Несмотря на эти неудачи, я не теряла надежду, не сидела сложа руки и не ждала милости. Стучалась во все двери. Передо мной не отворилась ни одна. Тогда мне в голову пришла мысль: сжечь этот дом!
Это было бы глупо.
Иногда и глупость можно оправдать. Думала, что таким путем заставлю людей поверить мне. Другого пути я не знала. Тот, кто не переболел моей болезнью, с трудом поймет меня.
Витуна не понимает ничего, кроме действительности. Доверие здесь не легко заслужить. Здесь все подчиняется своим законам. И мое решение поджечь дом было всего лишь частицей этой суровой действительности.
Вот так, местью отцу, я хотела снискать доверие людей. Прежде чем это сделать, я обратилась с письмом к двум товарищам, к которым уже обращалась раньше. Написала, что подожгу дом в воскресенье утром, чтобы уверить их в своей искренности. В этот же день мое письмо вернулось с замечанием, что их не касается ни судьба дома, ни моя судьба. Это письмо и сейчас при мне. Вот, взгляни
Весна дала мне листок бумаги. Из неразборчивого текста я прочитал: «Не хотим быть советниками в ваших глупостях».
Весна, смысл этих слов я понял не так, как ты. Они правильно осуждают твой план. Я понял их ответ именно так. А ты спрашивала себя: почему они тебе ответили сразу? Прочти еще раз: «Не желаем быть советниками в ваших глупостях». Это еще не говорит о том, что они равнодушны к твоей судьбе.
Ты подходишь к толкованию ответа слишком по-юридически.
Но ведь дом-то не сгорел?
Но не из-за письма. Я была полна решимости и ждала воскресенья. Решение сжечь дом не оставляло меня до последней ночи. А в эту ночь в меня вселилась неуверенность. В этом доме мне все говорит о моем детстве. Все здесь вдруг стало дорогим, каким-то моим. Каждая вещь заговорила. Я мучилась, но возвращаться уже было поздно.
В воскресенье на рассвете я тайком встала с постели и поднялась на чердак. Возле главной трубы наложила ворох старого тряпья и бумаги, все это подожгла, а потом спустилась и прилегла в своей комнате. Беспокойство грызло меня все сильнее и сильнее. А вдруг огонь не разгорится? Я снова встала и вышла на улицу посмотреть. С чердака клубами валил дым. Меня охватила паника. Что делать? Разбудить домашних? Из раздумья меня вывел вой сирены с лесопилки. С первым ее звуком отец выскочил на улицу. К дому со всех сторон бежали сотни людей. Могучий Сильный был верен себе он кричал, распоряжался, посылал людей в огонь. И те же люди, которые, помнишь, совсем недавно были готовы растерзать меня и разгромить дом, делали все так, словно спасали свой дом. Только благодаря им мне не удалось выполнить свое намерение. Я-то была уверена, что они будут не гасить пламя, а еще больше разжигать. Что ты можешь сказать на это?
И раненому неприятелю оказывают помощь. А как объяснить поведение этих людей несколько дней назад? Не думаешь ли ты, что своим поступком испугала народ? Если бы каким чудом в этот момент в доме вспыхнул пожар, те же самые люди самоотверженно бросились бы его гасить.
Ты веришь в это?
Абсолютно.
И как же это объяснить?
А как объяснить, что никто из этих людей не сделал и попытки броситься на пленных, на людей, которые им причинили больше зла, нежели твой отец? Покорившиеся крепости не штурмуют. Лежачего не бьют. Ненависть содержит в себе и сожаление.
Отец не заслуживает сожаления.
Оставим отца.
Нет, Испанец, не могу оставить. Когда пожар был погашен, рабочие собрались возле корчмы, чтобы зайти чего-нибудь выпить. Отец встал в дверях:
«Чего ждете? Сегодня воскресенье, не торгуем. Да и нет никого из прислуги. Ступайте по домам, отдохните. Завтра на работу».
Люди разошлись. Остался только один и попросил на два динара сигарет.
«Это не моя работа, не дам. Посмотри на себя, совсем высох, а все куришь. Завтра на работе голова будет болеть, а потом станешь жаловаться на низкий заработок». Говоря это, отец все же захватил горсть сигарет и протянул рабочему. Он всегда так делал. Не считал и не смотрел, дает больше на одну или меньше. В то утро дал на одну меньше. Заметив это, я решила перейти в наступление обвинить отца, будто он нарочно недодал одну сигарету.
«Отец, крикнула я, вы дали ему одной сигаретой меньше!»
«Я дал? Нет, я могу дать только больше!»
«Пересчитайте». Я взяла у рабочего сигареты, протянула их отцу.
«Верно, дочка. Как это получилось? Для сегодняшнего дня это, правда, не удивительно». Он быстро схватил полную горсть сигарет и протянул ее рабочему. Тот взял только одну.
Мы остались вдвоем с отцом. Долго молчали. Он ходил мимо меня, заложив руки за спину. Его лицо то краснело, то бледнело. Никогда я не видела его таким. Возможно, мой удар попал в точку, пробудив совесть? Если бы она в нем проснулась, он сгорел бы от муки.
«Слушай, Весна, проговорил он спокойно, ты унизила меня вполне справедливо. Поверь, дочка, мне стыдно смотреть тебе в глаза. Не могу поклясться, что со мной подобного не случалось и раньше, но я давал и больше. Твое замечание правильное, здесь есть чего стыдиться. Надо бы позвать людей в дом, отблагодарить их. Во мне действительно много плохого, я не задумывался над этим раньше, пока ты не вмешалась. Мое теперешнее состояние похоже на пожар, зажженный искрой. Но я твердо убежден, что рабочие гасили пожар больше ради себя, нежели ради меня. Во мне давно укоренилось понятие, что одни рождены, чтобы работать, другие, чтобы зарабатывать. Жизнь определила мне вторую роль. Она принесла мне богатство и ненависть. Нельзя отрицать, что здесь всем владею я, независимо от того, хочу этого или нет. Если бы не был хозяином я, им был бы кто-нибудь другой»
«Отец, осмелилась я, почувствовав, что настал мой час, такое господство рано или поздно осуждено на провал. Законы развития общества сильнее препятствий, которые стоят на их пути».
«Это что же, марксизм, Весница?»
«Если хотите, отец, да».
«Возможно, ты права, дочка. Правда, я в марксизме ничего не понимаю, но ведь и марксизм люди придумали. Для одного он хорош, для другого плох. Пусть каждый получит по заслугам. Сегодняшний день, по марксизму или нет, но оставил во мне тяжкий след. Разве не позор, когда родители должны краснеть перед своими детьми? Ты уже не ребенок. Сейчас твои помощь и совет нужнее, чем когда-либо. Я учил тебя, чтобы ты стала умной. Если бы мы с тобой пришли к согласию, было бы куда лучше и для нас, и для всего этого края. Я слишком преклоняюсь перед старыми понятиями, ты в такой же степени приверженка нового. А ведь можно найти и середину? Давай искать ее вместе. Времена, настали путаные, путаница и в моей голове. Война, как видно, затянется. Нам нужно быть ближе друг к другу. А ты ведешь себя со мной так сдержанно, словно ты не моя дочь. Скрыла от меня и свой арест. Я не упрекаю тебя. В свое время и я с тюрьмой познакомился. И я бунтовал. Давай поговорим свободно, на равных правах, откровенно, честно, ничего не скрывая. Не как отец и дочь. Скажи мне все, как сказала бы человеку, которому доверяешь. Я всегда уважал искренность».
«Хорошо, отец».
Он взял меня под руку и ввел вот в эту комнату, предложил закурить, но я отказалась.
«Весна, в этом разговоре я не твой отец, а ты не моя дочь. Учти это. На, кури», предложил он снова. Я взяла сигарету. Отец поднес огонька.
«Умеешь курить, Весна».
«Этому не трудно научиться, отец».
«Что, у вас все студенты курят?»
«Нет, не все».
«Итак, Весна, с чего начнем? Согласна начать с бога? Это, пожалуй, будет легче всего. Оба мы, и ты, и я, равнодушны к нему. Как ты думаешь, существует он? Ты верующая?»
Такого вопроса я не ждала. Следует ли мне отвечать согласно убеждениям или нет? Возможно, здесь мы равны. В церковь отец не ходил. С попом постоянно ссорился из-за карточной игры. А грехов у него столько, что отсутствие бога было бы ему на руку.
«Не будем углубляться, когда и для чего люди выдумали бога. Если вы верите, то делаете это ради утешения, что будете жить и после смерти. Давайте посмотрим с философской точки зрения: материя первична, сознание вторично. Не забывайте, что вы сейчас не отец мне, а равноправный собеседник, как вы сами выразились».
«Браво! До сих пор никто со мной не говорил так откровенно. Я с тобой во всем согласен. Даже и в том, что касается материи и сознания. Для меня материя всегда была первична. Ответь мне, Весна, на такой вопрос: что бы ты делала, если бы была на моем месте? Поставь себя в мое положение: ты хозяйка этого дома и всех лесопилок. Властвуй и управляй ими».
«С таким предположением я не могу даже согласиться».
«Для меня это самый важный вопрос. Сегодня это предположение, а завтра оно может стать действительностью. Отвечай откровенно. Понимаю, что это сложный вопрос, ты, возможно, над ним не задумывалась».
«Этот вопрос действительно труден. Вы хотите, чтобы я стала тем, для чего не рождена. Разве не достаточно страшно уже то, что я частица вас, ваша кровь, что от самого рождения несу на своих плечах ненависть и проклятье только потому, что вы мой родитель? Мы не договаривались меняться ролями: с меня довольно и моей. Даже на сцене я не согласилась бы играть вас. А жизнь не сцена здесь было бы еще тяжелее. Разве вы смогли бы стать на мое место? Можно ли заменить честность позором?»
Я была вне себя, готовая многое еще высказать ему, если бы не свалилась от удара его кулака. Отец бросился на меня, бил ногами и руками. Сквозь град ударов, пока я не потеряла сознание, до моих ушей доносились его слова: «Вот тебе за курение! За бога! За марксизм! За первичность! За сознание! За материю! За честность! За позор! Убью тебя, чертово семя!..»
Меня спасли мать и брат. Как глупо я попала в эту западню! Как ловко он играл! После этого случая он со мной не разговаривал. И богатство свое скрыл от меня. Вот и весь мой рассказ. Поверь мне
И без него я тебе верил. Твой поступок с флагом я не считал случайным.
Вытащи меня из этого ада. Надо, чтобы мне поверили. И ты, и эти люди
Все образуется, Весна. Эти же самые люди узнают тебя и полюбят так же сильно, как и ненавидели.
Ты слишком много обещаешь. У тебя нет никаких доказательств, которые убедили бы людей.
Может быть, и есть. Ты мне не все рассказала. Кто во время забастовки сказал рабочим, когда приедет грузовик отца? Кто посылал сигареты забастовщикам?
Девушка удивленно посмотрела на меня.
Верно, Испанец, я это делала. Единственный человек, который узнал об этом, арестован и куда-то отправлен. Как же ты узнал?
Забастовщики знали об этом еще тогда.
Не может быть!
Откуда бы тогда узнал я?
Мы молча посидели еще немного. Молчание наше было каким-то неловким, полным затаенных желаний. Весна волновала меня и без слов. Мне не хотелось, чтобы наш разговор кончился на этом. То, что меня мучило все эти дни, разгорелось с еще большей силой. Когда мне еще представится возможность рассказать ей о своих чувствах? Разве я не могу сделать это сейчас? Но как я буду выглядеть в ее глазах?
Было уже три часа ночи, когда я собрался уходить. Весна проводила меня до дверей. Мы остановились. Тщетно я искал слова, а когда отошел от дома, вспомнил, что не попрощался. Я вернулся и положил руки на плечи девушки.
Будь уверена, я тебе друг, прошептал я.
По дороге в штаб я упрекал себя за то, что не хватило смелости разорвать стягивающий меня обруч. Хоть бы намекнуть на то, что таится во мне, и сразу же убежать. А может быть, даже и лучше, что все так кончилось. Я лично поручусь за нее. В следующую нашу встречу, если она состоится, я уже не буду испытывать такого стеснения. У меня в голове родилось несколько теплых слов еще и до встречи с ней: некоторые из них пришли мне в голову из высказываний героя одной книги. Они вполне подходили к моим переживаниям.
Эти слова признания вертелись у меня на языке, когда я видел перед собой Весну. Но я понимал, что не осмелюсь их произнести. Когда я остался один, мужество вернулось ко мне, однако я чувствовал, что оно оставит меня снова, едва я увижу девушку. Не написать ли ей письмо? Писать буду в третьем лице, словно о каком-то постороннем юноше, но с намеком на себя. Это было бы разумнее и с точки зрения конспирации. Напечатаю на машинке, без подписи. Письмо отдам ей при первой же встрече.
Я подходил к штабу на цыпочках, не слыша собственных шагов. Перед тем как войти в помещение, взглянул на дом Сильного, но его силуэт нельзя было различить, только белело светлое пятно в темноте. Мелькнула мысль, не вернуться ли и пройти мимо дома еще раз. Я бы так и сделал, если бы из темноты не прозвучал голос Глухого:
Что с тобой, Испанец, где ты был? Я чуть не поднял тревогу!
Вышел немного прогуляться. Что-то не спится. А что с тобой? Почему не спишь, ночь ведь.
Беру пример с командира. Если не спится тебе, почему мне спать?
Ты, Глухой, всегда готов состязаться.
