Стиснув рослого Хохрякова, Павел Семенович целовал его и приговаривал:
Вот это гвардейская работа! Ай да наломали, ай да нарубили, ай да нажгли! Местами мы не могли на «виллисе» по шоссе проехать, кое-как обочинами пробирались. Ах, молодцы какие! Вот что при умелом руководстве может совершить танковый батальон!
Отпустив, наконец, майора, Рыбалко, казалось, лишь теперь заметил всех остальных.
А кто это с тобой? спросил он.
Мой заместитель по строевой Василий Иванович Козлов.
Почти как Чапаев! пошутил Павел Семенович, обняв и поцеловав Козлова.
Это начштаба Михаил Григорьевич Пушков. А это парторг, он же замполит Владимир Андрианович Пикалов.
И все капитаны! Капитаны сухопутных бронированных кораблей, шутил командарм, обнимая и целуя Пушкова. Комиссар, значит? спросил Павел Семенович, принимаясь обнимать и целовать Пикалова.
Так точно, товарищ командующий!
Спасибо тебе, что высокий боевой дух воспитываешь в людях, в их мыслях и чувствах.
Не только я все коммунисты во главе с командиром, товарищ командующий. Он-то больше моего комиссарил.
Ну что ж, так и должно быть. Ведь вы все, командование батальона, почти ровесники Октября, дети революции. Нынешние командиры воедино спаяны большевистскими идеями. Да и солдаты сегодня высокого сознания люди, многие из них коммунисты и комсомольцы по делам и призванию. А я вот комиссарил в гражданскую Лицо генерала стало задумчивым. Помолчав немного, Рыбалко тряхнул головой и улыбнулся: Ну, вот, разговорился, а не время. Окончим бои, возьмем Берлин, тогда и воспоминаниями заняться не грех.
Вошел адъютант, тихо и четко доложил: «Готово».
Павел Семенович озорно подмигнул:
По чарке всем!
Адъютант откупорил бутылку «московской», которой командарм угощал только в особых случаях.
Выпили за успех и славу батальона.
Затем Рыбалко спросил о потерях батальона. Хохряков с грустью в голосе доложил. Командарм попросил назвать всех поименно. Генерал лично знал многих танкистов. Лицо Павла Семеновича посуровело, сделалось сразу постаревшим.
Командарм, помолчав, тоном приказа произнес:
Всех участников операции соответственно заслугам представить к наградам! А тебя, Хохряков, я представляю ко второй Золотой Звезде. Приводи батальон в надлежащий, гвардейский вид. Отдохнуть, переодеть всех в новое обмундирование и переобуть. На все даю двое суток. Учтите: скоро вам в головном отряде армии предстоит пересечь границу Германии. Будьте достойны этой чести. Наша задача побыстрее добить фашистского зверя. Но мы должны помнить о высоком звании советского солдата, о его чести и достоинстве. Хоть и велика у бойцов жажда мести за все зверства, содеянные фашистами на нашей земле, особенно у тех, у кого погибли родные, будем беспощадны к врагу на поле боя, но гуманны к побежденным. Никаких насилий над мирным гражданским населением. Никакого мародерства, никакого самоуправства над пленными. Мы армия, освобождающая народы Европы, в том числе немецкий народ, от гитлеровского фашизма. Вы, Хохряков и Пикалов, комиссары с немалым опытом, остальные коммунисты. Вам ли объяснять, как все это важно? Так что я надеюсь на вас. Ну, сынки, до встречи на Одере! А затем и в Берлине!
Рыбалко снова обнял Хохрякова, как бы благословляя на новые подвиги.
Вскоре был опубликован Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении Героя Советского Союза гвардии майора Семена Васильевича Хохрякова второй медалью «Золотая Звезда». Тем же Указом механику-водителю гвардии старшему сержанту Иванову Ивану Михайловичу, командиру взвода мотострелков лейтенанту Сотникову Николаю Михайловичу, командиру отделения взвода разведки гвардии старшине Удову Степану Ивановичу и командиру танковой роты гвардии старшему лейтенанту Моцному Анатолию Андреевичу присвоено звание Героя Советского Союза.
Командир танкового разведвзвода гвардии лейтенант Г. А. Агеев и командир танковой роты гвардии старший лейтенант В. И. Машинин были награждены орденом Ленина. Следует особо отметить, что все воины, принимавшие участие в освобождении Ченстоховы, были отмечены наградами Родины. Командарм свое слово сдержал.
Хохряков со своими заместителями капитанами Козловым, Пикаловым и начальником штаба Пушковым шел по только что освобожденному городу и думал о сказанном генералом Рыбалко, о предстоящих жестоких боях, об освободительной миссии Красной Армии. О беспощадности и гуманизме.
Тысячу раз прав командарм. И такой поворот не в новость тебе, Хохряков. Все годы жажда мести врагу была на твоем вооружении, к ней не раз призывали твои пламенные слова в трудные минуты боя. «Папа, убей фашиста!» пестрели плакаты на улицах городов и сел в тылу. И безусые семнадцатилетние юноши, еще не видавшие врага в лицо, еще постигавшие немудреное ремесло заряжать тяжелую для них «трехлинейку», уже пылали пламенем мести. У многих это был огонь мести за убитого отца или мать, за разоренный фашистами родной дом. И теперь на немецкой земле кое-кто мог бы поступить опрометчиво. Но ведь немецкие старики, дети и матери не убийцы, а безоружные жители своей страны. По законам же советского гуманизма даже отъявленные гитлеровцы, сложившие оружие, должны отвечать за свои злодеяния перед справедливым судом народов, а не перед слепой стихией мести.
Наступило утро в освобожденной Ченстохове. Временами то в одном, то в другом конце города раздавались пулеметные очереди: это гвардейцы майора Горюшкина «выкуривали» из подвалов прячущихся гитлеровцев.
Постепенно в городе затихали выстрелы, вдали глохли могучие моторы гвардейских машин. Поскольку в город вот-вот должны были вступить главные силы бригады и корпуса, Хохряков отдал необходимые распоряжения о предстоящей смене позиций. По его приказу в парк, где расположился командный пункт передового отряда, были перевезены останки танкистов и мотострелков, погибших в бою за освобождение Ченстоховы.
Переложить павших в битве воинов на штабной и командирский танки, с глубокой душевной болью распорядился Хохряков.
Алексей Яковлевич Башев был почти ровесником комбата. Исполнительный и трудолюбивый, в предвоенные годы калининский рабочий, коммунист Башев до 1942-го служил в тыловых частях, готовил кадры для фронта и рвался в бой. В сражениях с оккупантами показал себя достойно. Только за час боя в Ченстохове экипаж Башева раздавил три пушки с расчетами и вывел из строя несколько десятков вражеских пехотинцев.
Мало провоевал в батальоне и замполит Семен Платонович Кива. Один из авторов этой книги, Н. И. Балдук, встречался с С. П. Кивой еще в первые дни войны в Казанском танковом училище, где Семен Платонович был комиссаром танкового батальона. Да, Кива воспитал для фронта не одну сотню мужественных офицеров-танкистов. Семен Платонович был родом из Харькова, тоже рабочий. Он хорошо владел боевой техникой и увлекал подчиненных прежде всего личным примером, образцовым использованием оружия в бою.
В 7-й гвардейский танковый корпус С. П. Кива прибыл на Сандомирском плацдарме, перед самым началом Висло-Одерской операции. Начальник политотдела корпуса гвардии полковник А. В. Новиков, направляя С. П. Киву замполитом к С. В. Хохрякову, ободряюще сказал: «В этом прославленном боевом коллективе вас примут хорошо. Остальное будет зависеть от вас». С. П. Киву не только приняли хорошо, но и полюбили, ибо он с первого часа пребывания в батальоне словом и делом воодушевлял людей на подвиг.
Сейчас замполит Кива лежал на танке своего командира, и его застывший спокойный взгляд был направлен в синее ченстоховское небо. За то, чтобы небо было отныне мирным и чистым, коммунист Кива отдал жизнь.
Командир и начальник штаба батальона двумя танками неспешно двинулись по, казалось бы, пустынным улицам города. На броне боевых машин тела павших товарищей. Спереди и сзади автоматчики, почетный эскорт погибших героев.
Остановились, как и было приказано генералом П. С. Рыбалко, на восточной окраине города; сюда комбат перенес свой штаб.
Наступило солнечное морозное утро 17 января. В палисаднике красивого, не тронутого войной дома танкисты в одних гимнастерках, без головных уборов, долбили-копали замерзшую землю, готовя братскую могилу.
К штабу Хохрякова потянулись поляки жители ближайших кварталов. В комнату, где собрались офицеры во главе с комбатом, они входили группами и в одиночку, предлагали услуги, не переставали благодарить наших воинов за освобождение города, его жителей от издевательств «наци-швабов». Узнав, что состоятся похороны, пришли музыканты девять человек с инструментами и попросили разрешения принять участие в траурной церемонии.
У подготовленной могилы комбат приказал танкистам построиться. Рядом с ними по команде Горюшкина выстроились мотострелки.
Хохряков, сняв шлем, рассказал, кем был каждый из погибших воинов в мирной жизни, какие подвиги совершил на войне, в том числе в бою за освобождение города-страдальца Ченстоховы.
Польские музыканты стояли невдалеке и, не шелохнувшись, слушали «пана майора».
Прощайте, дорогие побратимы! сказал Хохряков и, обернувшись к музыкантам, дал сигнал.
Над могилой сперва робко, потом все увереннее поплыла траурная мелодия Шопена.
Танкисты, не скрывая и не стыдясь слез, бережно поднимали с брони тела павших однополчан, завернутые в плащ-палатки, и передавали их с рук на руки до последней черты, где два рослых гвардейца укладывали в один ряд останки офицеров и рядовых, сынов Сибири и Кубани, Грузии и Украины, Татарии и Мордовии, пришедших с боями сюда, на польскую землю, чтобы помочь ее народу освободиться от гитлеровских поработителей.
Звуки траурного марша взлетали в морозное январское небо, плыли над выросшим могильным холмиком, возле которого польские женщины поставили вазоны в красными и белыми цветами. Рыдающие скрипки обрушивали на склоненные головы бойцов звенящие скорбью аккорды, заставляя сердца биться в унисон мелодии, в которой звучали боль утраты и обещание вечной памяти ушедшим отважным собратьям.
Заряжай!
Защелкали затворы пистолетов и автоматов. Прозвучал трехкратный залп траурного салюта.
А теперь по боевым постам. И смотреть в оба! четко и раздельно приказал Хохряков.
В город вошли главные силы 7-го гвардейского танкового корпуса, в том числе лихо прогрохотали к центральной площади два других танковых батальона 54-й танковой бригады, прогромыхал тяжелый самоходный полк, подошли другие батальоны и отдельные подразделения гвардейцев-мотострелков из бригады полковника А. А. Головачева.
Командиры прибывающих подразделений получали у капитана Пушкова указания, где и какие группы передового отряда надо сменить.
Наблюдая, какая силища привалила на смену его передовому отряду, Хохряков ощущал гордость: все эти батальоны, полки и бригады идут маршем по следу его героев, идут свежие, готовые к еще более мощному удару по врагу.
Вот от колонны автоматчиков отделился бравый юный солдат в шапке-ушанке набекрень, с автоматом на груди, подошел к Хохрякову, четко козырнув и прищурив для солидности по-детски широко раскрытые глаза, спросил:
Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор, Герой Советского Союза?
Хохряков, улыбнувшись, разрешил.
Скажите, пожалуйста, а ваши автоматчики такие же храбрецы, как и танкисты? искренне спросил подошедший.
Комбат рассмеялся наверняка юный боец бился об заклад с товарищами, что подойдет с разговором к майору, и ответил вопросом на вопрос:
А у вас как?
Рохлей и нюнь обкатываем на фронтовом Сивке становятся настоящими гвардейцами.
Мы своих обкатываем на стальном Буланке, а результат тот же. А кто ты и чей такой бравый будешь?
Гвардии сержант Илья Яворина. Из отдельной роты разведчиков двадцать третьей мотострелковой. Наш Батя, Герой Советского Союза гвардии полковник Головачев, говорит о разведчиках и автоматчиках: «Это гвардия моей гвардии!»
Толково сказано. Знаю вашего Батю. Настоящий комбриг. Чапаев! Так ведь его прозвали? А я с детства люблю Котовского и Чапаева. Выходит, головачевец это чапаевец Тебя, случаем, не обкатывали?
Еще как, товарищ гвардии майор, Герой Советского Союза Жаль, времени всегда в обрез, а то бы встретились ваши и наши ребята эх и разговор был бы! Разрешите догонять своих? проговорил автоматчик, козырнув Хохрякову на прощанье.
Эти слова 19-летнего сержанта не были бравадой. Боевая жизнь обкатала Илью, сделала его достойным воином головачевской гвардии. Вот рассказ хотя бы об одном поучительном подвиге гвардейца.
Предрассветный туман еще жался к земле, когда Яворина возвращался из штаба корпуса, куда относил секретный пакет.
Повесив на шею автомат, он устало шагал по дороге, время от времени останавливаясь, чтобы отряхнуть тяжелые комья грязи, прилипавшие к сапогам.
И вдруг на фоне розовеющей пелены тумана Илья увидел какие-то мелькающие в беге фигуры.
Солдат присмотрелся и остолбенел: «У нас в тылу гитлеровцы!» Картины одна мрачнее другой заполняли воображение младшего сержанта: «Сейчас нападут на какой-либо из штабов и выкрадут важные документы!.. Да они же раскроют готовящееся на завтра наступление!.. К тому же, могут заминировать танки. Могут захватить «языка»!..»
В следующую секунду Илья рывком упал наземь и взвел автомат на боевой взвод.
Стой! Хальт! юношески неустоявшийся голос солдата прозвучал неубедительно.
«Фрицы даже не оглянулись», сокрушенно отметил про себя Яворина и осмотрелся. «Что делать? Я ведь один-одинешенек», лихорадочно думал юноша. Наконец, он решительно вскинул автомат, длинная очередь вспорола предутреннюю тишину. Темно-зеленые шинели, не прекращая бега, дали по винтовочному выстрелу в ответ. Илья, постреливая короткими очередями, бросился в погоню за убегающими оккупантами.
К радости младшего сержанта, от околицы села, в которое он добирался, полоснула трассирующая очередь «максима». Но пули-светлячки просвистели над самой головой Ильи. Пришлось залечь. Как только пулемет умолк, гвардеец снова ринулся за гитлеровцами. Их было четверо. Они бежали локоть о локоть, держа винтовки в руках, не оборачивались, не делали лишних движений. Все их внимание было приковано к впереди лежащему селу, где проходил передний край вражеской обороны.
Яворина, не останавливаясь, сменил опустевший диск автомата на запасной. Сердце гвардейца колотилось так, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Еще до этого он с трудом вытягивал ноги из грязи, а теперь довелось бежать по раскисшей пахоте.
С горечью Илья отметил, что расстояние между ним и гитлеровцами сокращается очень медленно. Стрельба очередями нужного эффекта не давала: видимо, сказывались высочайшее напряжение нервов и тяжелое дыхание бойца. Тогда он перевел автомат на одиночную стрельбу. От первого же его выстрела с колена рослый гитлеровец, бежавший крайним справа, выронив винтовку, упал навзничь.
Яворина снова пустился в погоню и вскоре уложил второго оккупанта.
Предвидя неминуемую гибель, два оставшихся фашиста побежали врозь. Случись это раньше преследование оказалось бы бессмысленным. А теперь Яворине оставалось уничтожить лишь того оккупанта, который был поближе и от изнеможения замедлял бег. Вот темно-зеленая шинель на мгновение застыла на месте, и ее владелец поочередно, высоко взмахнув одной, а затем другой ногой, сбросил через себя сапоги.
Илья поспешно сорвал с себя бушлат и снова ринулся в погоню. Но усталость с каждой секундой все больше одолевала его. Ноги стали тяжелые, словно бетонные, во рту пересохло, одеревеневший язык казался горько-соленым комком. Между тем уже рассвело, и впереди, метрах в четырехстах, в лощине, отчетливо просматривались окопы противника.
«Почему же фрицы не стреляют?.. Одно из двух: либо принимают меня за своего (я ведь в трофейном маскировочном костюме), либо хотят заманить в плен», подумал гвардеец-автоматчик и, почуяв второе дыхание, поднажал изо всех сил.
Вскоре он услышал тяжелое сопение и увидел тоскливый взгляд своего противника, который, израсходовав последние силы, совсем притишил ход и в поисках укрытия от неумолимо надвигающейся смерти безнадежно шарил взглядом по сторонам.
Красноармеец навел на него автомат:
Стой! Хенде хох! Бросай оружие!
Тот, тяжело дыша, остановился и с мольбой о спасении смотрел на вершителя его судьбы, но винтовку не бросал и рук не поднимал.
Яворина нажал на спусковой крючок ППШ. Затвор автомата щелкнул впустую: оказалось, что и запасной диск автомата опустел.