Рано утром Александр Михайлович постучал нам в окно, как договаривались, и мы проснулись. Гости спали на кроватях, а хозяева на полу, на матрасах, набитых сеном. Просыпаться не хотелось, Саша с Вовой так и остались дома досыпать. Бабушку тоже уговорили остаться готовить обед. Сёстрам мама выдала свою старую одежду, чтобы в лесу они не боялись испачкаться. Для Ивана Александровича нашли папины резиновые сапоги, которые протекали, да залатанный плащ. Выглядел он в этой одежде смешно. Тётя Павля всех тихонько предупредила, чтобы не смеялись, а то он обидится и с нами не пойдёт.
Костыгов ждал нас возле калитки, с большой плетёной корзиной. У нас такая корзина имелась только у папы, у остальных были маленькие корзинки. Радостно поприветствовав друг друга, мы пошли толпой по освещённой утренним солнцем улице. Идти решили в «Коровники». Так назывался лес, вплотную подступавший к городу.
Наш маршрут пролегал по улице «Володарского». Я любил раннее утро, когда поют петухи, лают собаки и мычат коровы, как в деревне. В Данилове многие горожане держали скотину, хотя сено приходилось заготавливать на дальних лугах. В центре городских кварталов располагались огороды. У моих родителей тоже был огород, и они держали гусей, уток и куриц. Молоко мы брали у наших соседей, имевших корову.
В конце улицы «Володарского» мы обогнали большое стадо чёрно-белых коров. Среди них брели козы и овцы. С улицей «Володарского» пересекалась улица «Земляной вал». Иван Александрович прочитал табличку, прикреплённую на углу одноэтажного дома, и спросил папу:
Почему так улица называется, ведь нет ни какого вала.
В семнадцатом веке земляной вал был, ответил папа, но его разрушили Поляки и весь Данилов они сожгли. Я в огороде копал яму и видел чёрный слой в земле. Значит, пожар действительно был.
А кто Данилов основал и когда? вновь поинтересовался Иван Александрович.
У меня есть приятель, Белосельский, стал рассказывать папа, он работает в школе учителем истории. Его дед по отцовской линии, был священником. И его предки с давних пор тоже были священниками. Из поколения в поколение в их семье передавались предания об истории Данилова. Так вот, основан наш город был сыном князя Александра Невского, Даниилом. Он ехал со своей свитой в Архангельск по торговым делам и остановился на ночлег в селе «Пелендово». Эти места ему очень понравились, на обратном пути он построил здесь княжеские палаты. С тех пор село «Пелендово» стало называться селом «Даниловым», в честь князя Даниила.
За разговорами мы быстро дошли до окраины города. Сразу за «Конной» площадью стали попадаться среди домов, сосны. Создавалось впечатление, что город сливается с лесом, потому что на окраине, за домами, начинался сосновый бор, а за ним смешанный лес.
Ты, Серёжа, много знаешь об истории своего города, сказал Иван Александрович, Наверное, знаешь почему лес, куда мы идём, называется «Коровники».
Знаю, уверенно произнёс папа. В этом месте князь Даниил устроил скотный двор, отсюда такое название.
Мы вышли на тропинку, ведущую по краю леса. Слева лес, а справа большая поляна. Папа пояснил:
Это место тоже имеет историческое название. Это «Красный луг». Здесь Даниловцы приняли бой с Монголами. До сих пор люди находят на красном лугу наконечники стрел и обломки сабель.
Папа закончил свой рассказ, когда мы углубились в лес. Женщины отделились, Костыгов тоже отошёл от нас, чтобы не мешать, друг другу искать грибы. Вдруг Иван Александрович закричал: «Павля! Иди скорей сюда, я гриб нашёл!» Тётя Павля подошла к нему:
Ну, показывай.
Дядя Ваня с гордостью вынул из своей корзины маленький подберёзовик.
Во, какой, смотри
А у меня уже три таких, сообщила тётя Павля мужу, и показала ему свою корзинку. Иван Александрович как-то сник и, оправдываясь, сказал:
Конечно ты, Павля, лучше грибы ищешь, ведь у тебя большая практика. А я вырос в Москве.
Чем дальше мы шли по лесу, тем больше попадалось грибов, особенно когда начался смешанный лес, где берёзы росли вместе с ёлками. Часа за два мы наполнили все свои корзины.
Главное, что мне запомнилось из того дня, это разговор мужчин о политике. Выйдя на берег нашей местной речки «Пеленды», мы устроили привал. Все сели на траву, достали взятую с собой еду: хлеб, зелёный лук, молоко, варёные яйца и картошку. Кто-то сказал: «Как хорошо мы стали жить, только бы не было войны». Люди предчувствовали угрозу войны. Об этом можно было услышать везде: в поезде, в бане, на рынке. Международная обстановка складывалась так, что в неизбежности войны редко кто сомневался. Ведь в то время, пока я учился восемь лет в школе, постоянно шли войны. Это Халхин-Гол на Дальнем востоке, война в Испании, Финская война, Польская компания, одна сменяла другую. Многие соседи и знакомые Даниловцы погибли в этих войнах, иные возвращались с орденами и медалями, на зависть нам, мальчишкам. Народ понимал, что Гитлер не надёжный партнёр, и Сталин зря заключил с ним договор о не нападении.
Сидя в живописном месте, на берегу речки, мужчины бурно обсуждали последние события, о чём слышали по радио, читали в газетах и где-то узнали в разговорах. Костыгов так прямо и заявил, что Сталин совершил большую ошибку. Он заключил мирный договор с Германией и отправил туда несколько эшелонов с хлебом. При этих словах Костыгов испуганно огляделся по сторонам, но кроме нас вблизи никого не было.
Да, вы правы, согласился с ним Иван Александрович, Нашему правительству необходимо налаживать дружбу с Англией и Америкой. Ведь Гитлер маньяк. Он уже завоевал Чехословакию и Польшу, а теперь может повернуть на нас.
Как потом оказалось, все эти опасения были не напрасны.
2 Начало войны
В Загорск я приехал накануне последнего экзамена, 21-го июня 1941 года. Жил я на съёмной квартире, с двумя однокурсниками, в деревянном доме. На следующий день мы решили встать пораньше, чтобы ещё раз почитать учебники. Для этого ребята не выключили радио, надеясь, что оно, как обычно, начнёт работать в шесть часов утра и разбудит нас гимном Советского Союза. Но голос диктора разбудил нас в четыре часа.
Так мы узнали о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. В тот момент мы отнеслись к этому спокойно без лишних эмоций. Но уже после войны, и до сих пор, как это ни странно, я не могу спокойно слышать в кино объявление войны или дня Победы. Комок к горлу подкатывает.
Экзамены, конечно, отменили и мы с ребятами со всего училища, отдельными группами направились в райвоенкомат. Народу там собралось очень много, как первого мая на демонстрации. Нас оттуда, естественно, выгнали, так как никому ещё не исполнилось восемнадцати лет. Народ в толпе возбуждённо обсуждал новость о начале войны. Слышались возгласы: «Советский Союз сильнее Германии. Да мы их шапками закидаем. Войну в три месяца закончим и разобьём Гитлера» Вернувшись в училище, мы узнали, что решением райкома комсомола, весь наш курс мобилизовали на военный завод11, чтобы заменить рабочих, уходящих на Фронт. Завод находился в лесу, в сорока километрах от Москвы и тридцати километрах от Загорска. Его цеха были под землёй, в которых изготавливали противотанковые гранаты. Работать приходилось почти без выходных, по двенадцать часов в сутки. Из Загорска на завод мы ездили рано утром на рабочем поезде, иногда под бомбёжкой. Через пару месяцев мне дали первый выходной, и мы с приятелем поехали в Москву, просто так, из любопытства.
Москва уже находилась на осадном положении и сильно изменилась. Год назад я приезжал сюда поступать в промышленнохудожественное училище, имени Калинина. Однако поступить в это престижное учебное заведение мне не удалось. Все экзамены сдал на пятёрку, а диктант по русскому языку написал на двойку. Оттуда мне посоветовали ехать в Загорское художественное училище, где экзамены ещё не начались. И теперь, второй раз, попав в Москву, я увидел её другую. Большие окна магазинов, почти везде были закрыты мешками с песком. Мы с товарищем, озираясь по сторонам, пошли от Ярославского вокзала по направлению к центру. Пройдя немного, наткнулись на баррикаду, перегородившую улицу. Оставался лишь проход для трамваев. Перед баррикадой стояли противотанковые ежи, сваренные из рельсов. Над городом, ближе к центру, висели стратостаты, чтобы мешать самолётам противника бомбить. Стратостаты выглядели как огромные бочки, висящие в небе, и удерживаемые канатами, чтобы не унёс ветер. Про то, как они устроены, мы не раз слышали по радио, но наяву видели впервые. Они на нас произвели сильное впечатление. Из-за этих бочек самолёты не могли снизить высоту полёта, а свысока бомбы падали не прицельно, мимо нужного объекта. И вот, возле многоэтажного здания, мы увидели авиационную воронку больших размеров. Здание заметно не пострадало, только в окнах выбило стёкла. Кругом копошились люди, они заваливали яму и ремонтировали окна. Несколько прохожих, как и мы, остановились посмотреть на происходящее. Солидный мужчина в шляпе, держал даму под ручку и испуганно ворчал:
Ты сделала глупость, что не уехала со своими служащими. Я же тебе говорил, скоро в Москве будут немцы. Посмотри, они уже центр бомбят!
Услышав эту речь, два парня, стоявших рядом, начали грубо требовать у мужчины документы. Они обвинили его в разжигании паники. Мужчина стал протестовать:
Вы кто такие? Почему я должен предъявлять вам документы?
Один из парней показал ему удостоверение сотрудника НКВД. Чем всё это закончилось, не известно, так как мы испугались и поспешили назад к вокзалу. У нас не было с собой никаких документов, а уличные патрули часто проверяли их у прохожих.
На обратном пути мы увидели возле продовольственного магазина длинную очередь. Там можно было купить кое-что из продуктов за деньги, хотя действовала карточная система. У нас были с собой деньги, и мы встали в очередь. Рядом, на столбе, висел громкоговоритель. По радио начали передавать сводку «информбюро». Грозный голос Левитана сообщил, что наши войска, в ходе кровопролитных боёв, оставили город Можайск. Это означало, что до Москвы немцам рукой подать. Многие женщины в очереди заплакали. Из их возгласов стало ясно, что они переживают за своих сыновей и мужей, которые в этот момент гибнут на фронте.
Домой в Загорск, мы с приятелем вернулись усталые, словно после смены, но зато купили соли, хлеба и набрались впечатлений.
Наступила осень сорок первого года. Немцам удалось совсем близко продвинуться к Москве: от нашего завода фронт проходил всего в восьми километрах, даже было слышно иногда канонаду. По этой причине начальство решило эвакуировать завод на Урал. Кто не желал туда ехать, мог взять расчёт. Я уволился и отправился домой, пристроившись к эшелону нашего завода. Путь на восток лежал сначала мимо Ярославля, а затем мимо Данилова. В Ярославле жили братья моего отца, Павел и Глеб. Я планировал воспользоваться случаем и навестить их. Первые два вагона в эшелоне были пассажирские. Их заполнили рабочие завода и беженцы из Москвы. Меня туда не пустили, там было очень тесно, пришлось сесть в тамбур последнего товарного вагона. Здесь тоже было многолюдно. Поезда в те времена ездили с небольшой скоростью. За время пути ноги устали, негде было присесть из-за тесноты, во все щели дул ветер и я заметно продрог. Прижавшись к стенке, немного вздремнул, мне даже что-то приснилось, вроде, как приехал в Данилов.
Приятное сновидение прервалось от раздавшегося громкого хлопка снаружи. Вагон даже качнуло. Кто-то крикнул: «Бомбят!»
Парни из тамбура, как по команде, стали выпрыгивать на ходу. Я последовал за ними, упав на землю, ушиб, колено, но через силу побежал в сторону кустов. Эти ребята все были рабочие завода и мои сокурсники. У нас уже имелся опыт спасаться от бомбёжки. Когда нас бомбили в пути на работу, тогда всё проходило без жертв. На этот раз бомба угодила прямо в паровоз. На наших глазах вагоны лезли друг на друга и загорались. Не многим удалось выбраться из вагонов, но юнкерсы, развернувшись, добивали их из пулемётов. Не добежав до кустов, я стоял во весь рост, глядя на происходящее. Ребята кричали мне: «Ложись!» Но я не реагировал. Юнкерсы возвращались, чтобы вновь нас обстрелять. Тогда один из парней подбежал ко мне и силой повалил на землю. В этот момент над нами пронеслись самолёты, посыпая землю пулями. Когда они улетели, мы не сразу пришли в себя, долго глядели на разбитый, дымящийся эшелон, пока истошные крики людей не привели нас в чувство. Когда мы спрыгнули с поезда, то он проехал вперёд, поэтому нам пришлось к эшелону пройти по бурьяну метров сорок. Мы пошли туда, чтобы помочь пострадавшим, хотя сами были не опытны в таких делах. Возле эшелона нам открылось ужасное зрелище. На проводах электролинии висели человеческие кишки, пахло жареным мясом, кругом лежали убитые и раненые. Мне запомнилась маленькая девочка лет пяти, с голубым бантом в волосах. Она лежала возле убитой матери, и, обнимая её за шею, плакала.
Мама, пойдём домой, ножки больно! кричала она. Ножки у неё были оторваны, и она при нас потеряла сознание.
Спасти девочку не удалось. Вскоре к месту трагедии прибыл следующий эшелон, там были медики. Они оказали помощь, раненым, оставшимся в живых. Мне хотелось поскорей покинуть это страшное место. Впереди было видно какую-то станцию. Я пошёл по шпалам железной дороги, не дожидаясь, когда починят разбитые рельсы и, прибывший эшелон поедет дальше. Моё шоковое состояние стало ослабевать. В тот момент, когда всё ужасное происходило, я не проявлял эмоций, и теперь слёзы вдруг хлынули из глаз. Я рыдал до самой станции. Её название «Семибратово», я узнал по придорожному указателю, и потом, оттуда, на товарнике, добрался до Ярославля.
В Ярославль товарный поезд пришёл быстрее, чем я ожидал. Рядом с вокзалом, на улице Свободы, жил младший брат папы, Глеб. В тот день он работал, и дверь мне открыла его жена Клава. Вид у неё был недовольный и не приветливый. Раньше, когда мы с родителями приезжали к Глебу в гости, она всегда была очень гостеприимной. Клава усадила меня за стол, быстро приготовила яичницу, открыла банку рыбных консервов. Эта щедрость меня удивила, она не соответствовала её хмурому виду.
Давай ешь, сухо сказала Клава и села напротив меня, устало зевая. Я поинтересовался, отчего она такая грустная.
Чему радоваться, ответила она, ведь война.
Я понял, что Клаве сейчас не до меня, и, отказавшись от второй чашки сладкого чая, пошёл к Павлу.
Жил Павел на Красной площади, не далеко от реки Волги, в элитном доме с аркой. В этом доме, в основном, жили крупные начальники и специалисты. Павла я дома застал. Он с двумя друзьями играл в карты. Радостно обнимая меня, он сообщил, что завтра уходит на войну.
Хоть ты меня проводишь, и заберёшь мои вещи. По повестке я должен, к восьми часам, прибыть на сборный пункт, на станцию «Приволжье».
Работал Павел, как и Глеб, на резиновом комбинате. Глеб был начальником смены, а Павел инженером по технике безопасности.
Друзья вскоре ушли, и, оставшись одни, мы долго беседовали. Я рассказал о своих приключениях и бедах. Когда сообщил о той бомбёжке и гибели маленькой девочки, то Павел нахмурился и, сжав зубы, сказал: «Скоро буду бить этих гадов». Пока мы разговаривали, на улице стемнело, и послышался вой сирены. Ярославль часто бомбили, особенно железнодорожный мост через Волгу и резиновый комбинат. Наши зенитки отгоняли вражеские самолёты, не давали им попасть в цель. Фашисты сбрасывали бомбы мимо и улетали прочь. Павел сообщил, что им всё же удалось разбомбить контору резинового комбината, были уничтожены важные документы и трудовые книжки работников. Но производственные здания не пострадали. Комбинат продолжал работать, давая стране искусственный каучук, необходимый для изготовления автомобильных шин. В разговоре Павел мне признался, что недавно его вызывали в горком партии, а затем в обком и предлагали занять пост директора комбината, но он противился этому.
Почему? удивился я. Ведь хорошо быть директором.
Дело в том, пояснил Павел, что предыдущего директора арестовали и расстреляли за саботаж. Нашему комбинату, в связи с войной, увеличили план вдвое. А это не реально. Чтобы от меня отстали, я подал заявление в военкомат о добровольном вступлении в коммунистическую дивизию. Пусть меня немцы убьют, а не свои. Я не хочу стать врагом народа, и чтобы мои родственники пострадали.
Павел долгие годы дружил с красивой женщиной, актрисой Волковского театра, и я спросил, будет ли она его завтра провожать.
Мы с ней недавно расстались, с грустью произнёс Павел. Её вызывали в НКВД и поручили следить за мной, сообщать, что я говорю, с кем дружу. Она очень испугалась, и мы решили больше не встречаться.
Электричество отключили, и Павел зажёг свечу. Освещённое красноватым отблеском, лицо его, выглядело мужественным. Как и папа, он часто смотрел изподлобья. Эта привычка создавала впечатление о нём, как об угрюмом человеке. На самом деле он был очень добрым и общительным. Наш разговор прервался из-за взрывов, прогремевших где-то не далеко. С замиранием сердца, я прильнул к окну, пытаясь разглядеть, что там происходит. Везде было темно, силуэты зданий едва различались.
Да не бойся, успокоил Павел. На нас они не будут бомбы тратить. Ты, наверное, голоден? спохватился он и предложил мне сладких сухарей к чаю. Весь свой паёк он скормил друзьям, и остались только сухари. За чаем мы снова разговорились, и я задал вопрос: