбирают, кто свой, а кто чужой Тут высочайшая точность и синхронность нужны. На секунду-две опоздаешь или поспешишь, своих же и накроешь разрывами. А отдельные недолеты или перелеты даже теоретически возможны
Повторяю, в тот период разговоры об огневом вале велись нами в чисто теоретическом плане. Но, доказывая что-то, отстаивая свою точку зрения, какие-то частные предположения, мы часто брались за карандаши. На листке бумаги появлялись новые и новые формулы, подтверждающие или опровергающие те или иные мысли, дающие пищу для дальнейших раздумий. Все это потом сыграло важную роль. Когда вопрос об огневом вале реально встал, как говорится, на повестку дня, артиллеристы и общевойсковые командиры психологически, да и теоретически тоже, в определенной степени были подготовлены к созданию и использованию огневого вала.
Уже в послевоенные годы я узнал, что вопрос об артиллерийском наступлении, об огневом вале конкретно был поставлен после прибытия под Сталинград начальника артиллерии Красной Армии генерал-полковника артиллерии Николая Николаевича Воронова, направленного сюда представителем Ставки Верховного Главнокомандования.
Это был опытнейший специалист. В 19361937 годах Николай Николаевич сражался с фашистами в республиканской Испании. Летом 1939 года участвовал в боевых действиях на реке Халхин-Гол. Глубокие теоретические знания, богатый практический опыт позволили ему еще в те годы, будучи начальником артиллерии Красной Армии, внести ряд предложений, направленных на развитие и укрепление артиллерии в нашей армии. В частности, по его инициативе в конструкторских бюро, возглавляемых В. Г. Грабиным, И. И. Ивановым, Ф. Ф. Петровым, создавались новые образцы дивизионной, корпусной, тяжелой и зенитной артиллерии. Одновременно шла разработка более совершенных боеприпасов. Заметно активизировалась работа по созданию реактивных установок, обычного минометного вооружения.
Мне не раз приходилось видеть и слышать представителя Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковника артиллерии Н. Н. Воронова. И впечатление всегда оставалось одно и то же: это человек высочайшей культуры, обладающий железной логикой, необыкновенной способностью убеждать людей в своей правоте и в то же время внимательно выслушивать их мнение. Особенно мне запомнились его высказывания об изучении боевого опыта, вдумчивом внедрении в практику всего нового, прогрессивного.
Все новое, товарищи, говорил он на одном из разборов, детище того, чем мы располагаем сегодня. Из ничего ничего не будет. Именно опираясь на практику, постепенно накапливая драгоценный опыт, мы вносим усовершенствования в наше оружие, изыскиваем новые методы его применения. И артиллерийское наступление, о котором ныне идет речь, родилось не на песке. Оно призвано объединить в себе все лучшее, чему ранее успели научиться мы. Но поверьте, что и это далеко не последнее слово в развитии артиллерийской науки. Ее совершенствование будет идти непрерывно. Поэтому старайтесь всегда творчески относиться к своему делу. То, что сегодня кажется несбыточным, завтра станет реальным
Жизнь неоднократно подтверждала справедливость слов Николая Николаевича Воронова. Искать, настойчиво искатьвот что требуется от командира, в каком бы виде Вооруженных Сил он ни служил, какой бы пост ни занимал. И принцип этот остается в силе не только во время войны, но и в мирные дни. Лишь к тому приходит успех, кто никогда не удовлетворяется достигнутым, кто непрерывно мыслит, старается идти дальше, добиваться большего.
Между тем подготовка к контрнаступлению продолжалась. Нашей дивизии в полном составе было приказано передислоцироваться в придонские леса восточнее хутора Мело-Клетский. Маршрут движения пролегал не напрямую, а вокруг излучины, вдоль берега Дона.
И раньше во время ночных маршей строго соблюдались меры маскировки. Теперь же им придавалось особое значение. Радиостанции в полку, дивизионах, батареях работали только на прием. Связь между подразделениями и штабом полка поддерживалась с помощью посыльных. Кроме того, в каждом дивизионе находился кто-то из представителей командования.
Мне было приказано следовать вместе с третьим дивизионом, которым командовал опытный артиллерист капитан Н. Г. Почтаренко. Командование знало, что этому подразделению можно поручать выполнение самых сложных задач. И все потому, что умел Почтаренко сплотить людей, передать им свою уверенность в победе. А если живет в сердцах такая уверенность, никакие испытания не страшны.
Немалое значение здесь имели личный пример Почтаренко, его отвага. В бою он неизменно появлялся там, где складывалась наиболее напряженная обстановка. Порой приходилось даже сдерживать его пыл. Помню, как-то раз после одного из боев с гитлеровцами у Серафимовича Вениамин Александрович Холин отчитывал Почтаренко:
Когда ты наконец поймешь, что командуешь не орудием и даже не взводом. У тебядивизион, во какая сила! Вот и управляй ею. А ты то за наводчика к панораме, то чуть ли не за шнур дергаешь.
А если враг нажимает, а люди ошибаются? не сдавался Почтаренко.
Сумей командой поправить. К орудию ты имеешь право встать только в том случае, когда оно одно осталось в подразделении и люди все перебиты. Вот тогда спасибо скажу.
Под стать командиру третьего дивизиона был и его начальник штаба старший лейтенант Иван Максимович Лебеденко. На тех, кто мало знал Ивана Максимовича, он мог произвести впечатление малоподвижного, флегматичного человека. Но стоило прозвучать первым выстрелам, как Лебеденко неузнаваемо преображался. Артиллеристы не раз видели его в самом пекле. И всегда он действовал хладнокровно, уверенно, находчиво, не обращая внимания на близкие разрывы снарядов, посвист пуль.
Всем в полку было известно, что Почтаренко и Лебеденко крепко дружат. И от родных письма вместе читали, и за обеденный стол, как правило, один без другого не садился. Но что являлось особенно примечательнымдружба эта никогда не переступала той невидимой грани, за которой начинается совершенно недопустимое в армейских условиях панибратство.
Командир дивизиона во всем, что касалось службы, строго спрашивал со своего начальника штаба. Случалось, распекал его за какие-нибудь упущения. Зато потом, когда убеждался, что недочеты устранены и дело выправилось, Почтаренко непременно подходил к другу, клал ему руку на плечо и удовлетворенно говорил:
Вот и добре, Иван Максимович!
Конечно же, и на марше друзья в ту ночь были рядом. Начальник штаба дивизиона порой останавливался на обочине, чтобы пропустить мимо себя всю колонну, а потом, пришпорив коня, быстро нагонял нас.
Все в порядке, товарищ капитан, негромко докладывал он.
Вот и добре, слышалось в ответ.
И действительно, марш в дивизионе был организован образцово. Батареи своевременно проходили контрольные рубежи. Строжайше соблюдалась светомаскировка. За несколько часов я ни разу не увидел зажженной спички или хотя бы тусклого луча карманного фонарика. Придержав своего коня Приятеля, я дождался Почтаренко.
Побываю в батареях, предупредил командира дивизиона. Если что, ищите в седьмой.
Мимо меня в кромешной тьме двигались тягачи с орудиями, автомашины, повозки. Глухо и натужно гудели двигатели.
Товарищ капитан, загляните к нам, неожиданно окликнул кто-то из темноты.
И тут же ко мне подъехал командир восьмой батареи старший лейтенант Владимир Борисович Муратов:
По Приятелю узнал вас. Ничего не скажешь, знатный конек! Могу горячим чайком попотчевать. Хотите? В термосе еще есть.
Не откажусь, спасибо.
Отхлебывая из походных пластмассовых стаканчиков душистый чай, мы ехали шагом и негромко разговаривали. Мне нравился Владимир Борисович. И как командир, и как человек. Было в нем что-то по-юношески открытое, подкупающее.
Муратову недавно исполнилось двадцать. Закончил восемь классов средней школы, а затем ускоренный двухгодичный курс артиллерийского училища, войну начал на Южном фронте. В ноябре сорок первого в Сумской области попал в окружение. Почти три месяца с группой товарищей партизанил во вражеском тылу. Именно тогда и появилась у Муратова первая седина на висках.
На всю жизнь запомню я это время, рассказывал он. И, поверьте, не потому, что смерть подстерегала на каждом шагу. Самое страшное заключалось в другом: в полной оторванности от своих. Радиостанции не было. И с людьми без особой надобности старались не встречаться. А если и встретишь кого, то информация самая противоречивая поступает. Пробиваемся постепенно на восток, а где сейчас линия фронта проходит, не знаем.
Только в начале февраля 1942 года удалось группе, в составе которой был Муратов, выйти к своим. Измученные, голодные, в изодранном летнем обмундировании, но с документами и с оружием в руках. Буквально тут же заняли свое место в общем строю. И не было ни у кого из них какой-то другой мечты
Две ночи мы были в пути. К утру 23 октября 80-й артиллерийский полк сосредоточился в лесу на левом берегу Дона напротив хутора Мело-Клетский. И сразу же началась напряженная работа. Мне почему-то подумалось, что это и есть тот рубеж, с которого начнется наступление на нашем участке.
Так оно и оказалось. Вскоре из вышестоящих штабов, от соседей начали поступать данные о своих частях, о противнике, и мы засели за расчеты. Словом, штаб в эти дни напоминал своеобразный вычислительный центр, а сотрудники штабаматематиков.
Не раз вспоминался мне один случай, связанный со школьными годами. Учился я тогда в девятом классе. Дела в основном шли неплохо, успевал по всем предметам. Но вот однажды поленился и получил «неуд» по математике. Учитель наш, Сергей Алексеевич Сникин, не стал отчитывать меня при всех, но после уроков попросил задержаться в классе. Пристально глядя на меня сквозь толстые стекла очков, он спросил:
Слышал я, Ковтунов, что мечтаете стать артиллерийским командиром. Это правда?
Правда, Сергей Алексеевич.
Что ж, стремление похвальное. Но знаете ли вы, что артиллерийская наукаэто прежде всего математика?
Я сидел за партой, низко опустив голову. Что можно было сказать в свое оправдание? А Сергей Алексеевич тем временем продолжал: