Аттестат зрелости - Козаченко Василий Павлович 10 стр.


Они прошли уже не меньше километра. Катя все время оживленно болтала, а Юрко упрямо молчал. Наконец ее удивило это молчание.

 Что ты будто воды в рот набрал? Надулся, как сыч

Катя остановилась, посмотрела на его страдальческое лицо, заглянула в глаза, пылающие огнем, и умолкла. Губы растерянно дрогнули. Но тут же овладела собой и опять рассмеялась:

 Боишься, что ли?

Смех был неискренним. Звучали в нем тревожные нотки непонятного ей самой, затаенного чувства.

 Нет,  глухо ответил Юрко.

 А чего же?  стараясь быть веселой, спрашивала девушка. И опускала глаза, не выдерживая его горячего взгляда.

 Думаю

 О чем?

 А о том, что ты сказала,  цепляясь за ее слова, как утопающий за соломинку, выдавил из себя Юрко.  Помнишь? Там, Степану Федоровичу Забыла уже?

 А что я такое сказала?  зарделась девушка, внезапно почувствовав и угадав, что́ творится с ним. Она делала вид, что ничего не понимает.  Что я сказала?

 А то, что что я не умею или не осмелюсь

 Что? Что? Говори толком

Но Юрко уже не слушал ее и не мог говорить. Хватит уже сказанного. И без того слишком много. Какая-то горячая волна ударила ему в голову, ослепила, лишила дара речи. Только и смог прошептать сдавленно:

 А вот вот и осмелюсь

Это было гораздо сильнее его, какой-то бешеный вихрь подхватил его и понес. Не владея собой, не соображая, что он делает, крепко и неловко обхватил руками шею девушки. Почти в забытьи ощутил, как забилось в крепко сжатых руках, словно попавшая в силок птичка, трепещущее тело девушки, его жаждущие губы коснулись чего-то шершавого, очевидно платка. Катя изогнулась, вырвалась, толкнула его в грудь, и он отлетел в сторону.

 Уйди! Ты чего это?  сердито прошептала девушка.

Она была взволнована и страшно зла. Лицо пылало, глаза горели. Платок сполз на плечи, косы разметались по груди, вздымаясь, как волны, от тяжелого прерывистого дыхания.

 Ты  почти задыхалась, пристально и со злостью глядя на юношу.

А он будто окаменел. Картуз на затылке, взмокшие от пота волосы свесились на лоб до самых бровей. Лицо белое как мел, в плотно сжатых губах ни кровинки. Брови страдальчески сдвинуты, уголки губ горестно опустились. И в глазах мука, растерянность, стыд. Даже плечи как-то виновато и бессильно обвисли.

 Ты  начала и сразу умолкла девушка. Взглянув на его несчастную, до смешного жалкую фигуру, не утерпела и залилась звонким, безудержным смехом. Обессиленная этим смехом, упала на траву и продолжала хохотать, возбужденно и весело, от всего сердца.

Досада, стыд, гнев, сожаление  все вдруг смешалось, налетело на него и охладило, расслабило. Резко повернулся и быстро пошел, почти побежал по тропинке, преследуемый звонким смехом, как ударами бича. Все в нем кипело холодным огнем. Мысли теснились в голове, обжигали.

Быстрый бег не утишил волнения, все же становилось немного легче. И он мчался без оглядки, бежал от ее смеха. Замедлил бег и немного успокоился. Силился постичь все происшедшее, но так и не постиг. Смеха уже не слышно было. Вспомнил, куда идет. Сообразил, что не надо было оставлять Катю одну. Хотел оглянуться, но заглушил в себе это желание сознанием новой для него гордости мужчины. Стал прислушиваться. Сперва вокруг царила тишина, потом донеслась песня:

Ой, зійди, зійди, ясен місяцю,

Як млиновеє коло.

Ой вийди, вийди, серце-дівчино,

Та й промов до мене слово

Песня лилась тихо, слова едва угадывались. Звучала в ней мечтательная грусть, мягкая, убаюкивающая, проникнутая теплым, глубоким чувством. И следа не осталось от безудержного, задорного смеха Пела Катя. Вполголоса, вкладывая в слова что-то необычайное, особенное.

Юрко подумал, что не следует петь в такое время. Но сразу позабыл об этом. Заслушался и, успокоившись, пошел еще медленнее.

Высоко над холмами стояло августовское солнце. Одурманивал запах увядающих трав, цветов, верб. Тело охватила истома, ноги отяжелели.

 Юра-а!  пронеслось по воде.

Он опять захотел оглянуться и не решился. Снова мелькнула мысль: «Кричать не следовало бы».

 Юра-а-а! Надо отдохну-уть! Ноги болят!  громко отчеканивала каждое слово Катя где-то позади, за излучиной реки.

Юрко, не откликаясь, остановился.

Перед ним простиралась левада. Высокие вербы, осокори, бересты. Холмы отступили влево, далеко от реки. Вдоль берега раскинулся густо усеянный цветущей белой ромашкой луг. Юрко поискал глазами и, выбрав место в зарослях ромашки, уселся в прохладной тени ветвистого осокоря.

Катя подошла нескоро. Косы ее уже были заплетены. Сбоку, возле маленького розового уха, в темных волосах алел полевой мак. Лишь красный платок так и остался на плечах. В руках держала большой букет луговых цветов. Прятала в него зардевшееся лицо, нюхала.

«Цветочки собирайте, что ли»  сразу вспомнил слова Степана Федоровича.

Катя щурилась от солнца. Прикидывалась подчеркнуто серьезной. А села около Юрка совсем близко, рядом. Вроде ничего и не случилось.

 Ну и зной начинается

Юрко не ответил. Упрямо уставился в землю.

 Если будет так жарко, дойдем ли сегодня?

Снова не ответил. Начал свертывать цигарку. Бумага расползалась в руках. Наконец свернул, закурил, затянулся.

 А ты как думаешь? Дойдем?  опять спросила Катя.

Молчал. Хотел и не решался заговорить.

Замолкла и она. Вдруг ощутил на своем локте прикосновение ее горячей руки.

 Юра,  сказала тихим, растерянным голосом,  ты рассердился?

Не знал, что отвечать.

А в глазах ее, заметил, снова блеснули искорки смеха, на щеках появились ямочки. Полные губы задрожали близко-близко возле его щеки.

 Сердишься? Глупенький, ты ведь едва не задушил меня. Я так испугалась

Он и теперь не ответил. Не понимал даже, как это произошло. Видел только блеск ее глаз, слышал только бешеное биение сердца и шум крови, казалось закипавшей в жилах. Мгновенно захватило дух. Как-то помимо их воли, просто и властно, губы в губы и  долгий неизведанный поцелуй. Поцелуй, от которого замерло сердце, остановилось время и замолкло щебетание птиц. Лишь теплый ветерок всколыхнул травы, пригнул к земле белые чаши ромашек, разлив вокруг медовый аромат

Катя прикрыла глаза рукавом, спрятала лицо на груди Юрка. Плечи ее дрогнули. И юноша почувствовал  рубашка стала теплой и влажной. Катя, дрожа, беззвучно рыдала. От волнения? От полноты счастья? А может, от того, что оно когда-нибудь может кончиться?

Юрко растерянно гладил ее плечо, косы, старался приподнять ее голову. Девушка упорно прятала лицо. Тогда оставил ее так, пока не выплакалась, и лишь потом нежными и неловкими поцелуями осушил слезы. Девушка склонила голову ему на плечо и молчала. Заглядывала ему в глаза и опять улыбалась сквозь слезы. Потом они мечтали. Мечтали о счастье. Придут наши, кончится война. Дмитро опять будет жить в солнечном приморском городе. Тем временем Юрко возвратится из армии. Обязательно станет учиться в мореходном училище. Они поедут туда вдвоем. А потом Юрко даже не знал, что потом

 А если с тобой что-нибудь случится на войне?  испуганно спросила Катя так, словно они теперь не воюют.

 Нет, со мной ничего не случится. Я непременно буду брать Берлин. А потом поедем

Катя лукаво и капризно прищурила глаза.

 Стану я с тобой ездить! Разве ты любишь меня?

И были поцелуи, и горьковатый привкус ромашки на губах. И весь мир был теперь лишь в них и для них. И в мире существовали только они.

Однако мир был и вне их. Жестокий, безжалостный, но такой увлекательный и преисполненный счастья мир. Но об опасности они теперь не думали.

Взялись за руки и пошли по лугу, вдоль реки. И каждый из них держал руку друга, словно свое счастье.

XIIБАЛАБАНОВСКИЙ БОЙ

Начало было удачным. Разведка и подпольщики установили, что готовится большая облава. Гитлеровцы, собрав значительные силы, предполагали напасть неожиданно, разгромить отряды, а затем, прочесав леса, вообще покончить с партизанами в этих районах. Рассчитывали застигнуть основную часть соединения врасплох, километрах в пятидесяти от райцентра, где фашисты концентрировали свои силы. Вовремя предупрежденное партизанское командование тоже решило надолго отбить охоту у карателей к подобным облавам. Николай Иванович бросил свои силы навстречу фашистам. Столкновение произошло там, где гитлеровцы и не ожидали. Соединение проделало ночной двадцатикилометровый марш и замаскировалось на лесной опушке возле села Балабановка. Каратели приблизились к этому месту на рассвете. Сперва прошла их разведка и группа боевой охраны. Их не тронули. Через полчаса, вслед за своими передовыми группами, на грейдере появились основные силы карателей. Не предполагая встретиться в этих местах с партизанами, они продвигались колонной. Впереди ехал в машине майор  командир полка со своим штабом. Непосредственно за ним  рота эсэсовцев. Они везли пулеметы и орудие. Потом вперемешку ехали жандармы, солдаты и полицаи. Всего их было около двух батальонов.

Когда голова колонны была уже в селе, конец ее терялся еще где-то в овраге. Тогда-то над верхушками дубов неожиданно взлетела зеленая ракета и, с шипением описав кривую, потонула в густых кустах. На дороге взорвалась первая мина, и сразу же отовсюду застрочили пулеметы.

Все это длилось не более получаса. Пораженные внезапностью нападения, растерявшиеся фашисты не успели даже развернуться. В панике бросались вслепую кто куда, сбивались в кучу, падали в ров вместе с машинами, а их расстреливали почти в упор. В первые же минуты был перебит почти весь штаб. Скосила автоматная очередь и майора. Дело было явно проиграно. Не растерялся в немецкой колонне лишь один офицер. Он со своей группой шел позади. И когда громили центр и голову колонны, офицер успел в ее хвосте навести кое-какой порядок, организовать спешную оборону.

Окрыленный первым успехом, Николай Иванович сколотил крепкую группу и во главе с комиссаром соединения Дмитром бросил ее на разгром обороны, организованной офицером.

Приближаясь к оврагу, в котором залегли эсэсовцы, Дмитро заметил, что с другой стороны, вдоль дороги, идет свежая немецкая часть, на ходу разворачиваясь в боевые порядки. Он еще не знал, что именно в этот момент разведчики доносили Николаю Ивановичу, что с востока, то есть из тыла, по шоссе мчатся новые немецкие машины. Дмитро лишь увидел, как где-то позади, как будто со стороны своих, прошелестел первый снаряд и разорвался неподалеку, на краю села.

И вот бой длится уже вторые сутки. Партизаны прижаты к селу. Кольцо постепенно сужается. Гитлеровцы, разъяренные первым поражением, решили во что бы то ни стало уничтожить соединение. Партизан окружили с трех сторон. За спиной  село Балабановка, а за ним, в долине небольшой узенькой речушки,  мшистые, топкие болота протяженностью в несколько километров, и пробраться там можно лишь налегке, да и то требовалась большая осторожность. К карателям прибыли свежие силы, у них несколько танков. Над полем кружился самолет-корректировщик.

Николай Иванович разгадал планы гитлеровцев, но сразу выйти из боя уже не мог. Потерь у партизан становилось все больше. Было много убитых и раненых. На прорыв не хватило б уже и боеприпасов. А если отходить через болото, беззащитных людей, увязающих в топи, перестреляют в спину. Однако надо было оторваться от врага. Поэтому к вечеру Николай Иванович перекинул на один участок два орудия и несколько минометов. Так создавалась видимость прорыва на юг. Тем временем сельские жители и часть партизан, преимущественно легкораненые, прокладывали дорогу через болото.

В три часа ночи начали переправляться. Вместе с партизанами двинулось и местное население.

Уже взошло солнце, когда последняя группа отступающих скрылась в лесу за болотами; в этот момент гитлеровцы ворвались в опустевшую Балабановку. Подожгли дома. Всем, кто остался в селе, предстоял один конец. Их расстреливали или живыми бросали в огонь. К вечеру на месте села дотлевало дымное пепелище.

Гитлеровцы широко и крикливо оповестили, что партизаны уничтожены. В то же время их командование бросило все силы на преследование отступающего соединения.

Партизаны медленно отходили на север. Утомленные боями, шли, держась руками за грядки телег, и на ходу спали. Обремененные ранеными, они все же отбивали налеты передовых немецких отрядов. Кроме раненых на телеги поместили детей. Среди партизан мелькали разноцветные платки жительниц Балабановки.

Впереди, на возу, устланном сеном, везли тяжело раненного в грудь Николая Ивановича. Вместо него соединением командовал Дмитро. Комиссар нес ответственность за этих детей, женщин, раненых. Большое бремя легло на его плечи. Все должен был решать сам. Помощи ждать неоткуда. Рацию  единственную нить, связывавшую с Большой землей,  разбило осколком, и теперь она лежала на телеге мертвым грузом. Веселую радистку Галю похоронили на опушке, под кустом орешника.

XIIIПАРОЛЬ  «РОМАШКА»

Юрко и Катя пришли вовремя.

За окнами стоял темный, душный августовский вечер. Старенький учитель местной школы усадил их на диван. Потом, старательно замаскировав окна, зажег чадную коптилку. По комнате разлился тусклый желтоватый свет. Старик еще раз осмотрел окна и вышел во двор.

Несколько минут никого не было. Они сидели молча. Потом неожиданно стукнула маленькая боковая дверца, ведущая, вероятно, в кухню; прежде они ее не заметили. В комнату вошел Дмитро. В сапогах с высокими голенищами, в шинели, подпоясанной ремнем, с автоматом за плечами. Из-под темной кепки на лбу виднелся краешек белого окровавленного бинта. Дмитро был покрыт пылью, на сапогах и полах шипели засохла грязь. В каждом его движении сквозила усталость. Широкие плечи будто опустились. На осунувшемся небритом лице светились грустью большие глаза.

Дмитро медленно приблизился к ним. Молча пожал руку Кате, затем Юрку и, придвинув стул к дивану, сел.

 Так вот что, друзья. Есть одно дело. А положение сейчас таково, что вам, молодым, особенно девушке, выполнить это будет удобнее всего. Гитлеровцы теперь насторожены, всегда начеку. Надо все продумать заранее, потому что риск огромный. Придется, может, пойти на смерть. Обдумайте хорошенько, взвесьте. Если не по силам, скажите сейчас же. Лучше теперь, чем тогда, когда будет уже поздно.

Дмитро понизил голос. Они придвинулись ближе, склонились, почти касаясь друг друга.

 Село Качуринцы  райцентр, вы знаете. В нем живет и работает в больнице доктор Андрей Панасович Желудь. Запомните; Андрей Панасович Желудь. Найти его нетрудно. Отсюда до Качуринец тридцать пять километров. Завтра вечером вы должны вручить ему рацию и письмо от меня. В письме написано все. Но на всякий случай запомните на словах. Он должен отремонтировать передатчик (такие специалисты у него есть) и подготовить место для посадки самолета. Сегодня у нас пятнадцатое. А в ночь на девятнадцатое самолет должен прибыть на то место, куда он его вызовет. И мы пойдем туда. Пусть передаст: нам нужны патроны, и мы должны переправить на Большую землю раненых. Запомнили? Так Все это есть в письме. Но, может быть, письмо придется уничтожить Тогда скажете: прислал Николай Иванович, пароль  «Ромашка». А теперь самое главное. На этом клочке папиросной бумаги шифр и позывные. Бумажку эту легко проглотить. Тогда Желудь ничего не сможет сделать, но это лучше, чем если шифр попадет в руки жандармов. Если придется уничтожить по пути к Желудю, то к нему идти уже не будет смысла. Итак, самое главное  постараться передать ему все, любой ценой. Выполнять будете вдвоем. Тут вам поможет Яким Семенович, хозяин. Вы повезете отсюда молоко на маслозавод в Качуринцы. Лошади и бидоны с молоком готовы. Приедете туда, когда маслозавод будет уже закрыт. Повод для того, чтобы попроситься к Желудю на ночлег. Вот и все. Подумайте.

Но о чем тут думать? Юрко был даже слегка разочарован. Такая таинственность, ожидание чего-то невероятно опасного, и вдруг всего-навсего велят перевезти что-то из одного места в другое. Ведь он мог теперь сделать все  ринуться в гущу боя, взорвать мост, поджечь склад. Да еще вместе с Катей, на глазах у Кати! Ведь весь мир стал теперь необъятным. И весь принадлежал только Юрку. И никого он в этом мире не боялся. Все казалось возможным, легким, осуществимым. Ведь он любил! Любил Катю. И Катя не только знает об этом, но и сама любит. Перевезти рацию из одного места в другое. Подумаешь! О таком пустяке и говорить не стоило.

Юрко туго скатал шарик из тонкой папиросной бумаги и глубоко засунул в ухо. Письмо Катя спрятала на груди.

Дмитро проверил, все ли они запомнили. Потом с трудом поднялся.

 Ну, мне пора.

Поцеловал Юрка, потом Катю и вышел из хаты.

Катя спала на диване. Юрко примостился на полу. В комнате стояла духота. Долго не приходил сон. Вокруг было тихо. Лишь сверчок пел за печкой. Хотелось заговорить с Катей, но девушка лежала неподвижно. Дышала размеренно, спокойно. Очевидно, спала. Жаль будить ее. Да и не решался. Раскрыл глаза и, вытянувшись, смотрел в непроглядную тьму.

XIV КАТЯ! КАТЯ!

Они чувствовали себя теперь взрослыми. И была у них своя, большая тайна. Эту тайну трудно было скрыть. Она горела во взглядах Юрка, пугливо и застенчиво мерцала под густыми Катиными ресницами.

Назад Дальше