Георгий, размышляя о предстоящем бое, отдавал себе отчет в том, что теперь на его траншеи будут наступать не «синие» из соседней роты, как это было прежде на учениях, а реальный враг. Он мысленно представил себе состав и вооружение пехотной роты немцев. Время до начала боя между тем исчислялось лишь несколькими часами. И Губкин снова и снова прикидывал, правильно ли он расположил станковые пулеметы, все ли сделал для того, чтобы удержать занимаемую позицию. Все будто бы сделано так, как учили Надо довести боевую задачу до каждого бойца.
Губкин вызвал к себе командира первого отделения.
Ахмеджан, обратился лейтенант к Ахметову, наш батальон развернут на широком фронте. Взвод, оседлав высоту 124,0, теперь воюет за роту, а пулеметное отделение за взвод. Боевые расчеты выдвигаются на рубеж боевого охранения, чтобы ночью не подкрались фашисты. А если днем начнут наступление, то вы должны заставить их развернуться к бою перед основными позициями. Но преждевременно себя не демаскируйте, постарайтесь подпустить немцев поближе.
Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, сделаю как приказано.
Провожая отделение Ахметова на рубеж боевого охранения, Губкин подумал, что на этого крепыша можно положиться, не струсит и раньше времени огонь не откроет.
Всю ночь работали бойцы боевого охранения, отрывая себе окопы и ходы сообщения.
Основные силы взвода старательно и скрупулезно оборудовали огневые позиции. Губкин всю ночь не сомкнул глав. Лишь в далекой Семидомке Евдокии Тимофеевне в эту ночь снилось, что война окончилась, эшелоны с войсками возвращаются домой и ей нужно встретить Георгия
Только под утро лейтенанту Губкину удалось вздремнуть. Но и во сне тревога не покидала его. На рассвете загрохотала артиллерия. Вражеские снаряды и мины рвались совсем рядом. Георгий со своими бойцами напряженно смотрел в сторону противника, с тревогой ожидая, когда появятся цепи немецкой пехоты.
Правее батальонного района обороны капитана Шакуна «юнкерсы» с надсадным гулом пикировали на позиции 550-го стрелкового полка, и взрывы бомб сотрясали землю. Дежурный телефонист сообщил, что у соседей убиты двое бойцов и командир взвода. Гибель однополчан, воинов своей дивизии, заставила Георгия реально ощутить близкую опасность. Лейтенант посмотрел на Еремеева, Образцова, Глушковского, пытаясь по их лицам понять, как они восприняли известие, не струсили ли.
Шум боя все увеличивался, стал доноситься какой-то странный гортанный звук, похожий на дикое завывание: «Гао, гао». Кто-то вдруг крикнул: «Фашисты!» Губкин у подножия холма увидел вражеские цепи. Отчаянный вопль то ослабевал, то усиливался. Гитлеровцы приближались. Уже можно было различить на них мундиры мышиного цвета, причудливые каски на головах. Рты открыты, они отчаянно что-то горланили под аккомпанемент шума боя и, прижав автоматы к животу, шли в полный рост, стреляя на ходу. Пулеметы Ахметова из боевого охранения открыли по ним ответный огонь. Впереди бегущий дернулся и, загребая воздух руками, свалился. Другие, согнувшись, делали перебежки, падали и снова бежали.
Губкин заметил, что бойцы выжидаючи посматривают то на приближающихся фашистов, то на него, командира, и старался быть спокойным, ничем не выдать нервного напряжения. Он окинул быстрым взглядом позиции взвода. Еремеев стоял в траншее, широко расставив ноги, надвинув каску на глаза. Вся его фигура выражала готовность к рукопашной схватке. Боец Игнатов прильнул к «максиму», сосредоточив внимание на прорези прицела. А вот Глушковский явно дрейфил: сидел пригнувшись на дне траншеи; пот градом катился по его лицу, руки судорожно сжимали комья земли. Георгий, чтобы подбодрить бойца, пошутил:
Ты, брат, как страус, голову спрятал, а до остального и дела нет.
Под общий смех Глушковский распрямился и занял свое место в окопе. Губкин пожалел, что не поставил его рядом с Ахметовым: под опекой Ахмеджана Глушковский чувствовал бы себя увереннее.
Минуты ожидания были для командира взвода пыткой, и он еле сдерживал себя, чтобы не дать команду открыть огонь, хотя отлично понимал, что тем самым преждевременно раскроет свои огневые точки и даст возможность вражеской артиллерии быстро подавить их. И он терпеливо и настойчиво ждал, властно повторяя команду: «Не стрелять, подпустить ближе!»
Мина разорвалась совсем рядом с НП Губкина, осколки с визгом пронеслись над бруствером траншеи. Серой лавине фашистов до позиции боевого охранения оставалось пройти меньше трехсот метров, когда Губкин подал Ахметову сигнал открыть огонь. Длинные очереди «максимов» полоснули по цепи: гитлеровцы заметались на открытом поле, залегли.
Тут же отозвались вражеские минометчики. Их шквальный огонь обрушился на позиции боевого охранения. Губкин приказал Ахметову отвести отделение на основную позицию. Немцы заметили отход и снова поднялись в атаку. Прикрывая товарищей, Ахметов ударил в упор из пулемета по гитлеровцам и не давал им поднять головы, пока его отделение не достигло расположения своего взвода.
По команде Губкина станковые пулеметы взвода открыли по врагу массированный огонь. Фашисты несколько раз возобновляли атаку, но безуспешно. Стволы «максимов» раскалились, вода в кожухах закипела. Губкин приказал залить последнюю воду из фляг. С удивлением Георгий заметил, что, увлеченный боем, он перестал обращать внимание на разрывы снарядов и мин, на свист вражеских пуль. Когда ранило наводчика, он сам припал к пулемету и открыл огонь по гитлеровцам.
Вражеская пехота не выдержала и отошла на исходные позиции.
Вскоре в воздухе послышался нарастающий рокот авиационных моторов. Из глубины нашего тыла появились самолеты, держа курс на запад. Бойцы обрадованно переглянулись, ожидая подмоги. Но самолеты оказались немецкими. Наблюдатели распознали их не сразу и не успели объявить воздушную тревогу. Бомбардировщики, включив сирены, начали пикировать на наши позиции. Губкин опустился на дно траншеи и вжался в землю. Взрывы бомб и свист осколков оглушили его. Все вокруг покрылось дымом и гарью. Поборов противное чувство страха, он попытался приподняться, но очередной взрыв бомбы снова потряс все вокруг. Усилием воли он все-таки заставил себя взглянуть на небо и увидел, как черные точки оторвались от самолета и, быстро увеличиваясь в размерах, понеслись вниз. Ему показалось, что одна из них падает прямо в его траншею. Губкин в ужасе закрыл глаза и прижался к стенке. Сделалось страшно от мысли, что он тоже может быть убитым. Вражеская бомба упала где-то рядом. Он ощутил всем телом, как вздрогнула и закачалась от взрыва земля, за шиворот посыпался песок.
Душераздирающий вой сирен и визг падающих бомб придавили бойцов к самому дпу траншеи. Испытание на стойкость выдержали не все: сначала трое бойцов бросились по ходу сообщения в тыл, за ними сломя голову побежали еще двое. Никто из них еще не знал, что при налетах с такой большой высоты в траншеях безопаснее и потерь обычно не бывает. Губкин кинулся им вдогонку, что было сил крикнул: «Стой! Стрелять буду!» И не узнал своего голоса. Вскинув автомат, выпустил очередь поверх головы вырвавшегося вперед Глушковского. Тот остановился. Беглецы, следующие за ним, чуть не сбили его с ног. Губкин властно приказал всем вернуться на свои позиции. Глушковский и его «попутчики», пытаясь скрыть постыдную растерянность, понуро поплелись мимо командира взвода на свои места.
Губкин проводил их презрительным взглядом, досадуя на то, что в его взводе оказались малодушные. «Плохо, невероятно плохо, выходит, готовил я подчиненных к бою, сокрушался лейтенант. Мало уделял внимания психологической закалке, выдержке. Надо учесть все эти промахи»
3
4 августа генерал-полковник А. И. Еременко принял командование войсками Сталинградского фронта. В тот же день он побывал в 57-й армии генерал-майора Ф. И. Толбухина и в 64-й армии генерал-лейтенанта М. С. Шумилова. 48-й танковый корпус противника при поддержке пехотных частей 4-го армейского корпуса наносил удар от Котельникова вдоль железной дороги по кратчайшему пути к Сталинграду. И потому командующий фронтом был особо обеспокоен за абганеровское направление. Вместе с Шумиловым он выехал на передний край. Машина остановилась невдалеке от КНП 126-й дивизии. Еременко выслушал доклад комдива Сорокина, которого знал еще по Дальнему Востоку.
Выстоите до подхода резервов? спросил Еременко.
Если противник не введет в бой дополнительные свежие силы, выстоим.
Ваша задача: во что бы то ни стало приостановить дальнейшее выдвижение противника к южному фасу сталинградского внешнего обвода и ни в коем случае не допустить прорыва этого обвода, равно как не допустить выхода противника к Волге южнее Сталинграда. Высота 124,0 в полосе обороны вашей дивизии имеет ключевое значение, напомнил Еременко.
Понимаем, товарищ командующий.
Кто обороняет высоту 124,0?
Батальон капитана Шакуна, а на самой вершине занимает оборону взвод станковых пулеметов лейтенанта Губкина. Противник подступы к высоте держит под непрерывным минометным, артиллерийским и пулеметным огнем.
Справляются пулеметчики со своими задачами?
Воюют отменно, противник предпринял несколько атак, и все безуспешно. Высота ему как кость в горле.
Пригласите ко мне лейтенанта.
Высота, значившаяся на картах под отметкой «124,0», скаты которой круто уходили вниз и в сторону, где находились гитлеровцы, была самой высокой точкой на этом участке, и успех обороны полка во многом зависел от ее удержания.
Еременко и Шумилов отдали необходимые распоряжения полковнику Сорокину, а Губкин все не появлялся.
Передвижение на высоту осуществляется ночью, днем туда проходят только те, кто хорошо знает складки местности, доложил Сорокин, заметив беспокойство командующего фронтом.
Губкин спешил на КНП комдива и все гадал, зачем он понадобился. Из-под каски по его покрытому пылью лицу струился пот. Немцы вели непрерывный огонь, и пришлось продвигаться по-пластунски по еле заметной тропинке. Дорога заняла более получаса.
Товарищ генерал-полковник, лейтенант Губкин по вашему приказанию прибыл, доложил он.
Поздравляю вас, товарищ лейтенант, с боевыми успехами. Впредь так же высоко держите честь дальневосточников! Награждаю вас командирскими часами и желаю дальнейших успехов, Еременко пожал руку Губкину.
Служу Советскому Союзу! отчеканил в ответ лейтенант, растерянно обводя взглядом генералов. Он не понимал, почему именно его выделили среди остальных командиров, и испытывал неловкость.
Возвращаясь обратно, Георгий устал ползти и пригибаться к земле, хотя знал, что на этом пути погиб уже не один человек. Только он стал перебегать открытое место, вражеские снайперы тут же открыли перекрестный огонь и заставили его ползти, но он, ловко используя лощины, благополучно соскочил наконец в ход сообщения, который вел на позицию.
Поздно вечером командующий фронтом, отдав необходимые распоряжения, ждал разговора со Ставкой. Зазвонил телефон ВЧ, Еременко торопливо взял трубку.
Как, товарищ Еременко, разобрались в обстановке? Абганерово удерживаете? спросил Верховный.
Товарищ Сталин, Абганерово удерживают дальневосточники.
Уверены, что не допустите выхода противника к Волге?
Да, товарищ Сталин! Войска полны решимости дать отпор врагу!
За день батальон капитана Шакуна отбил четыре вражеские атаки. Только с заходом солнца гитлеровцы прекратили наступление. Постепенно стрельба затихла с обеих сторон, на позиции опустилась тревожная тишина. Старшины доставили в расположения своих рот термосы с чаем, консервы из горбуши и сухари вместо хлеба. Измотанные напряжением дневного боя, солдаты Губкина нехотя ужинали, кое-кто уже дремал, привалившись плечом к земляной стенке траншеи, изредка вспыхивали огоньки цигарок, разговоров не было слышно.
Глушковский сидел, уставившись в одну точку. Последнее время он особенно остро почувствовал отчуждение сослуживцев. Товарищи не забыли и не простили ему паники во время бомбежки. Никак не удавалось Глушковскому вжиться в суровый солдатский быт. Здесь, на переднем крае, где каждую минуту подстерегала смертельная опасность, он до слез тосковал по дому. Тяготы солдатской жизни действовали на него угнетающе. А после бомбежки неотступно преследовала мысль, что он должен погибнуть.
Снова наступила тревожная фронтовая ночь. Губкин сообщил бойцам взвода последние известия: наши войска на Сталинградском фронте, отражая крупные силы противника, оставили ряд населенных пунктов. Затем он стал подводить итоги боя за день так же скрупулезно, как это делал, когда проверял домашние задания своих учеников.
Школьные воспоминания часто вставали перед глазами Губкина, бойцы казались ему такими же учениками, и он делил их на отличников и посредственников. Они были так же доверчивы и искренни, может быть, лишь с той разницей, что в школу приходили прямо от своих игрушек, а бойцы были почти взрослыми, хотя тоже ничего не видели в жизни.
Первый же бой внес изменения во взгляды Губкина. Многие посредственные бойцы проявили храбрость и мужество. И наоборот, среди тех, кого он считал отличниками, оказались весьма посредственные. Главный вывод, который он сделал для себя, был таким:
«Командир отец солдата и должен не только заботиться о нем, но и служить примером стойкости, мужества».
Подведя итог боя, он успокоился тем, что потери во взводе по сравнению с противником были незначительными: двое раненых бойцов были эвакуированы в батальонный медпункт.
Высота 124,0 то освещалась яркими вспышками ракет и тогда становилось видно как днем, то вновь утопала во мраке августовской ночи. В той стороне, где лежал Сталинград, полыхало зарево и тускло розовел край неба. Губкин смотрел на крупные звезды и удивлялся их яркости. Где-то мерно долбила саперная лопатка кто-то углублял траншею. Полынный ветерок нес с собой слабый привкус пороховой гари и неостывшей за ночь раскаленной степи. Лейтенант задремал, и ему показалось, что совсем рядом падают немецкие осветительные ракеты. Очнувшись, Губкин сразу же направил ординарца Образцова проверить выставленные впереди секреты. Ординарец вернулся и доложил, что все на своих местах, противник ведет себя спокойно. Губкин не мог понять, что его насторожило.
По рассказам бывалых фронтовиков лейтенант знал, что тишина на переднем крае не сулит ничего хорошего и что от гитлеровцев нужно ждать любой каверзы. Может, потому так и неспокойно на душе. А может, еще почему-то
Зазвонил телефон. Лейтенант взял трубку.
Губкин, как дела? поинтересовался командир батальона капитан Шакун. Доложите обстановку.
Пока все спокойно, товарищ Сто первый! Наблюдатели следят за тем, что делается в расположении врага, пулеметчики дежурят у своих огневых точек.
Добро. Почаще проверяйте расчеты. Будьте начеку
А на переднем крае по-прежнему царила тишина. Даже ракеты перестали разрывать ночную темноту. И так до самого утра.
Солнце неторопливо выкатилось из-за горизонта, и выжженная степь стала пробуждаться: застрекотали кузнечики, то там, то здесь из нор выныривали суслики; воспользовавшись затишьем, они тоже, видно, решили подкрепиться.
Немцы не изменили своей пунктуальности: ровно в восемь часов открыли массированный минометный и артиллерийский огонь, потом пошли на штурм высоты. Их отделяло от наших позиций менее двухсот метров. Губкин, пробираясь на свой наблюдательный пункт, чутко прислушивался к очередям «максима», из которого вел огонь Еремеев. Когда Георгий был уже у НП, пулемет внезапно замолчал
Георгий знал: Еремеев опытный и храбрый пулеметчик, надежный помощник командира взвода, и даже от одной мысли, что с ним случилось худшее, ноги будто налились свинцом. Неужели?.. И он повернул к огневой точке своего помощника. Предположение подтвердилось. Еремеев лежал, уткнувшись в лужу крови, продолжая сжимать гашетку пулемета.
Губкин на мгновение застыл перед убитым, он не в силах был отодвинуть его от «максима». Это был первый погибший, увиденный им на фронте. Он, конечно, знал, что на войне убивают. Но видеть застывшее, обескровленное тело близкого ему человека пришлось впервые. И это потрясло его. Губкин бережно отодвинул Еремеева и схватился за ручку «максима» с такой яростью, какой еще не испытывал. Нажал на гашетку. Пулемет задрожал, свинцовые струи хлестнули по самой гуще фашистов.
Так их, так, товарищ лейтенант! проговорил прибежавший к нему на помощь Образцов, подавая очередную коробку с лентами.