Наши выстрелы прозвучали как приговор, словно единая автоматная очередь. Все четверо фашистских солдат лежали не подвижно.
Предчувствуя, что будет ответ с той стороны, я дал команду укрыться в окопах. Спрятались мы своевременно. По нашим кустикам немцы сначала стреляли из пулемёта, а затем послышался вой мин, уже знакомый мне с предыдущих боёв. Взрывы подняли столбы земли в десяти метрах от нас.
Надо уходить! крикнул я, и первым побежал в сторону траншей батальона. Снайпера последовали за мной. Траншеи находились не далеко, и мы благополучно добежали, не смотря на пулемётный и миномётный обстрел. Результаты нашей работы необходимо было отметить в снайперских книжках, поэтому мы обратились к первому попавшемуся нам на глаза офицеру. Он стоял в траншее в фуражке, не опасаясь быть замеченным вражескими снайперами. Им оказался тот самый старший лейтенант, который хотел меня расстрелять за сочувствие раненому немцу. Я его сразу узнал, он меня тоже. Когда мы к нему обратились, то он возразил, разводя руками:
Я же не видел ваших действий. Найдите свидетелей, тогда подпишу.
Ты мне не веришь? возмутился Санька. Мы же с тобой третий год вместе в окопах вшей кормим!
После этих слов офицер смутился и проговорил:
Ладно, давайте свои снайперские книжки.
Он достал из командирской сумки карандаш и стал расписываться, старательно выводя буквы. Саня ему диктовал:
Старшине запиши двоих. Он уже около сотни Фрицев уничтожил, но не успевает результаты записывать. Бывает не до этого. Подсчитай, сколько у него сейчас записано убитых фашистов?
Офицер посчитал, шевеля губами:
В книжке зафиксировано всего двадцать, а с этими будет двадцать два.
Затем виновато посмотрел на меня и, протягивая мне снайперскую книжку, проговорил:
Старшина, ты не обижайся за тот случай, сам понимаешь, был пьяный.
Я не ожидал подобного извинения, заверил, что уже всё забыто, и мы пожали друг другу руки. В книжке я прочитал его подпись «Капитан Карпов». Такая же фамилия была у маминой дальней родственницы в Данилове, поэтому я запомнил его фамилию. Сразу я не обратил внимания на погоны Карпова. На них красовались четыре звёздочки капитана. Оказалось, что он теперь капитан и командует батальоном, вместо погибшего Озерова. На войне многие офицеры быстро продвигались по служебной лестнице, и могли дослужиться до высокого звания, если повезёт и не убьют.
17 Дважды мог погибнуть
В город Гольдап наша дивизия не входила. Его штурмовали другие части. Двадцать первый полк теснил немцев вдоль железной дороги, ведущей в Растенбург.
Я ехал на штабной автомашине в кузове, крытом брезентом, по шоссе параллельно железнодорожной насыпи. Колонна остановилась в небольшом посёлке, а по Российским понятиям в деревне, так как домов здесь было не больше двадцати. На краю этого населённого пункта находилась производственная мастерская, во дворе которой стояли два комбайна и другая сельхозтехника. Дома тут были, в основном, кирпичные, от боевых действий они почти не пострадали, лишь на некоторых крышах я заметил расколотую пулями черепицу. Исполняющий обязанности командира полка, майор Котов, приказал устроить командный пункт и штаб в крайнем доме. Разведчики обследовали все дома и доложили, что жители ушли.
Не успели мы разгрузить штабное имущество, как радисты принесли радиограмму с приказом от Галицкого: «Отступить на исходные позиции». Котов по радио пытался связаться с ушедшими вперёд батальонами, но связи с ними не было. Тогда он отправил несколько человек из разведроты найти батальоны и вернуть их сюда.
Я спросил майора, что делать теперь снайперам, и он велел мне подождать в штабе, до выяснения обстановки. Имущество полностью с машин разгружать не стали, сгрузили лишь самое необходимое, возможно, придётся менять дислокацию.
Пока я отдыхал, сидя на диване, в дверях появился подполковник Приладышев. Вид у него был посвежевший, он только слегка прихрамывал.
Здравия желаю, товарищ подполковник! бросился ему на встречу Котов. Быстро вы подлечились.