Сейчас, к сожалению, нет. Признаю себя побежденным.
В чем?
В чем? В бессоннице.
Серьезно, я плохо сплю.
Это заметно в последнее время.
Война виновата, Глухой.
Особенно на два фронта, Испанец.
Как на два фронта?
Сам не знаю, что пришло в голову. Тебе труднее, чем нам, простым бойцам. Ты должен обо всем думать. Мое же дело маленькое: держи винтовку и слушай твою команду. Но и мне иногда не до сна. Не могу спать, когда сны снятся. Вот сегодня ночью только заснул, вдруг приснилось: ты поднимаешься с постели и крадучись идешь в какой-то опасный путь, о котором не хочешь, чтобы знали другие. Мне досадно, что покидаешь меня. Неужели больше мне не доверяешь? Как же я рассердился! Даже проснулся от злости. Взглянул на твою кровать пуста. Нет тебя
Из-за этого встал?
Только из-за этого.
А комиссар спит?
За него не беспокойся. Его пушкой не разбудишь. Не бойся, перешел он на шепот, он наверняка ничего не заметил.
А что он мог заметить или не заметить? Что тут скрывать, если человек вышел прогуляться?
Конечно, нечего. Вы же ведь как два родных брата. Он бы тебя не упрекнул
Не понимаю, на что ты намекаешь. Видно, еще не проснулся.
Верно, совсем сонный. Когда меня сон одолеет, только о постели и думаю. Хожу два часа, никак не могу окончательно проснуться. Искал тебя повсюду. Что, думаю, могло случиться? Испугался. Сколько раз смотрел ты смерти в глаза после Испании, недоставало, чтоб тебя здесь проглотила эта темная ночь. Заглядывал всюду. Чуть не влез в дом Сильного в поисках тебя. Увидел освещенное окно. Чего только не придет в голову глупому человеку? И вошел бы, если бы тебя не боялся. На другой день ты бы спросил: «А что ты, Глухой, делал в два часа ночи в доме Сильного? Уж не меня ли там искал? Хорошую причину выдумал!» Ну просто словно твой голос слышу. И чего только не приплел бы к этому? Знаю, в краже меня не обвинил бы, а вот насчет Весны побожиться не могу.
Чего ты болтаешь?
Я же говорю, что не выспался. Теперь, когда ты здесь, мне немного полегчало. В такую ночь и с ума можно сойти. Посмотри, прошу, есть ли разница, когда закроешь и откроешь глаза. Не будь того освещенного окошка в доме Сильного, я бы подумал, что ослеп. Дом этот всегда чем-нибудь выделяется: то Сильный, то флаг, то Весна, теперь окошко. Знаешь, неплохо бы заглянуть в окно. Видимо, Весна, что-то делает. И ей не спится. Послушай, Испанец, хотел я тебе что-то сказать, но
Я убежден, что этот хитрец все время следил за мной и заглядывал в дом, когда я был там. Его неоконченная фраза очень многозначительна. И все, что он наговорил, начало в моей голове приобретать свой истинный смысл. Хотелось во что бы то ни стало услышать недоговоренное.
Скажи, Глухой, все. Ты что-то крутишь и скрываешь.
Будь спокоен, я тебе друг.
То же самое и я сказал Весне на прощание. Я вспомнил, когда я с ней стоял перед дверью, в темноте смутно виднелась чья-то тень.
IV
Весна отчетливо представляла себе, чего она хочет. Это усиливало сознание, что только время может стереть прошлое, следы которого будут жить в ней еще долгое время, как старые сказки. Первый шаг она сделала неуверенно, нерешительно, как бы ощупью, словно боясь войти в новое общество, которое принимает ее не потому, что хочет этого, любит ее, нуждается в ней, а в силу каких-то других причин. Наступившую перемену в своей жизни девушка не могла принять, отбрасывая свое прошлое. Родителей нельзя спрятать от людей, среди которых она искала свое место. Обычаи и нравы среды, в которой родилась и выросла Весна, были хорошо знакомы ей, а о среде, в которую она так стремилась, имела весьма смутное представление. Она боялась лишь одного, что люди новой среды не в состоянии будут принять ее к себе и забыть то, что она сама не может забыть. И в ее сердце витал страх. Весна чувствовала себя как каторжник, который после долгих лет заточения неожиданно очутился за тюремными стенами. И ей, как тому каторжнику, эта свобода казалась обманчивой. И девушка потеряла душевный покой. Такое состояние Весны можно было сравнить с внезапной сменой погоды на Витуне, где в яркие солнечные дни вдруг врывается буря.