Богданов и Комиссаров принимаются за ремонт гирокомпаса. Поручив Сорокину пуще глаза следить за аккумуляторной батареей, отправляюсь с мичманом Лавриковым искать подходящий амперметр, чтобы поставить его на трюмно-дифферентовочную помпу. Сняли для этого амперметр с опреснителя. Гирокомпас удалось исправить довольно быстро. Уже это хорошо.
Мы, офицеры, снова оккупировали старшинскую кают-компанию. Разложив на большом столе мокрую карту, склонились над ней Тураев, Лошкарев и Ильин. Пытаются решить неразрешимую задачукак расположено минное поле антенных мин, если мы дважды уже подрывались на нем. Неужели еще раз подорвемся?..
В 19.00 всплываем с грунта и продолжаем путь. Теперь я больше не покидаю центральный пост. Старшины и матросы тоже все на своих боевых постах и всеми силами приводят их в порядок, закрепляют, очищают от остатков стекол, подтягивают ичто греха таитьпросто подвязывают вязальной аварийной проволокой, чтобы не болтался тот или иной прибор.
Как зеницу ока берегу винты, а сейчас их повредить легче всего, так как лодка идет преимущественно с дифферентом на корму, чтобы хоть увеличением хода иметь возможность изменить глубину погружения. Трюмно-дифферентовочная помпа то и дело засоряется, так как вода, гуляя по всем закоулкам трюмов, вымывает, несет с собой грязь и мусор. Через каждые десять минут помпу останавливаем, разбираем, чистим и снова собираем.
Командир, сокрушенно качая головой, говорит мне:
Таким манером мы должны идти еще часа три, не меньше.
Боюсь, что, шумя помпой по всему маршруту, мы привлечем внимание противника.
И я этого опасаюсь. Но всплывать нельзя.
Ухватившись окоченевшими руками за трап и качаясь на подгибающихся и ноющих от боли ногах, стискиваю зубы, чтобы они не стучали: меня лихорадит.
Морская вода, как кислота, разъедает бесчисленные порезы и ссадины на теле. Знаю, что не я один в таком положении. Боцман тоже выбился из сил. Уже были случаи, что он не удерживал лодку на рулях, и она со скрежетом падала на каменистый грунт.
Прошло пять часов после первого взрыва. По расчетам Тураева и Ильина, мы уже миновали кромку этого вновь открытого нами минного поля противника.
Наконец командир разрешает подвсплыть до 35 метров. Дождь в центральном посту сразу ослабел: забортное давление уменьшилось. Легче стало держать лодку на ровном киле. Теперь уже не так часто нужно пускать помпу для осушения трюмов.
На поверхности моря стемнело. Идет дождь. Решаем всплыть.
Продуть среднюю!
Мичман Казаков повертывает маховики клапанов. Пока все идет нормально. Только один из кингстонов заело. С трудом чуть приоткрыли его вручную.
Пущен дизель на продувание главного балласта. И тут происходит неожиданное. Некоторое время лодка стоит, покачиваясь на ровном киле, затем кренится на левый борт, с каждой минутой все больше, несмотря на все старания мичмана Казакова выровнять ее продуванием бортовых балластных цистерн. Через четыре минуты крен задержали. Начали понемногу его устранять.
Вызвав в центральный пост Сорокина, я с разрешения командира занялся зарядкой аккумуляторной батареи. Это сейчас не так-то просто, так как у нас почти не осталось измерительных приборов. Расставляю дополнительные посты в аккумуляторных ямах. Приказываю матросам не только внимательно смотреть, но и принюхиваться. Это сейчас тоже задача, так как почти все мы шмыгаем носом от насморка и нам легче десять раз чихнуть, чем один раз определить запах.
Мичман Лавриков подвесил на приборной доске переносный вольтметр на 300 вольт, единственный, который у нас уцелел. Им мы попеременно замеряем напряжение то генераторов, то батареи. С величайшей осторожностью включаем рубильники. Мотористы столь же осторожно дают нагрузку дизелям. Техника нехотя подчинилась упорству людей и, немного побунтовав, смирилась. Зарядка началась.
Когда все вошло в нормальную колею, из отсеков на мостик потянулись вереницы матросов с ведрами и банками из-под сухарей, доверху наполненными битым стеклом, тряпками, щепками и другим мусором.
А на верхней палубе идет очень ответственная и опасная работа. Нужно устранить течь съемного листа второго отсека. Трюмные А. Н. Копылов и П. А. Карпов лезут в надстройку, чтобы покрепче затянуть гайки. Работают они в ледяной воде и в полной темноте, зная, что, если появится противник, лодка погрузится, не дожидаясь, когда они выберутся из надстройки. Трудились они там целых два часа, пока не выполнили задачу.
Я уступил настояниям нашего доктора и разрешил матросам развесить мокрую одежду на выхлопных коллекторах дизелей. Вскоре дизельный отсек заполнился облаками пара.
Не зевай, переворачивай! подгоняет моряков старшина 1-й статьи Догонов. И все же кое-что успевает подгореть. Пока одежда сушится, наши матросы похожи на ирокезов, приступающих к ритуальной пляске. Тела их расписаны коричневыми, желтыми и зелеными пятнами. Это постарались лекпом Кузнецов и его боевые санитары. Они не жалеют йода и зеленки, обрабатывая порезы и ссадины, которых у каждого из нас сейчас не счесть.
В 6.00 прозвучал сигнал срочного погружения: сигнальщики разглядели в предрассветной мгле силуэт вражеского корабля.
Открываем кингстоны. Все нормально, но один кингстон опять не открылся. Нос лодки погрузился, а корма торчит на поверхности. Сейчас наш корабль похож на надутую лягушку: головой нырнула, а зад снаружи трепыхается. Лишь когда дифферент на нос дорос до шести градусов, лодка пошла на глубину.
14 ноября днем мы наконец дотянули до точки рандеву. Здесь нас ожидало новое разочарование: на наши сигналы ответа не последовало. Нас никто не встречал
«Последние могикане»
Море молчало. Напрасно мы ждали сигнала встречающих кораблей.
Слышу, командир спрашивает комиссара:
Что же нам делать, Федор Алексеевич?
Давай всплывем, командир. Посмотрим.
По местам стоять к всплытию!
По неровному вздрагиванию стрелки глубиномера видно, что на поверхности моря свежо. Я попросил командира:
Василий Андрианович, давайте сперва подвсплывем под перископ, узнаем направление волны. А то еще положим корабль на бок. Да и вас за борт смоет.
Подвсплыли. Как ни старался боцман удержать лодку под перископом, не смог. Нас выбросило на поверхность и положило на левый борт градусов на сорок. Не отдраивая верхний рубочный люк, развернулись против ветра. Крен отошел. Продули среднюю полностью. По привычке я сразу же заполнил цистерну быстрого погружения. По силе ударов о корпус можно судить, что волнение моря больше восьми баллов.
Командир открыл верхний рубочный люк и быстро вышел на мостик. В центральный пост ливнем летят брызги. Небо свинцово-серое со страшно низкой облачностью. Завязав под подбородком тесемки ушанки, карабкаюсь по трапу. Лавенсари совсем рядоммилях в пяти. Но до самого острова моря нетсплошная пена. Такого на Балтике я еще никогда не наблюдал. Ветер срывает гребни волн, превращает их в пыль и несет над кипящим морем. Поручни ограждения рубки натужно воют. Вдруг под форштевнем лодки образуется огромная впадина, мы летим в эту пучину, по рубку зарываясь в пену. Нет, такое удовольствие мне не по душе. Чуть не на четвереньках добираюсь до люка и спускаюсь в центральный пост. Едва вышел из шахты рубочного люка, как в него хлынул водопад. За считанные секунды мы приняли две-три тонны воды. Этот поток чуть не сбил с ног Лошкарева, а мичман Казаков впопыхах ухватился за кран пневматического привода аварийного захлопывания верхнего рубочного люка, и тот чуть не закрылся.
С мостика спустился командир. Весь мокрый. Отдувается, мотает головой. Чуть отдышавшись, сказал:
Погружайтесь. На грунт ляжем прямо тут. Ну и кутерьма наверху! Куда там надводным легким кораблям из гавани выходить! Утопит в два счета!
Принимаем балласт.
Шесть тонн отрицательной плавучести за счет заполнения цистерны быстрого погружения плюс три тонны воды в трюме центрального поста ничего не дают. Волны держат лодку на поверхности, не пускают ее на глубину. Только дав рывок обоими электромоторами, загоняем нос под воду. Ну а дальшекак всегда: никак не задержать. Не успел я оглянуться, как глубина была уже восемь метров. Пока продували цистерну быстрого погружения да запускали помпу на осушение трюма, лодка плавно легла на грунт. В центральном посту и в первом отсеке пошел дождь: вода фильтруется через ослабевшие заклепки.
Отсеки мы, разумеется, провентилировать не успели. Включили систему регенерации воздуха.
Вызываю мичмана Лаврикова, говорю ему:
Сегодня зарядить батарею не удастся, поэтому надо экономить электроэнергию. Придется выключить все грелки.
Стало еще холоднее. Но матросы так устали, что, наверное, заснули бы и по горло в воде. Корабль погрузился в сон, только вахтенные бродят, стараясь хоть немного отогреться в движении.
На следующий день в 11.55 вскакиваем с коек, разбуженные возбужденным возгласом старшины Метревели:
По пеленгу двести сорок шумы винтов!
По местам стоять к всплытию! раздается долгожданный сигнал из центрального поста.
«Кнехт, кнехт, кнехт»пищит морзянка за бортом. Всплываем. В просвете открывшегося верхнего рубочного люка сереет осеннее балтийское небо. Нас встречают два морских охотника. В их сопровождении направляемся в бухту острова.
Швартуемся у пирса. Нас уже ждут, поеживаясь от пронизывающего ветра, капитан 2 ранга С. Д. Солоухинкомандир базы, военком батальонный комиссар С. С. Жамкочьян (впоследствии он стал начальником политотдела бригады подводных лодок) и другие офицеры.
После приветствий и поздравлений нам сказали, что в Кронштадт сегодня мы не пойдем. Будем ждать возвращения «последнего из могикан»подводного минзага «Л-3» под командованием Петра Денисовича Грищенко. Ночью разрешили нам стоять у пирса, а днем будем ложиться на грунт. Вражеская авиация не оставляет остров в покое.
Матросы облазали надстройку. Притащили на пирс свинцовый сплюснутый колпак, половину верхней горловины мины с болтами и еще два ведра осколков. Офицеры с любопытством рассматривают эти вещественные доказательства наших испытании.
Заботливые хозяева острова снабдили нас газетами и журналами. С жадностью накидываемся на них: ведь два месяца мы не держали их в руках. Приученные ночью бодрствовать, мы просидели за чтением газет и журналов до шести утра.
На рассвете вышли за входные буи гавани и легли на грунт на глубине 35 метров. Пообедав, расположились отдыхать.
В 14.00 меня разбудил Сорокин. Доложил, что четвертый отсек заполнился хлором.
Схватив противогаз, бегу туда. В отсеке только командир отделения электриков старшина 2-й статьи И. Н. Васильев. Сидит в противогазе и с тревогой посматривает в люк. Аккумуляторы затоплены. Морская вода, смешиваясь с кислотойэлектролитом, выделяет хлор.
Сорокин рассказывает, как было дело. Мотористы не заметили, что под клапан замещения в топливной цистерне попала ржавая проволока. Когда были на поверхности, вода текла незаметно, а погрузилисьзабортное давление увеличилось, и в щель ударил фонтан. Включили помпуона засорилась. Пока удалили засосанную в трубу паклю, пока снова собрали магистраль, вода залила аккумуляторы. Сейчас течь устранили, но выкачивать воду нельзя, так как усилится выделение хлора. Решили до всплытия все оставить как есть, а вахтенного в отсеке менять через каждый час.
В 17.00 всплыли, предварительно выкачав из аккумуляторной ямы около трех тонн забортной воды. Провозились с батареей до двух часов ночи. Ничего, привели в порядок. Зарядка прошла нормально. Но в отсеке, несмотря на усиленную вентиляцию, еще долго пахло хлором.
18 ноября после полудня, когда мы еще лежали на грунте, послышались сигналы. Я думал, что это вызывают нас, и поспешил в центральный пост. Командир остановил меня:
Не торопитесь, Виктор Емельянович. Этот сигнал нас не касается. Это вызывают «Л-3». Значит, она благополучно добралась.
Часа через три вызвали и нас. Когда ошвартовались у пирса, неподалеку у причальной стенки стояла «Л-3». Отдав распоряжения о зарядке батареи, иду навестить друзей. У причала встретился со старпомом «Л-3» капитан-лейтенантом Владимиром Константиновичем Коноваловым и инженер-капитан-лейтенантом Михаилом Андрониковичем Крастелевым. Поздравили друг друга с благополучным возвращением.
Видишь, какое благополучное у нас возвращение, сказал мне Михаил Андроникович, показывая на перископ, который согнут и всей своей длиной висит над палубой.
Друзья рассказали мне, что они попали на таран вражескому кораблю. Тумбу перископов свернуло на 45 градусов. Командирский перископ согнулся и повис перпендикулярно борту. Плавать с таким «тралом» среди минных полей было нельзя: все мины захватывал бы. Ночью всплыли и с огромным трудом при помощи талей развернули его в сторону кормы. Вот так и плавали без перископов
Оглядываю лодку. «Л-3»подводный минный заградитель. Превосходный, могучий и красивый корабль. Перед войной я плавал на таком же. Сейчас его не узнать. Ржавый борт весь во вмятинах и рваных ранах. Знаю, что и внутри корабля редкий механизм не пострадал от бомбежек. И все-таки люди воевали. На минах, поставленных гвардейской «Л-3», подорвались и затонули два транспорта.
Ночью под эскортом нескольких кораблей мы покинули Лавенсари.
Стоял десятиградусный мороз. За Шепелевским маяком начали попадаться шуга и битый лед, а после Толбухина маяка мы попали в 5-сантиметровый лед. Морские охотники не могли его преодолеть. Вперед пошла «Л-3». Своим могучим корпусом она пробивала путь. Лед звенел и скрежетал под ее форштевнем. Вслед за «Л-3» продвигались остальные корабли, вытянувшись длинной вереницей.
Пирс был заполнен народом. Казалось, весь Кронштадт высыпал в этот поздний час встречать свои возвращающиеся подводные лодки. Первым, к кому я попал в крепкие объятия, был Борис Дмитриевич Андрюк. Нам жали руки, тискали бока, неуклюже, по-мужски, целовали. Я плохо видел лица друзей: темно, да и глаза полны слез. Ничего не поделаешь: все же мороз!
Нашу лодку поставили в док. Только теперь, когда она вся была на суше, мы увидели, как она изувечена. Полтора метра форштевня вырваны «с мясом». По правому борту в легком корпусе зияет пробоина длиной 3,7 метра и шириной почти 2 метра. Стало понятно, почему лодка в последнее время так склонна была к неожиданным кренам.
Мы смотрели и удивлялись: как же мы плавали на таком корабле?!
Корабль нуждался в большом ремонте. Работы на нем уже развернулись вовсю. Ко всему привычные заводские рабочие с помощью матросов меняли листы обшивки, перебирали механизмы.
В «ремонте» нуждались и люди. Я, например, после похода весил меньше 50 килограммов. Все мы вымотались крепко. И вскоре нас по очереди стали направлять в «госпиталь выздоравливающих командиров». Размещался он в здании Государственного оптического института на Васильевском острове, рядом с Университетом. На дворе уже стояла зима, а здесь мы оказались в каком-то тропическом оазисе. В коридорах и палатах зеленели целые заросли причудливых растений. Благоухали яркие цветы. Здесь были рододендроны, филодендроны, агавы, орхидеи и кактусы. Высились стройные пальмы. Откуда они здесь и как они сохранились в блокадном Ленинграде?
Оказалось, доставили их сюда научные сотрудники Ботанического сада. Полуживые от голода и холода, эти энтузиасты на себе перенесли из разрушенных бомбами и снарядами теплиц эти редкие экземпляры тропической фауны и ухаживали за ними, как за капризными детьми.
Коллектив врачей госпиталя, руководимый военврачом 2 ранга Веригиной, окружил подводников вниманием и заботой. Нас кормили со всей щедростью, какая только могла быть в осажденном городе. Меня две недели продержали в постели, затем разрешили совершать небольшие прогулки по городу.
В Ленинграде жилось еще тяжело. Но с питанием стало немного лучше. Реже навещали город вражеские самолеты.
Героический город Ленина накапливал силы, чтобы разорвать кольцо блокады.
Глава четвертая. Все равно прорвемся!
Отпуск
Мне разрешили съездить к семье. Утром 27 декабря грузовой автобус повез нас, 30 подводников, на аэродром. Тяжелый бомбардировщик ТБ-3 уже дожидался нас. Разместились в объемистом фюзеляже, где было десятка три ящиков, груженных каким-то «железом»: блокадный Ленинград все больше выпускал оружия и щедро делился им с другими фронтами.
Самолет старый, повидавший виды. Окна без стекол. В кабине мороз зверский. Кое-как устроились, кто где. Я втиснулся между двумя ящиками, поближе к прямоугольному окну. Отсюда было все видно, но дул такой свирепый морозный ветер, что глаза слепило.