Отец волновал ее сейчас гораздо больше, нежели тогда, когда она жила с ним под одной крышей. Она ощущала его не столько в своих мыслях, сколько через окружающую ее действительность и мысли других людей. Прошедшие месяцы войны не могли затмить его образ и выбросить из памяти людей, чьими судьбами он распоряжался. Его следы чувствовались повсюду. Их было много и в сознании Весны, и в памяти жителей этих суровых гор. Кто может поручиться, что Сильный снова не вернется, что это тревожное, полное неизвестности время не укрепило его еще больше на престоле. Весна все это переживала в мыслях и разделяла страх других людей, которые больше боялись возвращения прежних времен, нежели наступления новых, еще не известных. Сильный чудился помимо воли всем, в том числе и ей. О нем не забывали, как о старых болезнях, когда-то косивших человечество, напоминая людям, что будут времена еще ужаснее, если он вернется.
Шепот «дочь Сильного» девушка слышала днем и ночью, наяву и во сне. Хоть эти слова теперь не имели того смысла, какой в них вкладывался несколько недель назад, все же ей было тяжело их слышать. Она не верила, что эти слова могут означать что-то другое.
Первые дни ее пребывания в отряде были полны подозрительности и недоверчивости. И в те минуты, когда казалось, что она немного успокоилась, возникало что-нибудь такое, что снова сжигало ей душу. Имя отца сопровождало все невзгоды, которые сваливались на освобожденную долину. Каждая артиллерийская граната, которая попадала в долину, носила его имя, словно он сам ее послал.
Девушка страдала и тогда, когда люди говорили при ней о ее отце, как о каком-то третьем лице, забывая, что она его дочь. Ей казалось, что их доверие подарено ей на время и оно не имеет никакой цены до тех пор, пока она его сама не заслужит. Желание завоевать истинное доверие наводило ее на убийственную мысль, свойственную непризнанным и оскорбленным людям, для которых игра с жизнью оставалась единственной надеждой на избавление или дорогой к почетной смерти. Такая смерть самая легкая.
Оружие Весна получила вне очереди, раньше других товарищей. Она впервые почувствовала себя признанной. Но здесь она ошибалась. Ей дали старое ружье, не представлявшее никакой ценности. Потеря такого оружия не усилила бы и не ослабила ни одну из воюющих сторон. Патроны к этому ружью не изготовлялись с давних времен. Но девушка ничего об этом не знала и приняла его всерьез.
Длинное и тонкое ружье, странного облика, на котором если что-нибудь годилось, так это ремень, почему-то подтверждало убеждение Весны, что старое оружие лучше нового. По ее мнению, истинную ценность ружья представлял возраст. Хорошо осмотрев полученное оружие и взвесив его в руках, девушка заглянула в ствол, держа его не за приклад, а за дуло, как это, впрочем, делали и другие новички. И здесь у нее не возникло замечаний, хотя ствол просто зарос ржавчиной. Когда Весна забросила ружье за плечо, по отряду прокатился притаенный смешок. Бойцы смеялись не столько над ружьем и над девушкой, сколько над каким-то символичным единением старого поколения, представленного этим ржавым железом, и будущим потомством, представленным Весной и ими самими.
Двигаясь с отрядом, девушка мечтала о предстоящей борьбе. Не имея еще полного представления о том, что ожидает людей в этой борьбе, она смотрела на все сквозь призму своих переживаний. Она старалась не думать ни о страхе, ни о смерти, опасаясь, что такая мысль смутит ее решимость. Борьбу Весна представляла такой, какой хотела видеть. Воображение рисовало большую крепость, которую штурмуют партизаны, а она, опережая всех, первой вскакивает через бойницу и принуждает гарнизон к сдаче. Чем ближе отряд приближался к опасности, превращаясь в молчаливую колонну, тем сильнее Весна чувствовала, что является ее маленькой частицей. Ее мечтания таяли, когда колонна двигалась в темноте, навстречу неизвестности. В душу Весны закрался страх, но она не хотела в этом признаться.
Прежде чем командир приказал рассыпаться цепью, на бойцов неожиданно обрушился шквал огня из домов и бункеров. Партизаны с криком бросились вперед.
Весну одолевало желание совершить подвиг, но вскоре она поняла, что каждая попытка что-либо сделать в одиночку означает смерть. Видимо, ничего не выйдет из того, что она задумала, о чем мечтала. Страх пропал. Девушка хотела стрелять, как это делают другие. Но в кого? Она ничего не видела, кроме голых стен и небольших огненных вспышек, появляющихся то тут, то там. Все же девушка положила свое ружье на стенку и начала целиться в одно из окон. Когда прицел и мушка оказались на одной линии с окном так, как ее учили на занятиях по стрельбе, она нажала на спуск. Но выстрела не последовало. Не послушался ее ни второй, ни третий патрон. И только пятый и шестой выстрелили. Это не смутило Весну. Непослушание оружия она объясняла своим неумением.
Только где-то перед полуднем командир приказал отступить. До сих пор в отряде не было убитых, но при первых же шагах назад партизаны начали нести потери.
Когда казалось, что бой кончился, со стороны оставленной позиции послышался стон:
Не оставляйте меня
Кто-то должен и в третий раз пересечь обстреливаемый участок. До ночи было еще далеко. Командир задумался. Но стоны раненого требовали немедленного решения. Сколькими жизнями надо пожертвовать для спасения одного? Командир произнес эти слова перед бойцами вслух, но тотчас же устыдился их. Он вызвал добровольцев помочь раненому. Прежде чем Весна поняла смысл его слов, из цепи выскочили и бросились вперед несколько человек, но почти тут же упали как подкошенные. Весна впервые видела смерть так близко, но глаз не закрыла.
Девушка поняла: наступил момент, которого она давно ждала. Боясь, что кто-нибудь отнимет у нее этот момент, она оторвалась от строя и бросилась под град пуль. Она бежала, чуть пригнув плечи и голову и приставив руку ко лбу, как бы защищая лицо от роя разъяренных ос. Пробежала мимо убитых. Не упала. Бежала дальше и не падала. Пули словно щадили девушку. Она неслась каким-то чудом, находя какой-то скрытый проход сквозь смерть, проход такой узкий, что, казалось, иголка не пройдет. Добежав до раненого, Весна упала возле него. Растерявшиеся бойцы только сейчас поддержали ее огнем.
Под защитой стены она вынула бинт и перевязала расплывшуюся алым цветом рану. Боец был ранен в бедро.
Сначала она не узнала раненого. И только вытерев окровавленное лицо партизана, девушка увидела, что это лесоруб Младен. Еще с того дня, когда произошел случай с флагом, Младен избегал Весну, ему не хотелось с ней встречаться, он сторонился ее, а товарищи задирали его, говоря, что и здесь, в партизанах, дочь Сильного не останется у него в долгу. И теперь, увидев девушку возле себя, Младен вздрогнул от удивления и стыда.
Весна, ты ли это?.. Чтобы дочь
Говори, Младен, не стесняйся.
Что ты меня перевяжешь, никогда бы
Не говори глупостей, Младен.
Простишь ли ты меня когда-нибудь?
А что тебе прощать?
Знаешь, тогда
Это старые времена, Младен.
Я стар, Весна, а времена теперь молодые. Забудь. Я всегда верил тебе
Оставим это. Ты верь мне теперь. Рана очень болит?
Теперь легче. Только бы как-нибудь выбраться отсюда. Громко ли я звал на помощь?
Я тебя вообще не слышала.
Только бы доктор не отрезал мне ногу. Если ты ему скажешь, тебя он послушает.
Ты еще на ней походишь.
Лучше бы меня ранило в руку. Без ноги нельзя бегать партизану
Отряд пришел им на помощь, только когда совсем стемнело.
V
Я словно живу вне времени, меня окружает мир какой-то волнующей сказки, сотканный из выдуманных событий и людей, каких трудно встретить в жизни. Я обещаю все в себе расчистить, основательно перетрясти и отбросить все, что меня обременяет и угнетает, оставив только то, ради чего сегодня надо жить. Если бы человек мог обуздать свои чувства, определить, что он смеет чувствовать, а чего не смеет, кого может любить, а кого не может!
Больше всего на свете я хотел бы не любить ее, не встречать и не слышать о ней. Но раз уж не могу совладать с самим собой, должен все выдержать. Пока война, надо быть таким, она не смеет узнать ни о чем. Тех двоих я наказал не за то, что они любили друг друга, а потому, что были готовы показать ее. Узаконить любовь, тайную или явную, в такой смешанной армии, состоящей в основном из молодежи, значило бы изуродовать армию. Во что бы она превратилась? На что стала бы похожа? И что, если в этом пример показывать будут командиры? Нет, ни шагу дальше! Остановиться и шаг за шагом отступать. Это единственный выход. Переживем войну, тогда и я и она наверстаем свое.
А думает ли она обо мне? Может, только благодарна за то, что я для нее сделал, и ничего больше. Да и что я для нее сделал? Дал ржавое ружье? Не виновата ли здесь дикая Витуна, которая только подчеркивает красоту девушки? Нет, меня покорил всего лишь один ее взгляд. Тогда, в окне. А теперь? Не вселился ли в меня дьявол, чтобы захватить в свои руки?
Мне кажется, что все мужское и женское в отряде влюбилось в нее. Сколько среди нас таких вот больных, как я? Найдется такой, кого не мучают подобные мысли, покорит сердце девушки, и будут они вдвоем исподтишка смеяться надо мной.
Порву я и написанное письмо. Не решаюсь передать его ей, чтобы не было и следа от того, что ношу глубоко в своем сердце. А как я намучился, сочиняя письмо! Надо сжечь его и развеять пепел. Оно, это письмо, в сущности, и не представляет ничего иного, кроме лихорадочного бреда, за которым скрывается трусливый влюбленный, боящийся даже своих мыслей.
В конце концов, мужчина я или нет? Перебори себя, пойди на грех сознательно, встреть ее и без всяких уверток объяснись и будь что будет. Завтра ведь можешь и погибнуть: так вкуси хоть малость от жизни! Ты ждешь, что тебе поставят памятник во славу аскетизма?
Да, но так ведь могут рассуждать только деморализованные люди. В преддверии смерти они теряют представление о достоинстве и стыде. Настоящие люди так не должны думать. И в час искушения они оставались великими. Сладкая жизнь была горька для них. Всегда думай об этом
Если бы даже она тебя и любила, твое дело еще крепче сжать в руках винтовку. Этим ты больше всего поможешь и себе и ей. Не забывай, зачем ты на Витуне и кто тебя сюда послал. Человек становится великим, когда выиграет битву в борьбе с самим собой. Если я не могу ее выиграть, то с каким правом смею требовать этого от других? Разве это не двуличие?
Я должен помнить, что послан сюда, чтобы бороться и учить этому других. Только борьба, и ничего больше. Сегодня это единственный путь. Жить в наше время значит бороться. Витуна не что иное, как частица большого фронта. Здесь можно и победить, и быть побежденным.
Все это мне ясно, но Как действительно успокоить свое измученное сердце, утихомирить не только словами, обещаниями, клятвами? Если бы я мог вырвать из памяти образ Весны, тот, в окне, чтобы о нем больше никогда не вспомнить. И забыть все, что после этого возникло в моей голове. Сейчас мне кажется, что началось это не в тот день, а намного раньше. Не могу освободиться от убеждения, что я встречал эту девушку давно, еще на улицах Мадрида, Валенсии, Барселоны, среди групп молодежи, спешащей на фронт. И вся моя жизнь складывалась так, чтобы однажды очутиться на Витуне и найти свою мечту.
Могу поклясться, что все это было заранее предопределено. Оставалось только ее увидеть. То, что я пережил в тот момент, сейчас оживает во мне с еще большей силой. И сколько все это будет продолжаться? До каких пор я буду бороться с этим роковым для меня моментом? Почему нам не выпало счастье встретиться раньше или это не случилось позднее?
Моим мыслям не было бы конца, если бы не Глухой. Он свалился на меня как снег на голову. Я стараюсь установить с ним отношения, какие должны быть между старшим и подчиненным в нашей, только что образованной армии. Боюсь, что мне это не удастся. Да и хочу ли я этого? Никто, как он, не умеет отделить служебное дисциплину, подчинение, от того, что называется личным человеческими отношениями, личной свободой. Он не терпит ни малейшего намека на приказания в чисто человеческих отношениях между людьми, связанными одной судьбой. Глухой, отлично зная, что я командир, а он боец, не преувеличивает мою роль, но и не недооценивает свою. Его отношение к людям не омрачено никакой тенью, падающей от их звания, положения и занятия. В присутствии лиц высокого ранга он никогда не чувствовал себя ничтожным, он всегда оставался таким, каков есть.
У Глухого обо всем свое определенное мнение, свои понятия и своя линия. Он никогда не потерял бы покой, как я. Если бы я мог войти в его душу и довериться ему, он просто не понял бы меня.
Своим поведением, особенно после той ночи, Глухой только усилил мою растерянность. Я не могу объяснить тон его разговора тогда, после моей встречи с Весной. И это меня мучает. Он следил за мной? Как он объясняет мою встречу с девушкой? А если он расскажет об этом всем? Кто поверит, что мое свидание с Весной было именно таким? Глубокая, темная ночь, место встречи. Люди могут сделать вывод для себя. Что предпринял бы я, случись нечто подобное с другими?
Поведение Глухого заставляет меня относиться к нему с удвоенным вниманием. Я несколько раз начинал с ним разговор с витунского климата и ночей в этих горах, стараясь вызвать его на воспоминание о той ночи. Но никак не удается развязать ему язык и узнать, что он думает о том случае. Он делает вид, что ничего не понимает. Может, он хочет заставить меня заговорить с ним откровенно? Я решил открыто объясниться с ним. Но он начал первый.
Ты чем-то озабочен, Испанец? Я привык перед боем видеть тебя бодрым, обратился он ко мне.
Боюсь
Боя? Вот уж не думал.
А чего другого я бы мог бояться?
Да есть чего. Война ведь. Один боится того, другой этого.
Подсмеиваешься?
Я подсмеиваюсь?
Знаю, где собака зарыта, Глухой. Поэтому и хочу сейчас объясниться по поводу той ночи.
Гм, улыбнулся он. Не знаю, чего тут еще объяснять. Мне все ясно. А разве у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке?
Нет.
А что?
Вот это я и хочу узнать.
Может, у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке с головой? Это, если хочешь, стало заметно.
Говори откровенно, без намеков и уверток.
Я и говорю. Вижу: тебя что-то волнует. Это замечают и другие. Раньше ты таким не был.
Выдумываешь
Ну вот, сам сказал, что хочешь поговорить откровенно, а не веришь! Давай прекратим разговор. А меня не бойся
Почему я могу тебя бояться?
Может, и надо было бы бояться, если бы я не был таким, каков есть. Ты боишься, что все узнают о твоей встрече с Весной.
О какой встрече говоришь?
О той с полуночи до трех.
Я ее не стыжусь, а вот тебе должно быть стыдно.
Я узнал об этом случайно. Когда заметил, что тебя нет, встал посмотреть, что с тобой. Невольно заглянул в освещенное окно. Можешь себе представить мое удивление.
Кому ты об этом рассказывал?
Пусть это тебя не волнует.
Спрашиваю, сказал ли кому-нибудь?
А что, если и сказал? И что я могу рассказать? Что ты сидел возле нее как истукан?
Он вытащил из кармана толстую тетрадь и начал постукивать по ней пальцами.
Что это за тетрадь?
Ее дневник.
Откуда он у тебя?
Мы с ней друзья еще с Загреба. Вот она и дала мне посмотреть, что пишет. Мы ведь с тобой тоже приятели. Она это знает.
Я совсем запутался: когда ты говоришь правду, а когда прикидываешься дурачком.
Тетрадку я стащил, признался он. Мне кажется, она ее нарочно подсунула. В ней найдешь ответ на то, что тебя больше всего волнует.
Ничего не волнует!
Все-таки лучше заглянул бы в тетрадку
Не люблю совать нос в чужие дела.
До войны и я был таким же. А сейчас война. Если бы не твои слова, мне бы и в голову не пришло красть чужие тетрадки. Разве не ты как-то сказал: «Открой глаза на все четыре стороны». И когда я заметил, что Весна потихоньку что-то пишет, я сразу вспомнил твой совет.
Что-то ты крутишь, Глухой! сказал я, припоминая, что действительно говорил что-то на этот счет.
В ней, Испанец, есть сомнительные вещи. Вы, студенты, все записываете. Мне бы вот узнать, о чем ты пишешь?
О всякой всячине.
Нет ничего такого, что бы надо было скрывать от меня?
Возможно, и есть.
Что-нибудь обо мне?
И о других.
Думаешь об этой загадке с Весной?
Загадки никакой нет. Она такой же боец, как и все.
Ты, Испанец, тоже можешь обмануться, как и я. Прочитай тетрадку. Имеется занятный шифр. Кроме тебя, никто не сможет его разобрать. Обрати внимание на конец. Читай быстро, надо успеть вернуть тетрадь.
Я взял тетрадку и начал ее перелистывать.
Все не читай. Самое важное конец
Я перелистываю страницу за страницей не торопясь, хотя меня неодолимо тянет поскорее добраться до конца. В записках речь идет о какой-то девушке Ирене. С ней связан ряд лиц и мест: их имена и названия обозначены одной заглавной буквой. Мне не составляет труда узнать Весну в Ирене, девушке с опустошенной душой. Она годами тщетно ищет места в той среде, к которой принадлежит по убеждениям. Эта среда не принимает ее, не хочет о ней и слышать, потому что она дочь богатого человека. Ирена страдает, имя отца преследует ее повсюду, она не может избавиться от него. Время от времени она впадает в отчаяние, но снова поднимается и борется. В одном месте она пишет о желании покончить с собой: