Избегая встречи с Весной и в то же время страстно желая этого, я несколько раз видел ее в окне с флагом и каждый раз уходил, делал вид, что не замечаю ее. Я пытался заглушить в себе это чувство, найти равновесие, но девушка в окне была сильнее. Нет, в ней не отцовская кровь. При этой мысли меня охватывала радость. Веря в это, я находил оправдание своему греху и надеялся, что об этом никто не узнает.
Потом впадал в другую крайность. Вспоминал, как крепкие руки товарищей качали меня, и тогда ясно слышались их слова: «Отцова кровь!»
Сколько раз я решался встретиться с ней, прийти, как обещал. Но что-то мешало мне, внутренний голос осуждал это решение, считал его изменой народу. Я колебался, эти противоречия мучили меня, как бы издевались надо мной.
Около полуночи, крадучись, я вышел на улицу как будто прогуляться, скрывая от самого себя свое истинное намерение. Ночь стояла темная, небо с запада обложили черные тучи. Волнами набегали частые молнии, заливая горы отблесками вспышек. Дом Сильного белел во тьме. Беспокойная ночь только подчеркивала его величие. Вспышки молнии освещали меня, единственного ночного свидетеля надвигающейся бури. Я вздрагивал, боясь, что тысячи глаз из сельских домов следят за мной, за моими запретными шагами к дому Сильного. Вспышки молний, как нарочно, участились, и, наверное, вся Витуна видит меня. Я иду, закрывая глаза, чтобы хоть для себя создать обманчивую темноту, если уж ночь не дарит ее мне.
В доме Сильного открылось окно. Я знал, что это Весна. Она даже в эту грозовую ночь осталась верна своему окну и флагу, которым ветер хлестал по стене. Мне казалось, что я заблудился в чужой земле, отвергнутый своими обманутыми друзьями. Из страха, что Весна увидит меня, я побежал. А когда отбежал, пожалел: не упустил ли я момент, который, может, больше никогда не повторится? Я в волнении остановился под каким-то деревом, не в силах примириться с тем, что и эта ночь для меня потеряна. Большой дом, как бы вздрагивающий при вспышках молнии, звал, притягивал меня к себе. Я ждал долго, и вот небо начало утихать, охваченная яростью ночь уходила. Дом постепенно погружался во мрак, теперь уже изредка разрываемый отблесками далеких вспышек.
Немного успокоившись, я пошел обратно, но возле дома меня снова охватило волнение. Я хотел быстрее пройти мимо, но заметил в дверях фигуру девушки. Решил проскочить, сделав вид, что не замечаю ее, хотя знал: вернусь сюда снова, даже если она меня не остановит. Взволнованный присутствием девушки, я сделал несколько шагов и остановился. Ее голос меня вывел из оцепенения:
Испанец, это ты?
Я.
Похоже, не держишь слова. Ты не забыл свое обещание?
Нет, ответил я неуверенно. Понимаешь, противник хоть и не нападает, но держит нас в напряжении. Я не рассчитывал провести здесь и одной ночи, но вот каким-то чудом живем в селе целую неделю. В этом причина
Весна рассмеялась:
Может, нападут этой ночью.
Не думаю. До сих пор ночь всегда помогала нам.
Кому помогает день, кому ночь. А мне вот ни одно, ни другое. Давай войдем в дом. Здесь нас могут заметить.
Пусть замечают. Нам нечего скрывать.
Может, и есть что. Разговор со мной может тебе напортить. Доверие легче потерять, чем приобрести.
Этого не случится.
И я в этом больше чем уверена. Но все же лучше, если нас никто не увидит. Пойдем в дом, прошу.
Никто нас не увидит. Я же тебя почти не вижу.
Сейчас только я заметил, что обращаюсь к ней на «ты».
Перед домом Сильного! В полночь, Испанец! Пойдем внутрь. Я должна с тобой поговорить. Думаю, в такую ночь тебя никто не заметил. Я слежу за тобой вот уже несколько дней. Пройдешь, вернешься и снова пройдешь и вернешься. А прийти не решаешься. Это хорошо, что ты стеснительный. Но не бойся, днем я тебя не остановила бы. Что заставило тебя выйти на улицу в такую ночь? Тебя выдали только вспышки молнии. Видишь, бог мой приятель: это он тебя обнаружил.
У тебя обо мне отличные сведения, сказал я.
О да! Я даже знала, когда появишься, промчишься мимо дома, и знала, что не обернешься, когда я открою окно, что целый час проторчишь под грушей. Как ты думаешь, откуда я знала об этом? Когда я услышала о тебе, чужом человеке, студенте, обрадовалась. Верила, что в один прекрасный день встречу тебя. Не удивляйся, я следила за тобой, не спуская глаз, и устроила тебе засаду. Не может быть, чтобы и ты не знал обо мне. Когда о ком-нибудь составится мнение, хорошее или плохое, некоторые люди принимают его как непреложную истину. Если ты таков, каким я тебя считаю, то ты не пройдешь с закрытыми глазами мимо того, что случилось в тот день перед этим домом. Я не играла ни тогда, ни сейчас. Иногда люди добровольно идут на смерть, чтобы доказать какую-либо свою истину
Пойдем в дом, предложил я сам.
Весна ввела меня в комнату, со вкусом обставленную. При свете привернутой керосиновой лампы поблескивала хрустальная люстра. Я подумал, что Весна нарочно не включила электричество, и подошел повернуть выключатель. Но свет не зажегся.
Не трудись. В тот день, когда вы вошли в село, рабочие сразу же отключили ток. Ты, наверное, не знаешь, что это единственный дом в местечке с электрическим освещением. Его провели несколько лет назад с лесопилки. Можно бы было осветить всю долину, но отец не позволил. Он не хотел, чтобы его дом был похож на другие.
Рабочие сделали правильно. Сейчас война. Темнота своего рода наш союзник.
Да, но не темнота этого дома, Испанец. Она слишком мрачна. Даже его свет свет мрака.
А ты философ.
Это не философия. Слишком уж мрачна темнота нашего дома, повторила она.
Почему? Не понимаю тебя.
Не понимаешь меня? Этого я боюсь больше всего. Смогу ли я здесь, в этом доме, дождаться человека, который поймет меня? У меня нет иного греха, кроме того, что я дочь своего отца. Разве я могу отрицать, что во мне его кровь? Я могу от него отречься, проклясть его, но разве это порвет мою связь с ним? Люди не признают этого. Уже годами слышу все тот же шепот: отцова кровь. Я здесь как пленник, окруженный стеной ненависти. Можно ли придумать более тяжкое наказание? Разве дети выбирают себе родителей?
Настоящий человек, Весна, всегда виден.
Это прописная истина. Она как утешение или наказание для того, кто в ней ищет лекарство. Я же не хочу ею лечить себя.
Чем я могу тебе помочь? В сущности, я даже не знаю, чего ты хочешь от меня.
Действительно, я еще ничего не сказала, не подошла даже к началу, разбросалась в общих рассуждениях, обходя главное.
Хорошо, тогда начни.
До начала еще далеко. Почти двадцать лет. О моем отце ты слышал многое. Возможно, он не хуже и не лучше других. Но такое обобщенное суждение слишком односторонне.
Прозвище «Сильный» возникло вместе с этим домом, с постройкой четвертого этажа. На Витуне еще никогда не строили таких домов. Отец хотел, чтобы дом был четырехэтажным, самым высоким в этом краю. Еще до постройки дома в горах появилось много отцовских предприятий и лесопилок. Сегодня у него их десять. Беда еще и в том, что отец был раньше простым возчиком. Удивительно, что он и не стыдится своего происхождения, как это часто бывает с другими выскочками, когда они разбогатеют. Даже наоборот, он такую перемену в своей жизни ловко использует перед рабочими, ссылаясь на свой пример, на свою былую бедность им, дескать, тоже открыт путь к богатству. Как он в действительности разбогател, навек останется тайной. Ходят разные слухи, от самых наивных будто он нашел клад червонцев, до более вероятных, за которыми стоят кражи и грабежи. Это навсегда останется нераскрытым, как не было раскрыто, куда исчезали в горах стада волов, кто три десятка лет назад обокрал общинную кассу. А я вот, как видишь, родилась. Родилась в этом доме, под его звездой и его клеймом. Уже с раннего детства меня вне этого дома везде окружала ненависть. Ты еще хорошо не знаешь нравов наших гор: они суровы, как и его климат. Здешняя природа накладывает свой отпечаток на людей с детства. Детская ненависть так же сильна, как и ненависть взрослых. Я с ней столкнулась еще в начальной школе. И тогда я в глазах ребят была дочерью Сильного, отцова кровь, такой же осталась я сейчас в глазах взрослых. Ненависть окружающих ко мне была глубокой и отстоянной.
Я пыталась пробиться в круг детей, моих сверстников, не понимая, за что меня так ненавидят. Постоянно преследовавшая меня кличка «дочь Сильного» вначале мне не мешала. Но однажды, я хорошо запомнила это, во время девчоночьей игры возле школы две девочки вертели веревку, а остальные подбегали и прыгали через нее. Я стояла в стороне, не решаясь принять участие в игре. Веревочка крутилась все быстрее и быстрее. Девочки прыгали. Я тоже начала радостно подскакивать на месте. Забыв обо всем, я включилась в игру. Но веревка, пролетев у меня под ногами всего один раз, упала на землю. Девочки перестали ее вертеть и молча, с презрением смотрели на меня. Я, посрамленная, отошла в сторону. Игра продолжалась.
Я пожаловалась матери. Спросила, почему дети ненавидят меня. Что могла она мне ответить? Утешала, ласкала, плакала вместе со мной. По ее совету я пошла к отцу и все ему рассказала. Он рассмеялся: «Плачешь, потому что тебя ненавидит деревенщина? А за что им любить тебя? Когда слуги любили своих господ? В другой раз не связывайся с ними, не смей играть. Я, дочка, играю с их отцами, но эта игра иного рода, тебе не понять. Так играть с ними будешь и ты когда-нибудь, когда вырастешь. Твое сердце еще мягкое, но ничего огрубеет. Мягкие сердца не для настоящих людей. На ненависть надо отвечать ненавистью, и на любовь иногда тоже»
Она замолчала, а я невольно посмотрел на часы. Два часа ночи. Весна заметила, как я взглянул на часы.
Я затянула рассказ. И все же прошу, выслушай меня.
Продолжай, на часы я посмотрел машинально.
Отъезд в гимназию был для меня спасением. Там впервые я вошла в среду сверстников. Никто не знал о моем отце, но я все время чего-то боялась. Каждый год на каникулы приезжала домой. Витуна почти не менялась. Отец все богател, появлялись новые лесопилки, предприятия, а в деревне росла нищета. Не изменилась и взаимная ненависть. Вся наша семья жила под именем Сильного: Сильный, жена Сильного, сын Сильного, дочь Сильного. Наших настоящих имен никто и не упоминал. Чем старше я становилась, тем глубже уходила в тень этого имени. Чем становилась сознательнее, тем мучительнее были мои страдания. Своего отца я больше ненавидела, нежели любила. Из отцовских дел, а не из книг я поняла, как к человеку приходит богатство. А два года назад поступила в университет в Загребе, на философский факультет
Тебе, видно, на экзаменах больше повезло, чем мне. А потом была Испания Ничего, еще будет время.
Твои экзамены лучше моих, товарищ Испанец. Почему у меня не появилось такой возможности?
У нас будут серьезные бои, Весна. Скоро и тебе предоставится возможность.
Здесь нет.
Зависит только от тебя.
Ошибаешься. Я никого не могу заставить мне поверить.
Продолжай рассказ. У меня такое впечатление, что о самом важном ты не сказала.
Это правда. У меня много причин бояться, что и ты мне не поверишь. Не смогу тебе дать никаких доказательств. Слушай дальше Университет был для меня словно вторым рождением. Демонстрации и стычки с полицией давали возможность каждому студенту показать, к какому лагерю он принадлежит и чего стоит. Шла и я со всеми, боролась, как умела. Ты знаешь, как это происходило? Полиция гналась за нами, топтала лошадьми, избивала и бросала в тюрьмы. Пребывание в тюрьме я считала большой честью, но все же боялась. Я много слышала о тюрьмах и пытках. Из тюрьмы люди выходили и с поднятой головой, и со склоненной. Постоянно меня мучила мысль: выдержу ли, если попаду туда? Однако страх тюрьмы не заставил меня отказаться от участия в демонстрациях. Когда студенты бунтовали, шла с ними и я, когда толпа бежала, вместе с другими бежала и я. Однажды завязалась крупная схватка с полицией. В суматохе меня так сильно ударили полицейской дубинкой по спине, что помутилось в голове. Но я удержалась на ногах и бросилась на полицейского. Когда он замахнулся вторично, я схватилась рукой за дубинку, чтобы отнять ее. И мне бы это удалось, если бы на меня не навалились еще несколько человек и не начали бить, куда попало. Я без сознания свалилась им под ноги. Когда очнулась, вокруг царил мрак одиночной камеры. Я улыбнулась: неужели это возможно? Я, дочь Сильного, в тюрьме! Мог бы кто на Витуне поверить этому?
Из соседних камер доносились удары и стоны. Выдержу ли я, когда очередь дойдет и до меня? Это меня мучило. Клялась жизнью, что не сдамся и не пророню ни слова. Но все же было страшно. Ждать пришлось недолго. Начали бить и меня. Расспрашивали обо всем. Лучше тебе и не рассказывать. Наверняка ты побывал в руках нашей полиции.
Да. Перед Испанией.
Тогда ты их знаешь.
Не особенно. У меня не хватало смелости отнимать у полицейских дубинки.
И мне не удалось отнять.
Зато ты их попробовала.
Товарищи меня хвалили. Но моя радость не была полной. Боялась, что они узнают об отце. Я ведь замечала, что о некоторых встречах мне не говорят. Меня это мучило, я видела, что мне верят и все же что-то скрывают. Все больше боялась: а вдруг узнают об отце и объявят мне бойкот?.. Я ведь с детства знала, что такое бойкот, но в университете это пострашнее.
Никогда не забуду случай с одним студентом. Его задержали вместе со мной. Пока он сидел в тюрьме, вокруг только и говорили, что о его геройском поведении. Но вдруг за день-два до его освобождения нам сказали, чтобы мы сторонились этого парня. При встрече все отворачивались от него, как от прокаженного. На его «здравствуй» никакого ответа. Все его попытки объясниться с нами, заговорить с кем-нибудь были напрасны.
Во время обыска у него на квартире нашли манифест и пачку прокламаций. В полиции истязали его, требуя выдать человека, давшего ему весь этот материал, но не добились ни звука. А в соседней камере сидел его друг, которого обвиняли, что он распространяет запрещенную литературу. В его камере допросы не прекращались ни днем ни ночью. Палачи, один искуснее другого, старались заставить его заговорить. Удары и стоны неслись по всему этажу, пугая тех, до кого еще не дошла очередь. Спустя месяц в камере все стихло. Среди заключенных прошел слух, что сидевший там товарищ умер под пыткой. Это была хорошо задуманная ловушка полиции. В действительности этого коммуниста ночью, тайно перевели в другую тюрьму и распустили слух, что он умер. И тут наш герой, которым все восхищались, решил признаться, чтобы облегчить себе пытки, что, дескать, получил манифест и листовки от товарища, который скончался. А мертвого ведь полиция не станет истязать. Этого было достаточно, чтобы объявить малодушному бойкот. Думаю, что и сейчас с ним никто не общается. Теперь понимаешь, что меня ждало, если бы товарищи узнали об отце. Какой страх я пережила
Год назад мне сказали, чтобы я пришла на какую-го встречу на Тушканац. Раньше меня никогда не звали ни на одно из тайных совещаний. Сколько страха я вытерпела из-за этого приглашения! Шла туда с большим волнением, стараясь не опоздать. Там меня ждали пятеро хорошо знакомых студентов. Держались они со мной как-то иначе, серьезнее.
«Знаешь, Весна, почему позвали?» спросил один.
«Нет», ответила я.
«Ты чем-то очень взволнована?»
«Признаюсь, да. Не знаю, о чем пойдет речь».
«А что-нибудь предполагаешь, Весна?»
«Да, к сожалению, предполагаю. Знаю, что меня ожидает, но ничего сделать не могу. Моя тайна будет преследовать меня до гроба. Я хотела об этом вам рассказать давно, но не хватало смелости. Стыдилась». Так начался мой рассказ об отце, как этот сегодня ночью. Все им рассказала.
«Слушай, Весна, отец отцом, а ты это ты Мы принимаем не его, а тебя. Теперь тебе придется перевоспитывать отца. А тебя мы позвали, чтобы сообщить, что ты принята в СКМЮ».
Все начали поздравлять меня, целовать. Вот это главное. Тех студентов нет здесь, и за меня некому поручиться. Они, я уверена, где-то сражаются. Может быть, мне когда-нибудь улыбнется счастье и кто-нибудь из них подтвердит мои слова.
Почему же ты не связалась с движением Сопротивления здесь?
Здесь бы мне не помогла красная книжка. Тут для всех я дочь Сильного. Я пробовала, как только вернулась сюда. Пошла к некоторым, зная, что они члены партии: их арестовывали много раз. Они молча выслушали меня и ушли, не сказав ни слова. Хуже всего, что они с тех пор меня считают полицейской ищейкой, я уверена. Я ведь дочь Сильного, не так ли?