Приладышев радостно обнял его, затем стал обниматься со всеми, кто находился в комнате, в том числе и со мной. Он смущённо сообщил:
Я самовольно покинул госпиталь, хотя врачи меня ещё не спешили выписывать. Рана моя почти зажила
Приладышев после этих слов снял сапог и показал нам забинтованную ногу, на чистом бинте виднелась кровь.
Пустяки, заживётпроизнёс он. Рана не значительная.
А что с командиром дивизии? Где он лечится? спросил Приладышева начальник штаба Соколов.
Он лечится в том же госпитале, где лечился я, пояснил подполковник, когда его выпишут не известно.
Хорошо отдохнули? вновь поинтересовался Соколов.
Надоело валяться, все бока отлежал. Единственная была радостьэто молоденькие санитарки вокруг. Смотреть на них приятно. Ущипнёшь иную девицу за заднее место, и душа радуется. Много ли старику надо
За разговорами прошло больше часу. Котов забеспокоился, что отправленные на поиск батальонов солдаты, не возвращаются.
Может батальоны попали в окружение? предположил он.
Вряд ли, уверенно проговорил Соколов. Если бы они попали в окружение, то нам было бы слышно шум боя, но пока тихо.
Сержпинский, может, ты сходишь до следующей станции? вопросительно посмотрел на меня Майор. Это километра три. Если их там нет, то возвращайся назад.
А что, больше послать некого? вмешался Приладышев.
Да ладно, схожу, согласился я и вышел на улицу. Мне не хотелось ставить в неловкое положение Котова перед Приладышевым.
День заканчивался, сгущались сумерки, и стало подмораживать. Я шёл по железной дороге быстрым шагом, чтобы не озябнуть. С северной стороны от Балтики дул холодный, сырой ветер. Пройдя расстояние с километр, я озяб и решил пробежаться. Как только прыгнул со шпалы на шпалураздался выстрел, и я почувствовал, ожёг около головы. Шапка упала. Мне удалось быстро скатиться с насыпи с противоположной стороны выстрелу. Стало понятнострелял снайпер. Пробежав вперёд, я выглянул из-за насыпи. Немец, наверное, решил, что убил меня, и спокойно вылезал из воронки от снаряда. Он находился в тридцати метрах от меня, и я сразу выстрелил. Мой не состоявшийся убийца упал вниз лицом, словно залёг, и не шевелился. Я боялся, что он притворяется, зарядил патрон с трассирующей пулей и сделал контрольный выстрел. Было видно, что пуля попала ему прямо в голову, затем я пошёл смотреть его винтовку. В снайперской школе нас учили стрелять из трофейных снайперских винтовок. И надо отметить, что наша винтовка стреляет дальше и более прицельно, но у немецкой винтовки мне нравилось то, что она была на килограмм легче нашей. Мне приходилось много ходить пешком, из батальона в батальон, поэтому я взял его винтовку и патроны к ней, давно о такой мечтал. Вернулся за шапкой и обнаружил на ней дырку. Снайпер промахнулся во время моего прыжка по шпалам. Дальше я пошёл по шоссе.
Становилось темнее, и меня охватил страх, всё же шёл один в чужом не знакомом, месте. За каждым придорожным кустом чудился вражеский снайпер. Но вот из-за поворота, вдали появилась колонна солдат, были слышны громкие голоса, но слов не разобрать. Я посмотрел в свой бинокль, чтоб понять, кто это, наши или немцы. Бинокль сильно увеличивал, в идущем впереди колонны человеке, я узнал капитана Карпова. Моё сердце радостно застучало: «свои».
Поравнявшись с колонной, я спросил Карпова:
Какие здесь в колонне батальоны? Вас ищет командир полка.
Карпов сказал мне, что об этом знает от посыльных, и что идут назад только два батальона, а третий, вместе с ротой сапёров на станции. Они сильно пьяные и не могут идти.
Почему же так произошло? удивился я.
На станции обнаружили цистерну со спиртом, вот они и накушались, объяснил капитан.
В разговоре я заметил, что капитан, и другие солдаты, были тоже выпивши. Поэтому они и разговаривали возбуждённо и громко. Свою прежнюю снайперскую винтовку, ставшую лишней, я отдал знакомому солдату. Он давно просил меня принять его во взвод снайперов.
Затем ко мне подошёл один из разведчиков, которого посылал майор Котов искать батальоны. Я попросил его, чтобы он сходил со мной на станцию, а то одному неповадно. Тот согласился. Его фамилия была Рябов.
Приблизившись к станции, мы услышали редкие выстрелы и лай собак. Рядом со станцией располагался такой же по размеру населённый пункт, как и предыдущий. Навстречу нам попались два пьяных бойца.
Что там за стрельба? спросил я.
Да просто ребята резвятся, ответили они и спросили, кто мы такие. Мы сказали, что посыльные от майора Котова, и что надо срочно третий батальон с этой станции эвакуировать.
Солдаты проводили нас до той самой цистерны, в которой нашли спирт. Из неё, через пулевые отверстия, струилась жидкость, а красноармейцы терпеливо ждали, когда она нальётся в подставленную тару. Вокруг я увидел много лежавших бойцов, уже напившихся не в меру. И те, что передвигались на ногах, тоже были готовы свалиться.
Я воспользовался случаем, и наполнил свою фляжку спиртом. В другом вагоне, как подсказали солдаты, находились продукты. Мы с Рябовым набрали полные вещмешки печенья, сигарет и консервных банок со шпротами. На картонных коробках было по-немецки написано, что это подарки солдатам от женщин Берлина.
Я перевёл Рябову, и он пошутил: «Всё правильно, Мы тоже солдаты. Значит, подарки нам адресованы».
С новым командиром третьего батальона, старшим лейтенантом Борисовым, я уже был знаком. Когда я его отыскал, то совсем стемнело. Он оказался не трезвее своих солдат. К нашему удивлению, на станции горели электрические фонари на столбах. Советская армия неожиданно здесь появилась, и немецкое командование не успело отреагировать.
При тусклом освещении мы стояли на перроне под фонарём и разговаривали. Я начал убеждать командира батальона, что надо срочно эвакуировать солдат назад.
Это приказ Приладышева, говорил я. Он вернулся из госпиталя, и может отдать тебя под трибунал, если что-нибудь случиться.
А что может случиться? Наши танки прогнали немцев к чёрту на кулички. Их даже не слышно, успокаивал меня, раскрасневшийся командир батальона.
У нас нет никого на флангах, продолжал я объяснять ситуацию, батальон могут окружить и пьяных солдат передушат голыми руками.
Борисов призадумался и сказал:
Попытаюсь найти машиниста из местных жителей. Гражданские не все сбежали. Может быть, на поезде батальон доставим в полк.
Рядом со мной стоял Рябов и, слушая наш разговор, ёжился от холода. Я тоже продрог. Когда комбат ушёл, мы решили зайти в ближайший дом, чтобы перекусить и погреться. Рябов даже успел глотнуть спирту, а мне очень хотелось попробовать консервы из шпротов. До войны, в Данилове, мы их иногда покупали. Предположив, что командир батальона не скоро решит поставленную задачу, и без нас солдаты не уедут, мы с Рябовым постучали в закрытые двери кирпичного, одноэтажного дома. Нам ни кто не открывал. Я крикнул по-немецки, чтобы открыли, и что мы ни чего не сделаем плохого. Но дверь не открывали. Тогда выстрелом из парабеллума пришлось сбить замок. Я первым вошёл в дом, подумав, что там никого нет. В темноте зажёг спичку и прошёл в прихожую. Меня обдало домашним теплом, пламя спички осветило в темноте верхнюю одежду, висевшую на вешалках. Тут я заметил детские и женские пальто и курточки. Вдруг сзади меня кто-то обхватил и начал душить. На мне было много всего навьючено, один вещмешок со шпротами чего стоил, я не мог нормально сопротивляться. «Где же Рябов?» задыхаясь в объятиях, с ужасом подумал я. А чья-то рука, уже доставала из кобуры мой парабеллум. Но вот, нападавший человек отпустил меня, и свалился на пол.
Рябов громко выругался, осветил помещение зажигалкой и, в его руке блеснул финский нож, который он тут же вытер об одежду лежавшего мужчины.
Я не мог стрелять в темноте, пришлось ножом, проговорил он спокойным голосом, и затем, увидев выключатель, зажёг электричество.
Человек в клетчатой рубашке лежал неподвижно на полу, а под ним быстро растекалась лужа крови. Рябов проверил все комнаты и сказал:
Ну вот, теперь нормально поужинаем, как культурные люди, за столом.
Первое, что мне бросилось в глазаэто чистота и уют в комнате. Обитатели этого дома, наверное, хорошо жили до войны. Мебель здесь была хоть и обычная, но новая, а в просторном буфете, за стеклом, стояло много красивой посуды. Над столом, за который мы сели, висел жёлтый, симпатичный, абажур. Я не отреагировал на случившуюся трагедию; к частым убийствам и смертям стал привыкать, достал из вещмешка трофейную еду, открыл норвежским ножом шпроты и стал есть. Рябов тоже открыл консервы своим ножом, которым только что убил человека. Финку он даже вытер плохо. Я хотел ему об этом напомнить, но промолчал, только подумал, что люди ко всему привыкают.
Ещё не успели мы закончить трапезу, как на улице кто-то крикнул по-немецки: «Ганс, ты дома? Выходи, дело есть!» Мы переглянулись и взялись за оружие. В дом, топая сапогами, вошли комбат Борисов, два солдата и немец в кожаной курточке и фетровой шляпе. Немец оторопел, увидев в прихожей, лежавшего в луже крови, хозяина этого дома.
За что вы моего соседа убили? воскликнул он, и его лицо искривилось от ужаса.
Ганс был хорошим, мирным человеком, он и комара не обидит, причитал немец. Дальше он бормотал какие-то фразы, которые я не понял.
По-немецки я объяснил ему всё, что произошло.
Не надо, старшина, оправдываться, остановил меня комбат. Они первые войну начали, а на войне всякое случается
Я перевёл слова Борисова. Фриц, так звали этого гражданского, стоял, понурив голову. Он не слышал меня, его мысли были заняты другим. Затем он снова начал говорить плаксивым голосом:
У Ганса жена и трое детей, два дня назад он отправил их в эвакуацию, а сам остался здесь по приказу коменданта. Ведь он машинист. Где вы теперь найдёте машиниста
А ты кем здесь работаешь? спросил я Фрица.
Я простой кочегар, бросаю уголь в топку паровоза. Я никогда паровозы не водил, объяснил немец.
Всё это я перевёл комбату и высказал своё мнение, что Фриц должен знать, как управлять паровозом, просто теоретически.
Тогда объясни ему, сказал комбат, если он не повезёт нас, в поезде, за машиниста, то будет расстрелян.
Услышав угрозу из моих уст, Фриц угрюмо задумался и, в конце концов, согласился.
На станции стоял эшелон из десятка вагонов, среди которых была цистерна со спиртом. Многие вагоны оказались пустыми, и мы стали туда загружать пьяных солдат. Тех, кого не удалось привести в чувство, затаскивали на руках ходячие солдаты. Иногда заносили на носилках, словно раненых. Чтобы контролировать машиниста, мы с комбатом сели в паровоз, я в качестве переводчика. В топке паровоза разожгли с помощью дров уголь, после чего появился пар. В движение стальную машину привели не сразу, потребовалось время, чтобы Фриц разобрался в рычагах, и чтобы пар набрал силу. Наконец, поехали на восток, постепенно набирая скорость.
Мы, даже можем на этом паровозе уехать домой, в Россию, пошутил я.
Не получится, возразил Борисов. В СССР железнодорожная колея шире на десять сантиметров, чем в Европе.
Мои нервы к концу событий требовали разрядки, и я решил глотнуть спирту. Комбат был тоже не против, составить мне компанию. Но вдруг, вспомнив что-то, он меня спросил:
Ты, в котором часу набирал спирт?
Наверное, около восемнадцати часов, потому что быстро темнело, ответил я.
Дело в том, что перед этим в цистерне утонул наш боец, рассказал мне о несчастном случае Борисов. Этот боец хотел ведром через люк зачерпнуть спирт и сунул туда голову. От спиртового газа он потерял сознание и свалился прямо в люк. Так что я спирт пить не буду, брезгую.
Узнав об этом, я вылил спирт из окна паровоза. Эшелон двигался медленно, со скоростью чуть быстрее пешехода. На освещённой фарами дороге, через рельсы пробежал заяц. Я подумал, что где-то здесь меня чуть не убил вражеский снайпер и рассказал комбату о моём поединке с ним.
Тебе здорово повезло, удивился Борисов. Жаль, что нечего выпить по такому случаю. Ты сегодня дважды мог погибнуть, напомнил он мне.
Минут через двадцать, тридцать поезд подъехал к станции, где располагался штаб полка. Машиниста мы поблагодарили и отпустили домой, но идти назад ночью он побоялся, остался ждать до утра. Пьяные солдаты крепко спали в вагонах, их тоже оставили там досыпать.